Я вздрагиваю от удовольствия, потом смотрю на настежь открытую дверь.

— О чем шептаться-то будем, — мурлычет он, опрокидывая меня. — О делах?

— Дверь закрой, войдут...

— Не войдут. — Обе лапы уже под моим свитером, когти царапают соски, и мне это нравится. — Не дергайся...

Ехидна, кошара паршивый, ругаюсь я про себя, но закрываю глаза и притягиваю его к себе.

Через сколько-то минут — или часов — бешеной скачки мы откатываемся друг от друга, насколько позволяет диван. Я облизываю искусанные губы и с трудом сдвигаю бедра, ощущение такое, что по мне проехался поезд. Когтистый и зубастый поезд с хорошей потенцией. Кира валяется на боку, смотрит на меня — опять выглядит совсем ребенком, и мне делается как-то неловко. Тоже мне растлительница малолетних...

— Так о чем ты хотела говорить? — «Малолетний» совсем не похож на жертву, скорее на кота, дорвавшегося до горшка сметаны.

— О делах, — вспоминаю я его насмешку.

Кира потягивается. Фигура у слухача — одни слезы, ребра и ключицы торчат, как у жертвы блокады, живот прилип к позвоночнику. Таких всегда хочется откармливать, отмывать и вязать им толстые теплые свитера. Но если верить хотя бы трети слухов, у этого тенника свитеров должна быть коллекция, а котлеты ему обеспечены в половине домов Города.

— Ну?

— Почему прислали тебя?

— Потому что там совсем погано. Оглоеды и не только.

— А что ж раньше?..

— А раньше и просили. Альдо послал.

Я тихо, бессвязно вою, жалея, что врезала красавчику только один раз. Временами Альдо бывает умницей и солнышком. И на зачистках выкладывается так, что потом неделями ходит бледный и полупрозрачный. Но на любое дело его нужно тащить за шкирку и пинками.

— Ну кто ж к нему по таким делам обращается-то? С ума сошли?

— Хе, — резко усмехается Кира. — А где остальных неделю с лишним носило? Одна Витка тут просидела дня три, да Лик пару раз показывался, а из них зачистщики...

Да уж, зачистщики из них аховые. Я пожимаю плечами — я понятия не имею, где носило меня и остальных. Иногда за этой завесой от внешней, не связанной со здешними делами памяти остается всего ничего. Меня позвали, Лаан меня позвал — это я помню. Остальное — еле-еле. Где-то меня носило...

А, была история с историческим клубом и семьей вампиров, припоминаю я. Не самое важное и не самое спешное дело. По большому счету, совершенно не обязательно было заниматься этим самой. Но меня не назовешь пчелкой-труженицей, как и остальных, за исключением, разве что, Витки-целительницы. Возможностью отдохнуть или погрузиться с головой в какую-нибудь ерунду я не пренебрегаю.

Что было до того? Тайна сия велика есть. Не помню, как ни стараюсь. Хорошо вспоминается только предыдущий визит на верхнюю завесу. Мы с Лааном и Хайо сносили одно из обветшавших зданий Города.

— Не Смотрители, а халявщики полные, — кривится тенник, — у одной Витки совесть есть, зато пользы другой — никакой.

— Уймись, обличитель. — Я защипываю в складку кожу на боку Киры, поворачиваю запястье. Он морщится, скалится. На подбородке присохшие чешуйки крови — его или моей, не знаю.

— Не накувыркалась?

— Не хами.

— Не накувырка-а-алась, — тянет он, прижимаясь ко мне, и по шее скользит шероховатый язык.

Я поворачиваюсь спиной, пытаясь обдумать предстоящую нам зачистку и общую раскладку, но тенник не унимается. Ему, наверное, все равно — с кем, как, в какой позе. Очень характерно для всей их породы, особенно для слухачей.

— Перестань!

— Злая ты, Тэри, злая... а напрасно. Чем лучше я тебя буду чувствовать, тем проще мне будет.

— Иди Хайо трахай. Или Лаана. Ну, в самом деле... я же буду никакая, ну, Кира, ну, зараза...

Сопротивление бесполезно, и все мысли о делах вылетают из головы, когда он прикусывает меня за загривок и поворачивает лицом вниз. Мне хорошо. С ними всегда хорошо. Некоторым хватает, чтобы влюбиться по уши. Не мой случай, конечно, — но это не мешает растворяться в ласках тенника, забывая про все на свете. Никакая внешняя щуплость не мешает ему передвигать и перекидывать меня, как тряпичную куклу, сильные лапы — везде, то гладят, то царапают. Я засыпаю, едва он перестает двигаться во мне, — в висках гудит усталость, глаза закрываются сами собой.

