Он спешился у крайнего дома спящего поселка, прикрытого большим фруктовым садом со стороны дороги, и снял Джиованну с седла. Он не думал, что своими разумными рассуждениями успокоил ее сердце более, чем уговорами или откровенной жалостью. Корнуоллца больше радовало свое спокойствие, посетившее его после собственных слов. Для девушки же сложившаяся ситуация и положение дел в целом не представляло собой катастрофу, скорее уж обыденную неудачу, которая не шла в сравнение с неудачами многих других девушек. Еще на пути в аббатство Святой Троицы она представляла себе всякие ужасы, но ничего такого с ней не случилось. Логические выкладки Дика ее совсем убедили, что прыгать в реку нет нужды.

Она прижала под одеждой тяжелый узелок и бросилась к дому, совсем забыв поблагодарить. От нее, впрочем, ничего подобного и не ждали. Корнуоллец улыбнулся и потянул коня за повод, собираясь ехать в обратный путь. Почему-то на душе у него было очень хорошо.

А ночью под дверь королевской спальни к нему пришла Серпиана, и, укрывшись мехом с головой и тесно прижавшись друг к другу (постель, разостланная на каменном полу, от холода которого ломило кости, была волчьей, одеяло тоже), они целовались с истовостью только-только влюбившихся.

— Расскажи мне о твоей земле, — попросил Дик заплетающимся от усталости языком. Он чувствовал, что засыпает.

Девушка стала рассказывать. Она говорила что-то о лесах, где путь могут найти лишь звери, оборотни или самые умелые и опытные следопыты, об уступчатых горах, поросших можжевельником и эдельвейсом, о степях, где травы под ветром похожи на морской прибой. Рассказывала о городах, чьи белые стены сияли под ярким солнцем так ослепительно, словно их полировали. Говорила о прибрежных башнях, на вершинах которых ночами неизменно горит огонь, указующий путь кораблям. Говорила о могущественных лордах, в руках которых сосредоточена вся магическая власть ее мира, о непобедимых воинах и прекрасных девушках, раз в году выходящих танцевать на лугу перед святилищем, но этого он уже не слышал.

Он уснул, прижимаясь к ее обнаженному плечу, и, когда она приподнялась на локте, чтоб посмотреть на него, даже не вздрогнул. Вьющаяся прядь ее темных волос выскользнула из-под гребня, упала ему на лоб. Он спал и улыбался.

Наутро король был в наилучшем расположении духа, но это расположение дало неожиданные для его слуг результаты. Откушав утреннее жаркое, сдобренное чесноком, и съев рыбную начинку пирога (был как раз постный день), государь заявил, что намерен прогуляться до Реккьи пешочком и без сопровождения, благо расстояние не очень велико. Эдмер Монтгомери, как всегда, выразил согласие и тут же взглядом дал знать Дику и еще десятку рыцарей, что им следует быть наготове. Ричард против обыкновения этот взгляд заметил и, радуясь своей проницательности, весело воскликнул:

— А если отправишь кого-нибудь следом, я отрублю тебе голову!

Эдмер изменился в лице. И, помедлив минутку, возразил:

— Путешествовать в одиночестве не подобает вам, государь. Не сами же вы будете ловить коня, если понадобится. Это не соответствует вашему королевскому достоинству.

Король задумался, и его блуждающий взгляд привычно остановился на Дике.

— Пожалуй, да. Уэбо, ты отправишься со мной. Что-то легкое и гибкое приникло к руке корнуоллца сзади, и по дыханию он узнал Серпиану.

— Нет, — едва шевеля губами, сказал он. — Ты останешься с отрядом. Не беспокойся и держись поближе к Трагерну. — Обернулся и заметил, как на лице красавицы появилось лукаво-озадаченное выражение.

— И кто кого будет защищать? — не без иронии уточнила она.

— Неважно. Главное, чтоб оба уцелели.

Королю подвели его коня — здоровенного лохматого жеребца (Ричард не терпел ни кобыл, ни меринов), поскольку выражение "прогуляться пешочком" не следовало понимать буквально. Дик лишний раз проверил седельные сумы, прежде чем подняться в седло, — в пути государь мог захотеть вина, закуски или чего-то посущественней, например поесть. Поход походом, но для короля вино должно быть всегда.

