«Я не люблю тенников, не люблю тенников, не люблю», — повторяю я себе, хлебая горько-сладкую бледную жижу. Беру с подоконника все ту же книгу, теперь выбираю еще одно любимое число — семьдесят девять. Город, расскажи мне что-нибудь утешительное!

«...Двое стояли на мосту, а за спиной у них было небо.

Двое стояли на мосту — в паре шагов друг от друга. Они не знали друг о друге ничего. Он видел ее профиль, полускрытый пышной копной волос. Видел ее глаза, цветом схожие с водой, что текла внизу. Она видела его лицо в три четверти — тяжелый, мужественный очерк подбородка; пепельная прядь небрежно выбивается из-за уха.

Оба смотрели больше на воду, чем друг на друга.

В воде она видела свою жизнь — он подошел к ней, заговорил, вместе они ушли с моста, чтобы никогда не расставаться. Они меняли города и дома, страны и континенты, за плечами оставались годы и лица, дни и радости, часы и горе. Они всегда были вместе. В любой стране их дом был наполнен светом и теплом, смехом и счастьем. У них было двое детей, а потом были внуки, а опустевший дом — последний, настоящий Дом — не казался им пустым, даже когда они остались там только вдвоем. Они жили долго — и, разумеется, умерли в один день. Просто тихо уснули на веранде в креслах-качалках, двое счастливых стариков, взявшихся за руки, и на лицах их играли улыбки.

В воде он видел свою жизнь — он подошел к ней, заговорил, вместе они ушли с моста. И была безумная ночь, и звезды падали вокруг их ложа в высокой траве, а наутро он ушел. Ушел, но на самом деле остался, его путь всегда вел только к ней, из самых дальних странствий он возвращался к ней и только к ней, и она всегда встречала его улыбкой, и теплом, и чашкой кофе, и ласковым поцелуем. А потом он опять уходил — где-то за дальними горами вновь разгорался пожар войны, и он был нужен, и он шел туда, где был нужен, а она ждала. И однажды он вернулся к ней навсегда — чтобы умереть на ее руках, и последнее, что он ощутил, было прикосновение ее прохладной руки к его раскаленному лбу.

Двое стояли на мосту, а потом разошлись.

Они прожили свою жизнь на этом мосту — что им еще было нужно?..»

Да уж, если я хотела от Города утешения, то я его не получила. Сравниваю сказку с предыдущей. Наверное, эта кажется автору куда более правильной, а конец — счастливым. Нет, такого счастья я для себя не хочу. Пусть будет доволен им тот, кто не умеет отличать вымысел от яви. А я, кажется, еще не до такой степени сошла с ума.

Раскачиваюсь на стуле, пытаюсь собрать в голове воедино все, что я уже услышала и увидела. Дважды я побывала на инициирующей завесе, дважды выбиралась оттуда без потерь. Если не считать шока от пережитого. На столе крошки от вафель, которые мы ели перед зачисткой. Я выкладываю их в узоры. Крест, звезда, крест...

«Они прожили свою жизнь на этом мосту». А мы проживаем сотни, тысячи жизней на каждой из завес. Достаточно только захотеть нового — и как по заказу в голове остается лишь несколько необходимых для очередного приключения сведений. Все остальное исчезает. И можно чувствовать себя молоденькой девочкой — или юным мальчиком, — бегать, драться, сворачивать горы и терпеть поражения. Все это кажется настоящим, единственным настоящим...

Под рукой — теплая чашка, на этот раз — белая с черным иероглифом, близняшка предыдущей. Толстые стенки, слегка потрескавшаяся по краям глазурь. Поверхность шершавая, словно к глазури был примешан мелкий песок. На темной деревянной столешнице стоит темно-голубое блюдо с фруктами. Яблоки, виноград, бананы, пара здоровенных персиков. Мандарины, киви. Протягиваю руку, беру мандарин, начинаю чистить. Длинные ногти с сиренью сейчас очень кстати — удобно подцеплять тонкую скользкую от брызжущего сока шкурку. Засовываю в рот кислую дольку, сосу, гоняя от одной щеки к другой.

Все кажется настоящим. Но только здесь, на верхней завесе, все настоящее. Реальное. А ниже...