Во сне меня выкидывает за завесу, за которой еще не доводилось бывать.

Прямо на меня ехал огромный грузовик. Размером он был, должно быть, с трехэтажный дом или около того. Одно только колесо было метра четыре в диаметре. Под ногами пугающе хлюпал и приклеивался к ботинкам мягкий раскаленный асфальт. Я стояла не в силах сдвинуться с места и с паническим ужасом ожидала, как сейчас он наедет на меня, вмазав в это горячее черное месиво. Пошевелиться было невозможно — от ужаса, от странной покорности судьбе, от какого-то благоговейного трепета перед этой махиной. И еще от того, что я видела лицо водителя — на нем отражалась злобная радость от сознания, что сейчас он проедется прямо по мне.

В последний момент грузовик вильнул, так что я оказалась в промежутке между огромными колесами. Я тут же рухнула на землю, но зазор между днищем и асфальтом был менее полуметра. Я старалась вжаться в обжигающее, пышущее жаром и отвратительным запахом подобие земли — вжаться как можно сильнее, чтобы те зазубренные колеса и шестерни, что тяжело вращались прямо у меня над головой, не зацепили меня. Зажмурилась, постаралась не дышать — и ждала. Короткие секунды, в течение которых я была под грузовиком, показались годами. Как только он проехал, я подскочила — и вовремя: сбоку на меня ехал еще один.

Я подпрыгнула и побежала вверх к маленькому зеленому холмику, нелепо торчавшему посередь черной равнины. Я была уверена, что, если заберусь на этот холмик, грузовик не сможет на него въехать — и тогда я буду в относительной безопасности. Вот только попробуйте залезть на отвесную стену из липкой и скользкой мокрой глины... Срывая ногти, хватаясь зубами за пучки травы, я пыталась добраться до куцей березки на вершине холмика, чтобы ухватиться за нее. А грузовик надвигался. Он выбрал особо жестокую тактику — не ехал прямо за мной, а пытался срезать меня по касательной. Я рвалась вверх со всех сил, но руки предательски ослабли, я повисла на каком-то сомнительном корне и старалась нашарить ногами хоть одну кочку. Корень, разумеется, оборвался именно в тот момент, когда грузовик едва не проехался по моим ногам. Но каким-то чудом я сумела так влипнуть в глину, что не соскользнула на какой-то краткий миг. Грузовик оскорбленно прогудел и поехал в направлении гигантского, размером с хорошую гору, завода, над которым ореолом сияло бледно-желтое пламя.

Я соскользнула вниз, провела руками по одежде. Разумеется, она была совершенно чистой, словно бы я и не валялась только что по двум разным видам грязи. Это было довольно-таки привычно — как и то, что я оказалась уже не на асфальтовой равнине, а на крыше одного из заводов, которые только что были на горизонте. Я огляделась, ища какой-нибудь наименее опасный спуск. Крыша была почему-то забетонирована и усеяна галькой. Слева возвышалась воистину мегалитических размеров труба. В глубине ее что-то гудело и стучало. Впереди внизу я увидела «нормальный» сектор Города и входы в метро. На краю крыши была пожарная лестница, но я так сильно боюсь высоты, что ни за что не решилась бы по ней спуститься, хотя это и было просто. Потом я подметила, что крыши идут как бы ступеньками, разница в высоте у них — не более двух метров.

Это было тоже довольно страшно — но все-таки лучше, чем болтаться в воздухе на огромной высоте, держась за тонкие и скользкие железки.

Поэтому я бодро полезла вниз. Мешало ощущение наблюдения, но я постаралась отключиться от него. Так как спрыгнуть, сев на край, у меня не хватило духа, то я осторожно повисала на руках, вытягивала ноги как можно дальше и сигала вниз, закрыв глаза, словно с десятиметровой вышки. Несколько раз я приземлялась на ноги, несколько раз падала на колени и, в конце концов, разодрала их в кровь. Мои короткие светло-желтые шорты и маечка-топ такого же цвета мало подходили для подобных мероприятий, но это единственное, что у меня было. Нет, еще белые спортивные кроссовки. В конце концов, я преодолела последний спуск. Устала я ужасно, ноги словно налились свинцом, спина и плечи горели, обожженные жарким летним солнцем докрасна. Вероятно, вид у меня был тот еще — разодранные локти и коленки, мокрые насквозь от пота волосы, свисающие сосульками, пыльная одежда. На этом участке она никогда не оставалась чистой.