А полет продолжался. Ухала канонада, надрывалась сирена, кричали перепуганные женщины. Вот только почему-то разрывы звучали как-то отдаленно и даже миролюбиво, да и не женщины это визжали, а верещали мартышки. И, конечно, откуда взяться сирене на рушащейся фабрике. Она замолкла еще когда прорывались с нижних этажей. Да и не сирена это вовсе ревела, а тихонько попискивала система жизнеобеспечения.

Туся открыла глаза. Она лежала в залитой солнечным светом просторной комнате, а если точнее, своей спальне в поместье на Сербелиане. Вдали мерно переваливал волны океан, на затененной виноградом террасе резвились мартышки. Комната выглядела не только уютной, но и обжитой, только количество медицинского оборудования, дронов и лекарств вызывало беспокойство.

Стало быть, они уже вернулись? Пролежать месяц в беспамятстве — не самая высокая цена. Знать бы только, что получилось. Выпростав из-под сияющего белизной крахмального пододеяльника оказавшуюся неожиданно тяжелой и неподатливой правую руку, Туся потянулась к лицу. На ощупь оно больше не казалось одутловатым и опухшим, а вот волосы для месяца как-то чересчур отросли. Сантиметров на десять не меньше.

Зеркало с подиума, услужливо развернувшееся в ее сторону, подтвердило ее предположения. От маскировки не осталось и следа: губы, щеки и нос вернули прежний вид, припухлость возле век тоже ушла. Вокруг глаз, правда, теперь залегали глубокие тени, а кожа выглядела бледной, да и щеки с висками слегка запали. Зато волосы падали на лоб и со сна топорщились в разные стороны.

Потом, Туся увидела свое тело, скрытое мягким одеялом, и поняла, что главные изменения произошли не с лицом и не с волосами. Все больше приходя в ужас, она ощупала другой рукой живот. Так и есть. Глаза ее не обманули. Плоский и пустой, с мягкими складочками растянутой кожи и атрофированными от долгой неподвижности мышцами.

Олежка! Где он? Что с ним? Неужели ее безумный рывок стоил ему жизни? А остальные? Саша, Петрович, Клод, Пабло с Дином? Ее бедная сестра и тысячи узников фабрики? Неужели, попытавшись вытащить всех, она погубила даже самых близких? А если Вернера и ребят опередили военные?

Но тогда почему ее грудь набухла молоком? Не без труда оглядев комнату (попытка приподнять голову окончилась головокружением), Туся заметила забранный сеткой манеж с разбросанными погремушками, стол для пеленания, на которым лежал початый набор подгузников и пеленок, и детскую кроватку со свежей постелью.

И в этот момент до ее слуха из сада донесся плач. Плакал младенец нескольких месяцев от роду. Точнее она определить бы не могла. Все-таки педиатрия не являлась ее специализацией. Плакал не жалобно или испуганно, а настойчиво и требовательно, как человек, знающий, что ему положено и намеренный получить это немедленно.

Да он же просто хочет есть!

Туся, начисто забыв, что по непонятной причине не может пошевелиться, едва не соскочила с кровати, желая скорее приложить сына к груди. Вероятно, она бы так и упала, или ее подхватили бы готовые в любой миг прийти на помощь внимательные дроны. Но тут плач на какое-то время прервался, и она различила мужской голос, тот самый, который долгих полгода не чаяла услышать в мире живых.

Арсеньев увещевал сына теми же интонациями, которыми обычно успокаивал ее.

— Ну, ладно тебе, Олежка, потерпи еще чуть-чуть, — приговаривал он. — Все-таки всего два часа назад ты ел пюре. Зачем так скандалить? Видишь, мы уже почти пришли. Сейчас мама тебя покормит.

«Мама». Саша произносил это так спокойно и привычно, будто они вместе воспитывали долгожданного первенца уже не один месяц.

Хотя Туся видела любимого по ее представлениям совсем недавно, как ей казалось, буквально вчера, когда он поднялся на террасу и вошел в комнату, она не поверила своим глазам.

Саша выглядел совершенно здоровым. Таким, каким она его помнила до плена. Разве что мышцы пока не обрели прежнюю рельефность, и на загорелой коже прибавилось светло-розовых или белесых отметин, оставшихся от жутких рубцов. Сколько же времени прошло? За месяц подобные чудеса не случаются. Туся помнила, как долго и непросто приходила в себя после пыток Ленка. А ведь Саше требовалось не только восстановить кости, но и легкие новые нарастить.