Где граница между реальностью и выдумкой? Мне казалось, я умею отличать одно от другого. Все было так просто до этой короткой сказочки. Я — Смотритель Города, знаю свое имя, знаю свой долг. Умею отличать здоровое от больного. То, что происходит на инициирующей завесе, — ненормально. Опасно. Слишком много лишнего, слишком легко утратить себя. Вспоминаю, как с приходом туда получила здоровенный информационный пакет. Катаклизм, мертвяки, маньяк... Легко заблудиться в этом навсегда.

Но меня-то отпустили?

Пора возвращаться к нашим насущным загадкам.

— Кира, тебе никогда не казалось, что помимо Смотрителей есть еще кто-то? — спрашиваю, а сама злюсь на вечное неумение начинать рассказы сначала. Только с середины. — Вроде нас? Но мы его не знаем?

— Ну-ка, ну-ка. Продолжай. — Кира внимательно смотрит на меня.

— Ну, не знаю. Вот сегодня оба раза мне казалось — на меня кто-то смотрит. Кто-то недобрый. Или недобрая. Да, недобрая.

— Точно?

— Да.

— Интересненько... — Кира когтем вычерчивает на обложке книги узоры. — Один из нижних болтал по обкурке про Белую Деву. Придет, дескать, дева, вся такая в белом, и наступит счастье. Если кто ей поклонится. А кто не поклонится — тому привет. Полный и окончательный.

— Не знаю насчет девы или старушки — но ощущение было.

— И еще говорили у нас, что Смотрители себя изжили. Много их, а толку никакого. А вот, дескать, если пришел бы кто-то один...

Среди тенников всегда ходят самые бредовые слухи, и Смотрителей они в массе своей недолюбливают, что не мешает им обращаться к нам по поводу любого непорядка в Городе. Но совпадение удивляет. Когда за несколько часов случается сразу множество странных событий, трудно поверить в то, что это просто полоса досадных случайностей.

И еще мне ясно, что Кира недоговаривает очень многое.

— Скажи, ты зачем к нам пришел? Неужели только из-за зачистки?

— Нет, конечно. Было у меня предчувствие. Что случится с кем-нибудь из вас нехорошее. Оно и случилось.

— Ты про колдунку?

— А про что еще...

Колдунка — это, конечно, неприятность. Не найди ее Кира вовремя, мне бы не поздоровилось. И приволокший ее Альдо был в том же странном месте, что и я. Только запомнил гораздо меньше. Могли ему там выдать такой подарочек? Могли, конечно. Если уж там заблудились Витка и Лик, чего со Смотрителями случиться не может по определению...

Но зачем? Кому это нужно? Белой Деве?

Наверное, эротическая терапия помогла не до конца, потому что я не могу себе представить ни одного варианта, в котором кому-то нужно оставить Город без Смотрителей.

Все, что происходит наверху, отражается на нижних завесах и том городе, о котором я почти ничего и не знаю. Достаточно знать, что есть непосредственная связь. Дома, дороги, парки и бассейны — все это является проекцией. Что на что проецируется — объекты Города на Москву или наоборот? Не знаю. Я умею работать именно с Городом. Я здесь живу и работаю тоже здесь. Знаю, что каждое мое действие влияет на события внизу. И каждое событие отражается там. По-своему, конечно. Но отражается.

Одна из завес Города сильно искажена. И творится на ней законченный бред. Пока что искажение не распространилось на соседние завесы. Но рано или поздно и это случится, я думаю. Тогда... я с трудом могу представить, что тогда будет. Мы окажемся в бредовом, искаженном мире. И, скорее всего даже не заметим этого, спятим вместе с Городом. Я уже ощутила, как легко заменяются знания, которые хранятся в моей голове...

Смотрители были всегда. Каждый из них не вечен, но вечна работа Смотрителя. Того, кто смотрит сверху, того, кто знает, как чинить и исправлять искаженное. Смотрителей не может быть двое или трое, не говоря уже об одном. Один человек попросту не справится. Нас должно быть семеро. Ну, шестеро, ну, пятеро. Никак не меньше. И никто не считает себя главным среди нас. Мы все решаем вместе. Да, иногда получается форменный бардак — но все же на каждую умную голову есть несколько советчиков, которые могут вовремя увидеть ошибку и подсказать верное решение. Так было. Так и должно быть.