Иоанн обвел взглядом всех присутствующих. Ни у кого отторжения его предложений не наблюдалось. Скорее наоборот — вон как глазки вспыхнули. У всех. Еще бы. Ведь получалось, что каждое крупное государство теперь может время от времени ставить своего Папу. Да и земельные приобретения выглядели очень впечатляющими. Чего им возражать? А уж вира…

Каждый из присутствующих поспешил рассказать о преступлениях Святого престола против него или его стороны, дабы вира, выплачиваемая его стороне, оказалась как можно больше. Может и врали. Но какая разница?

Папа сидел опустошенный, слушая все это.

А, наверное, уже и не слушая. Зачем? Все равно Святой престол обдерут до исподнего. О чем прям Иоанн сказал, установив ограничение виры. Хотя какой виры? Под этим благовидным предлогом король Руси санкционировал полное разграбление имущества центрального аппарата церкви. Не трогая Рим и его горожан. Что тут же нашло свое отражение. И римские аристократы — самые влиятельные — тоже включились в эту игру, дабы и себе кусок малый урвать.

Иоанн же сел и смотрел на Папу. В его взгляде не было ни злобы, ни торжества. Ничего. Просто жалость. Он ведь забирал у них землю, с которой они кормились, и накопления. Все. Вообще все. И низводил их церковную организацию до уровня, в котором они прозябали при старой Империи и, пожалуй, века до восьмого-десятого… Когда они были вынуждены заниматься тем, для чего и создавались, не вкусив еще светской власти… и светского могущества…

Присутствующие на этом судилище кардиналы были также раздавлены и бледны. Их самих и их семьи ждало ничтожно малое наказание по сравнению с тем, что могло бы быть, если бы Иоанн решился бы «выжигать каленым железом» руководство церковной организации. Тут ведь не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — если бы начали резать, то не только бы убили, но и забрали бы много больше.

Впрочем, кардиналов такое милосердие не вгоняло в иллюзии. Они понимали, что люди, вложившиеся в них и в церковь, с них спросят за столь катастрофический провал. И строго спросят. И что им бы было неплохо вообще куда-то из Италии… хм… отчалить. И побыстрее. С семьями. И тем имуществом, которое получится прихватить...

Наконец гвалт затих.

Секретари, что стенографировали этот суд, выдохнули.

Наступила непривычная тишина. Давящая такая. Неприятная. Явно что-то намечалось, и Иоанн это почувствовал. Припомнив сразу Цезаря. Он, правда, благоразумно прибыл сюда в латах. Разве что шлем снял. А то еще начнут ножиками пырять. Но все равно… все равно… Поэтому невольно он положил руку на эфес тяжелой боевой рапиры, чем вызвал едва заметную улыбку Антуана.

— Я голосую за признание Иоанна наследником Фридриха, — вдруг излишне громко в этой тишине произнес глава швейцарцев. Общий, а не только швейцарцев Папы, контракт которых уже закрыли. Принудительно. Это было условием начала переговоров. общий.

— Я тоже…

— Я тоже…

Начало раздаваться со всех сторон.

Пока все присутствующие высшие аристократы Священной Римской Империи не высказались.

Небольшая пауза. И подал голос король Польши.

— Я тоже, если моя держава будет включена в Империю.

— И я, — поддакнул ему Александр Литовский.

Оставаться между Русью и Империей в которых правит один человек им хотелось меньше всего. Ибо это означало конец их держав. Причем быстрый.

— Святой престол тоже поддерживает Иоанна как наследника Фридриха Габсбурга. — произнес Папа, вставая из-за стола с едкой улыбочкой, которую не смог сдержать. Он был прекрасно осведомлен о разговорах в стане союзников короля Руси отчетливо понимал, что те задумали.

— Вы уверены? — сохраняя полное самообладание спросил Иоанн. — Вам сообщили условия, которые я выдвинул?

— Да.

— Да… — стало доносится со всех сторон.

— А остальные сословия?

— Они согласились уже в Вене. — произнес Фридрих.

— И вас не смущает, что я не Габсбург? И моя наследник не Габсбург?

— Твой старший сын мертв, — произнес Иннокентий.

