Пабло со стоном заскрежетал зубами и обеими руками обхватил голову:

— Больше не могу! Они везде! Они зовут меня.

— Ну, потерпи еще чуть-чуть! — обнял его за плечи Петрович. — Мы уже почти пришли. До института бионики осталось не более полукилометра, а там и до нашего объекта рукой подать! Шасть — и на месте.

— Шасть — и на месте, — рассеянно повторил его слова Арсеньев.

Слово «шасть», точно код доступа, наконец, сумело направить его мысли в нужное русло.

— Леха Шацкий! — пробормотал он. — Как я мог забыть… Неужели у него все-таки получилось? Но в таком случае…

Он набрал в легкие воздух, чтобы срочно отдать какую-то команду. Однако Туся его не услышала…

Улицы больше не существовало. Она видела просторное, похожее на заводской цех или огромный инкубатор помещение.

Бездушно-призрачный свет падает на бесконечные ряды гигантских аквариумов, наполненных вязкой желеобразной субстанцией. И в этом отвратительном желе мутновато-зеленого цвета, плотном, как кисель или холодец, находятся люди! Мужчины и женщины, младенцы и старики, пожилые и подростки — тысячи и десятки тысяч.

Голые и беспомощные, болезненно неподвижные, с неестественно белой, даже зеленоватой кожей, они похожи на заспиртованных лягушек, и, тем не менее, они живы. Они чувствуют постоянную боль и страх. Им мучительно хочется жить, но они знают, что эта жалкая сублимация жизни, а, вернее, медленное, растянутое на дни, недели и даже месяцы умирание продлится ровно столько, сколько понадобится введенному в кровь составу, чтобы преобразовать плоть в чистый энергоноситель, превосходящий по своему КПД нефть и уран.

Потом она поняла, что и сама, как и все, находится не снаружи, а внутри! Как, каким образом это могло произойти?

…Солнечные зайчики затеяли веселую возню на поверхности бассейна. Старая липа, вновь примерившая нарядный кудрявый цвет, давно хочет полюбоваться своим отражением в воде, но никак не может дотянуться. Ее тень ползет по дорожке, но добраться до поверхности она сумеет лишь перед самым закатом. А до этого времени можно сколько угодно плескаться, нырять, лежать на воде, разгоняя ладонями солнечную рябь, и довольно жмуриться на солнце. И так до конца лета. В сентябре — в первый класс, в школу. На прошлой неделе Тусе исполнилось семь лет, и этот просторный бассейн — подарок отца на День рождения взамен путешествия на пляжи и аквапарки курортной планеты Паралайз, которое из-за эпидемии пришлось отменить.

Учебы Туся не боится. Она ведь уже целый год занимается балетом, а это каждодневные тренировки, как бы не хотелось поиграть и отдохнуть. Отец грозится прибавить к балету музыку. Сам он едва ли не каждую неделю ходит на концерты, не пропускает гастролей исполнителей с Земли, требует, чтобы они с Галкой разбирались в стилях и направлениях, отличая Моцарта от Маллера, а Баха от Прокофьева. Тусе, правда, пока нелегко запоминать эти мудреные имена и названия. Лучше всего она знает Чайковского и других авторов балетов.

Интересно, получится сделать в воде батман тандю, держась за стенку бассейна?

— Туся! Сейчас же вылезай!

Это Галка. Прекратила зубрить формулы или закончила экзерсисы. Она, конечно, учится на вирусолога, но все еще мечтает стать балериной. Хотя в душе понимает: после травмы, которую она получила в прошлом году, катаясь на гравидоске вместе с Феликсом и другими одноклассниками, о большой сцене мечтать не приходится. Да и целеустремленности, по словам отца, ей не хватает.

Теперь спокойно покупаться уже не получится до самого вечера. Галка такая. Вечно глядит на часы и долдонит, как попугай, свое «вылезай». Хоть бы отец, что ли, пораньше вернулся! Может быть, попытаться нырнуть? Но поздно. Галка уже тут как тут. Вытаскивает из бассейна, точно котенка, заворачивает в махровое полотенце.

— Ну, на кого ты похожа, чучело ты мое! Ты же вся сгорела! Ни на минуту нельзя оставить без присмотра!

