Я быстро понимаю Киру — мне помог его рассказ о тенниках и увиденный со стороны собственный опыт. Не знаю, есть ли у меня иммунитет, но я не так уж быстро поддаюсь воздействию взбесившегося уровня, и это хорошо. Есть хоть какой-то шанс понять происходящее там.

— Где сейчас остальные? — выводит меня из раздумий Кира.

Я пытаюсь нащупать их. Витку и Лика я не чувствую абсолютно — но я и так знаю, где они. Хайо на второй или третьей завесе со своей девушкой — у него там маленькая личная трагедия, девица, слишком слабая, чтобы он мог вытянуть ее к себе повыше, вдобавок живущая на юго-востоке в одном из самых злачных кварталов. Хайо уже пытался хотя бы переселить ее в место поприличнее — но ничего не выходит, ее раз за разом выносит в родной квартал. Девочка солнечная — этакий трогательный цветок городских пустырей, нежная и доверчивая, но с прекрасно развитой интуицией, почему и ухитряется выживать в своем ужасном мирке. Хайо как-то ухитрился вытащить ее сюда — девочка не продержалась и получаса, после чего с испуганным писком свалилась к себе, а своего парня и по сей день считает сверхъестественным существом. Сейчас он отдыхает у нее, и с обоими все в порядке.

Лаан спит в своем доме, расположенном на седьмой или восьмой завесе. Спать, судя по всему, он будет довольно долго — вымотался на зачистке. Он находится выше опасного слоя, и я за него не волнуюсь. Понадобится помощь — можно будет вытащить его сюда. В бой не сгодится, но сможет дать толковый совет.

Альдо я нащупать не могу, как ни стараюсь. Пакостная у него привычка — уходя отдыхать, закрываться так, что дозваться невозможно. В нынешней ситуации — хуже и придумать сложно. Я даже не могу понять, выше он или ниже инициирующей завесы. Остается надеяться, что он где-то мирно спит и не скоро соберется вернуться сюда. В принципе ему здесь делать нечего: следующая зачистка будет не скоро, а другой деятельностью Альдо себя не утруждает.

Я ухожу чуть глубже, настраиваясь на Город, и мне делается очень и очень не по себе. Город болен. В его мелодии звучат тревожные ноты диссонанса, и картинка перед глазами вибрирует, смазывается. У этой болезни есть источник, один-единственный, спрятанный в глубине. Словно внутри него завелась раковая опухоль. Это не обычная проблема, которая решается зачистками или перестройкой какого-то квартала. Это иное. Именно опухоль, злокачественная и тянущая щупальца метастазов по всему организму. Или паразит, высасывающий все соки из хозяина.

Пересказываю все это Кире, он только кивает.

— Ты знал?

— Да. Я почувствовал неладное с месяц назад, но не смог понять причины. Потом начались все эти брожения в умах наших интриганов, дурацкие слухи. Было несколько мелких Прорывов, мы с ними легко разобрались, конечно. Но что-то странное носится в воздухе. Часть наших готова прогнуться под кого-то — представляешь?

Я представляю с трудом. Тенники обожают образовывать разнообразнейшие тайные ордена и прочие «компании по интересам», но даже самый уважаемый их лидер не может собрать воедино хотя бы треть таких компаний. Они слишком независимы и плохо умеют договариваться между собой. Перед угрозой Прорыва — пробоя в защитной оболочке Города, из которого сначала просачивается, а потом уже течет рекой то, что тенники называют Пустотой, — объединяются все. Ровно до того момента, как дыра будет заштопана. Нам редко доводится участвовать в этих починках. Хранить оболочку Города, которую тенники, обожающие громкие названия (и непременно с большой буквы!), называют Рубеж, — как раз их дело.

Для нас пресловутая Пустота — что-то вроде антиматерии, причем обладающей очень сильными мутагенными свойствами. Она подтачивает структуру, изменяет тех, кто соприкоснулся с ней. Обычно поначалу калечит, потом — уничтожает. Редкие счастливчики ухитряются воспользоваться ею, чтобы изменить что-то в себе. Это строжайше запрещено, ведь нужно проковырять отверстие в Рубеже. Но желающие находятся — в десять лет по одному как минимум. Одно из основных свойств этого вещества (впрочем, тенники искренне верят, что это не вещество, а существо) — уничтожение любой информации, с которой оно соприкасается.