— Что?! — выкрикнул король Руси внезапно собравшись, словно хищник готовый броситься на Папу.

— Разбился, перепрыгивая дерево на коне. Случайность. — отшатнувшись на несколько шагов ответил Иннокентий. — Так что твой наследник рожден Евой, а она по маме Габсбург.

— Крепись, — тихим и участливым тоном сказал Фридрих, положив руку на плечо Иоанна. Тот сначала хотел ее скинуть, но сдержался. Сделал несколько вдохов, приводя в порядок свои эмоций и угрюмо спросил Папу:

— Когда?

— Весной. В начале мая.

— И я до сих пор не знаю об этом?

— Ева написала мне, — произнес Патриарх Константинопольский. — Спрашивала совета, как поступить. Она опасалась, что эта новость выведет тебя из равновесия и сорвет поход. Попросила меня решить — говорить тебе или нет. Я согласился с ее переживаниями. Ты был уверен в себе и своем деле. И такой удар…

— Ясно… — глухо ответил король Руси.

— Крепись, — вновь повторил Фридрих. — Возможно это и к лучшему. Ты ведь сам говорил, что твой старший сын отбился от рук и сходит с ума в своем увлечении войной.

— Всевышний любит нас… нас всех, а не кого-то конкретно. И готов пожертвовать любым, ради благополучия остальных. Если уж вмешивается. — заметил Патриарх, процитировав слова, произнесенные самим Иоанном.

— Да. Все верно. Но от этого не легче. — ответил король. И медленно побрел с этого судилища…

Войска Иоанна входили в Рим.

Красиво.

Эффектно.

Простояв около месяца под стенами города и приводя себя в порядок, пока подготавливалось это шествие.

Триумф.

Классический древнеримский триумф, проводимый с максимальным соблюдением древних традиций. Насколько оно было возможно для христиан. Это было последнее требование Иоанна перед тем, как согласиться на предложение Фридриха. И Святой престол в нем отказать не мог, даже если и страстно желал. Не в том он был положении…

Наконец квадрига завершила свое движение, и новый Император единой Империи сошел с нее рядом с высшей аристократией, что приветствовала его. Фридрих уже успел отречься от короны и теперь присутствовал тут на правах почетного гостя.

На лице триумфатора не было радости.

Серьезность.

Торжественность.

Но не радость.

— Я понимаю, — тихо шепнул Фридрих Иоанну, — тяжело. Но крепись. Ты справишься. Мы верим в тебя.

— Только не бросайте меня в терновый куст, — тихо ответил ему новый Император, что впервые со времен Юстиниана объединил и Рим, и Константинополь. Ибо Папскую область по общему решению отдали именно ему, вместе с Вечным городом.

— Что? — не понял собеседник.

— Ты думал, что я не знаю вашей задумки? И как глупый юнец шел в эту ловушку? Наивно. А я ведь еще в Вильно это все начал претворять в жизнь. — произнес Иоанн шепотом и улыбнувшись во все тридцать два зуба, направился дальше. Триумфальные мероприятия ведь еще не завершились.

А где-то рядом раздался нервный, практически истеричный смех Антуана…

Любовь живет в душе, не в сердце.

От сердца ей нужна лишь кровь.

И никуда от чувств не деться

Ведь кровь — вино. Вино — любовь.

Дурман, надежда и улыбка:

Твоя, моя, иль чья еще?

Не пой ты, пташка, громко шибко.

Любовь в тиши, в румянце щек.

Отрывок из поэмы "Дан и Анетта".

Смахнув с лица выбившийся из прически локон, я в который раз захотела помолиться Богине, но не знала, о чем ее попросить: чтобы этот путь скорее закончился или продолжался вечность. Мы уже ехали добрых полдня, так еще ухабистая дорога совсем не скрашивала нудный и совсем нежеланный путь. А нежеланным он был, потому что меня отправили в дом будущего мужа, чье имя пугало всех девушек королевства. На его счету уже восемь пропавших невест. За год, между прочим! Что с ними стало — одной Богине известно, потому что стоило им попасть за стены поместья замка, как их больше никто не видел. И теперь на очереди я — девятая.