— Кубок положил? — пробормотал подбежавший постельничий, сжимая в руке узелок с засахаренными фруктами. Королевский слуга не вышел ростом, и, чтоб верховой услышал, ему пришлось подпрыгивать. Так что сказанное прозвучало очень громко.

— Взял-взял, — густо расхохотался Ричард. — Он — запасливый молодой человек. Поторапливайся, Уэбо!

— Я готов,государь, И они отправились.

Широкая дорога, на славу убитая колесами купеческих телег, избегала крутых подъемов и спусков, оно и понятно — торговцам надо было непременно обеспечить сохранность своих телег, лошадей и груза, а не сеять его по пути в порт. Тракт неторопливо спускался с холма, далее огибал следующий и выходил к самому побережью, захватывая как Семинару, так и Реккью, и местечко, называемое Сцилла. Побережье там было опасное, море изобиловало рифами, и в шторм там нередко гибли корабли. На берегу скоро появилось небольшое селенье, жители его промышляли рыбу, но жили по большей части тем, что дарило им море после шторма. С другой стороны, спасшиеся моряки получали в этом селении помощь, впрочем, лишь тогда, когда не пытались претендовать на спасенные с корабля остатки груза.

Впрочем, закон "что упало, то пропало" действовал повсеместно, к нему привыкли и пытались не противоречить, а лишь предотвратить "падение". Дорога, по которой ехали Ричард и Дик, спускалась прямо к Фар-Мескинскому проливу, называемому еще Мессинским. Пролив не шел ни в какое сравнение с Ла-Маншем, в нем было лишь около трех-четырех морских миль в самом узком месте, некоторые называли его рекой. Пролив отделял Калабрию от Сицилии, через него предстояло переправляться в Мессину, где английского короля ждали его войска, его союзник Филипп-Август и чиновники Танкреда де Лечче, не предвидящего для себя ничего хорошего от англичанина, брата все еще находящейся при нем Иоанны.

Но Ричард нисколько не торопился — проехав немного по удобному тракту, внезапно свернул на проселочную тропку, змеей извивавшейся меж низеньких каменных оград, с которых осыпались булыжники, меж огромных пробковых дубов, пиний и невысоких плодовых деревьев, с которых был снят уже почти весь урожай. Сентябрь шел к концу, дневная жара еще держалась, но ночами время от времени задувал прохладный ветерок, и итальянцы начинали кутаться в плащи. Для привыкших к холоду и дождям англичан сентябрьская Италия была комфортней, чем знойная, летняя. Скоро должны были прийти холода, зимой изредка даже выпадал легкий снежок, правда, совсем немного и ненадолго.

Дик вдыхал аромат увядающей зелени и спелых фруктов, остатки которых, украшающие траву, подъедали свиньи, и молодому рыцарю почему-то вспомнилось, как пекли хлеб из молодого зерна в его родном Уолсмере, и происходило это именно в конце сентября, до того хватало старых запасов. В Корнуолле в это время пахло яблоками, здесь же — апельсинами. Апельсины вызывали у него изжогу.

За апельсиновой рощей укрывалось селение, но дома Ричард решил объехать стороной, и его конь, то мотая головой, а то начиная тянуться в сторону, которая казалась ему особенно соблазнительной, весело прошелся копытами по каким-то посадкам. Молодой рыцарь лениво оглядел деревню — немного домов, поля, пастбище в отдалении. За селением начиналась каменная ограда какой-то виллы, а с другой стороны от нее — домик, сложенный из камня и до самой крыши оплетенный диким виноградом. Вокруг него тоже что-то росло, но тем не менее хватило одного взгляда, что понять — дом не крестьянский. Двери не было, полог откинут, и, заинтересовавшись, Ричард спешился, кинул повод (жеребец очень обрадовался, с места рванул куда-то, Дик едва успел его перехватить) и направился внутрь.

— Государь! — окликнул молодой рыцарь. Король отмахнулся. Для того чтоб войти, ему пришлось сильно наклониться. Он исчез в полутьме хижины, и корнуоллец заторопился. Лошадей следовало привязать, чтоб не убежали, чтоб не ловить их по всем окрестным полям, а подходящего кольца, выступа или деревянного столба не было. Выбрав ветку покрепче, молодой рыцарь закинул поводья и затянул их узлом. Черный жеребец посмотрел на него укоризненно.