И раз за разом находятся те, кто таким образом хочет уничтожить воспоминания о несчастной любви... Идиоты вечны, этот урок должен выучить каждый новый Смотритель. Иначе спятишь от удивления — сколько же на свете желающих наступить на чужие грабли. Причем грабли, являющиеся взрывателем атомной бомбы.

— Это не похоже на незамеченный Прорыв, да, Кира?

— Нет. Что-то общее есть, но источник не снаружи, он внутри, в Городе.

— Такого же не бывает...

— Если верить тому, что я знаю, — нет, не бывает, — пожимает плечами Кира. — Но это если верить...

— Может ли кто-то пользоваться Пустотой как оружием? — Я спрашиваю в надежде на категорический отказ, но Кира опять пожимает плечами.

— На моей памяти такого не было. Но в легендах встречается упоминание о том, что когда-то один из наших решил использовать ее против людей. Во времена войн за верхние вуали, если ты про это что-то слышала.

Я слышала — но едва ли больше, чем Кира. Для меня это — седая древность Города. Кажется, тогда Город еще не имел своей нынешней пирамидальной структуры, точнее, она только начинала создаваться. Тенники решили, что верхние завесы созданы для них и ни для кого больше. Люди с этим согласиться не смогли — особенно те, что оказались жителями именно этих завес. Дальше все развивалось в худшем стиле межнационального конфликта. То ли тенники кого-то избили, то ли тенников кто-то избил, а, скорее всего — побили друг друга, и не из-за политики, а от скуки, чтобы развлечься. Тем не менее, обе стороны так раздували этот инцидент, что паранойя из болезни стала нормой. Тенники учредили патрули, люди ответили тем же — не прошло и пары дней, как патрули не смогли разминуться в узком переулке. И все покатилось, как снежный ком. Бредовые слухи о расставленных ловушках и отравленных колодцах, сплетни о том, что вчера... нет, сегодня... кого-то... где-то... ограбили... нет, изнасиловали... вообще убили, а потом ограбили и изнасиловали, напоследок сглазив — разумеется, каждый сам не видел, но слышал от надежного парня.

Вооруженные формирования и отряды народной милиции, мародерство и провокации — в общем, обе стороны веселились, как могли.

А потом об этом сложили легенды и баллады. Если слушать баллады — о, это было прекрасное время. Сколько подвигов совершили с обеих сторон! Какие эпитеты были подобраны, чтобы описать людскую жестокость и непримиримость, горькую правоту тенников и мудрость тех, кто переступил через вековечную расовую вражду и сумел закончить дело миром!

Тьфу...

— И что с ним стало?

— Его убили Смотрители.

— Хм... и им за это ничего не было? — удивляюсь я.

— Они убили его по просьбе наших. Парень спятил и возомнил себя диктатором с принципом «бей своих, чтоб чужие боялись».

— А-а, понятно. А какие-нибудь подробности ты знаешь? Что именно он делал?

— Насколько я помню, — морщит лоб Кира, — он начал отправлять тех, кто пытался его одернуть, на какие-то ритуалы. Скармливать Пустоте, видимо. И получал от этого часть силы. Вот этого ему уже не простили.

— Это похоже на наш случай?

— Откуда я знаю? — огрызается Кира. — Я при тех событиях не присутствовал, а от наших мудрецов простоты не дождешься. Они из любой зачистки сагу сделают.

Забавно — Кира, кажется, совершенно не гордится своей принадлежностью к тенникам. По крайней мере, особого уважения к обычаям предков я за ним не наблюдаю.

— А побеседовать про это ни с кем нельзя? Может, разберемся?

— Побеседовать-то запросто, а вот разобраться...

— Давай попробуем, чем Город не шутит?

И мы отправляемся беседовать.

В этом дальнем районе Города я бываю раз в год и только по обещанию. Квартал принадлежит тенникам: дома — верхним, подземные коммуникации — нижним. Люди сюда заходят изредка, Смотрители — тем более. Здесь почти никогда не происходит нечто, требующее нашего вмешательства. Мы проходим мимо здания, больше всего похожего на пятиэтажку, украшенную башенками и стрельчатыми колоннами. Помесь хрущобы и готического собора выглядит оригинально. На башенках красуются флюгера, узкие окна забраны коваными решетками, а колонны сверху украшены мрачного вида химерами. Я хмыкаю. Кира насмешливо приподнимает бровь.