Теперь никакого бассейна до самого вечера. Придется сидеть под липой, собирать головоломки или кататься, как маленькая, на качелях. А там еще, чего доброго, сестрица за уроки засадит или решит, что надо еще раз экзерсисы повторить. Галка выносит в сад голографический проектор. Ну, это куда ни шло. Хоть мультики посмотреть и погонять в игрушки. В воздухе мелькают пестрые фигурки, и юркий осьминожек вновь оставляет с носом глупого кашалота.

Но почему фигурки расплываются перед глазами, и почему так навязчиво звучит музыка? Как же пылает лицо. Остудить бы его в бассейне, да нельзя. В теле какая-то вялость и разбитость, а по спине бегут противные, холодные мурашки. Уютный халат не греет, трясет так, что зуб на зуб не попадает.

Галка приносит фруктовый салат и мороженое со взбитыми сливками — любимые лакомства. Но почему-то есть совсем не хочется. От мороженого делается еще холоднее, а фруктовый салат тут же начинает проситься наружу. Как жутко болит голова.

— Туся, что с тобой? На солнышке перегрелась? Боже мой! Да тебя же знобит! Где термометр? Надо срочно звонить папе!

В спальне работает климат-контроль, там всегда легко дышится, но тепло. Почему же два пуховых одеяла никак не могут согреть? Ужасно болит голова, ломит все тело и не хватает воздуха. Градусник зашкаливает за 40, и это, похоже, не предел. Галка хлопочет рядом, скрыв пол-лица за повязкой-респиратором. Так велел папа. Папа, папа, скорее приезжай! Но вот гудят двигатели флаера, с разгона заходящего на посадку. Галка бросается к двери. Но отец уже входит в комнату:

— Все будет хорошо, малыш!

Большая прохладная рука ложится на пылающий лоб, голос звучит спокойно и уверенно, но в глазах застыл страх, запрятанный очень глубоко, но все же…

— Папа! Это то, что я думаю? — Галка притворяться больше не может. Она, конечно, уже учится в меде и даже принимала участие в исследованиях по разработке вакцины, но поставить диагноз самостоятельно пока не решается, да и нервы не выдерживают.

Отец отвечает не сразу. Он достает фонендоскоп и набор каких-то пробирок.

— Подожди, солнышко, сейчас мы тебя послушаем.

— Папа! — Галка не может успокоиться. — Вы уже закончили работу над вакциной?!

Отец хмурит брови:

— Галина Алексеевна! Иди-ка ты лучше к себе. Потом поговорим.

Руки у отца мягкие, спокойные, движения лаконичны и точны. Голос вселяет уверенность в то, что все будет хорошо. Обычно после одного его осмотра становится легче. Но сегодня, похоже, не тот случай. Он берет анализ крови и уходит в домашнюю лабораторию. Когда возвращается, на нем лица нет. Испуганные, виноватые глаза отца и ходящие ходуном желваки — последнее, что сознание позволяет отчетливо запечатлеть.

Дальше все плывет в красном душном тумане. Старая липа шумит и протягивает в комнату свои ветви, наполненный жаропонижающим шприц впивается в кожу. Солнечные зайчики прыгают по комнате и превращаются в странные, нестерпимо пестрые, отвратительно жесткие проволочные конструкции, впивающиеся в пальцы и сжигающие весь воздух вокруг. Люди в белом заполняют дом. В небо взмывает вертолет «службы санитарной защиты», далеко внизу остается ставший совсем игрушечным дом, бассейн и старая липа. И вот уже нет ничего, есть только стерильный нестерпимо белый закрытый больничный бокс, кислородная подушка и капельница, прикрепленная к руке.

Отец мерит шагами коридор, словно часовой. Ему надо о чем-то договориться, получить какое-то разрешение. Сквозь лихорадочный бред доносятся обрывки фраз из его разговора:

— Сыворотка уже почти готова!.. Пробы на животных дали положительный результат! Я не могу ждать… Поймите, это моя дочь! Всю ответственность я готов взять на себя!

Пестрые конструкции из проволоки заполняют весь бокс, они внутри и снаружи, нестерпимо давят на живот и голову, они вонзаются в тело, рвут пересохшие губы. Затем стены бокса начинают сжиматься все ближе, все тесней, и вот уже на месте бокса — аквариум, заполненный технологическим составом, похожим на коллоид или густое желе. Его масса давит на плечи, сжимает грудь, сплющивает живот. Глаз не открыть, но она видит людей в аквариумах вокруг.