На руках, которые двигались плавно и мягко, Арсеньев держал самого дорогого для них обоих малыша. Еще издали, увидев покрытую мягкими светлыми волосиками макушку с не до конца заросшим родничком, маленькие ручки и брыкающиеся ножки в перетяжечках, Туся замерла, задохнувшись от восторга. Олежка! И Саша.

Она хотела окликнуть их, но у нее получился едва слышный писк. Впрочем, и этого хватило. Арсеньев поднял голову, встретился с ней взглядом… и окаменел, пытаясь нащупать спиной дверной косяк, чтобы не упасть. Сына при этом он судорожно, почти рефлекторно, прижал к себе, словно боялся уронить. В следующий момент он уже стоял возле ее кровати, недоверчиво глядя на нее.

— Саша… Олежка… живые! — лепетала Туся, не понимая, почему язык заплетается, и слова выходят более невнятными нежели у барсов, когда их вынимали из установки.

— Рита, девочка моя… — В Сашиных глазах что-то влажно блестело. — Неужели ты и вправду вернулась?

Поскольку Олежка по-прежнему настойчиво требовал еды, Арсеньев привычным, отработанным движением положил малыша на постель и, повернув Тусю на бок, бережно выпростал из сорочки ее грудь. Удовлетворенный Олежка с причмокиванием взялся за сосок, извечным движением всех младенцев и детенышей помогая себе рукой.

Это ощущение оказалось таким необычным, наполненным такого смысла, что Туся не выдержала, расплакалась.

— Ну, будет, будет, — теперь уже ее успокаивал Арсеньев, нежными, невесомыми поцелуями смахивая слезы с ресниц.

Он обращался с ней более бережно, чем с прабабушкиными фарфоровыми балеринами. Будто от малейшего прикосновения она могла рассыпаться или растаять.

— Саша, любимый! — Туся потянулась к нему в почти безуспешной попытке ответить на ласку.

Когда их губы соприкоснулись, Тусе показалось, что ее пронзила молния. Время остановилось или потекло вспять. Она слишком хорошо помнила их прошлый поцелуй с привкусом крови и боли. Тогда разорванные, исполосованные шрамами губы любимого едва могли пошевельнуться, чтобы ответить. Теперь сил и воздуха не хватало уже у нее. Когда система жизнеобеспечения сочла, что ей необходим кислород, Саша виновато отпрянул, с явным беспокойством глядя на экран.

— Рита, милая, — бормотал он невнятно, растерянно переводя взгляд с Туси на умиротворенно сосущего молоко Олежку, и голос его предательски дрожал.

Когда Туся прикоснулась к его лицу, пытаясь еще раз убедиться, что не грезит, из горла Арсеньева вырвался всхлип. Опустившись на колени, он зарылся лицом в ее одеяло, придерживая сына одной рукой. Его плечи судорожно вздрагивали. Туся гладила его отросшие и вновь подстриженные волосы на затылке, ощупывала нежные складочки на Олежкиных руках. Она ощущала себя как никогда живой, и только предательская слабость во всем теле говорила о том, что она опять побывала почти за гранью, и шаманский полет по иным мирам для нее слишком затянулся. Бедный Олежка! Сколько всего ему пришлось пережить еще до появления на свет.

Хотя сын казался ей самым красивым ребенком на свете, она понимала, что новорожденные, даже очень крупные и крепкие, так не выглядят.

Насытившись, Олежка захотел пообщаться. Он пускал пузыри, баловался с соском, с явным удивлением поглядывая на родителей, широко раскрыв зеленые, как у матери, глазенки. Когда же Туся неловко улыбнулась ему, он сначала нахмурился, а потом заулыбался, показывая два передних молочных зуба. То-то Туся чувствовала, что ее сосок немного прикусывают.

Хотя от она волнения забыла все потешки и пестушки, которые слушала во время беременности, пытаясь отвлечься от тяжких дум, ее невнятный лепет Олежка встретил полным пониманием и даже что-то ответил, приподнимая головку и пытаясь ощупать ее лицо. Главным образом, его интересовали глаза, которые он, кажется, привык видеть закрытыми. Когда же Туся погладила его по спине, а потом пощекотала пяточки и животик, он издал восторженный возглас, а потом завладел ее рукой и попытался засунуть ее в рот. У него резались нижние зубки.