Взмахом руки он остановил архитектора.

— Пока довольно. Вижу ты молодец. Но мне нужно отдохнуть. И уже спокойно все осмотреть, без суеты. Через пару дней подготовь мне подробный показ.

— Да, мой король, — с удовольствием произнес итальянец, которому польстила похвала заказчика. Ведь он обещал премию сверх обычной платы, если его устроит работа.

Тяжело вздохнув, Иоанн пошел к Элеоноре. Постоял у ее двери, тупо пялясь на нее. Выдохнул и вошел внутрь.

Супруга сидела бледная как полотно у окна и занималась каким-то рукоделием не поднимая глаз. Он подошел шагов на пять и остановился.

Тишина.

Они оба не знали с чего начать разговор.

Наконец она не выдержала первой:

— Только об одном прошу. Не заставляй Владимира и Софью смотреть на мою казнь.

— Думаешь, я тебя казню?

— Ой… ну кого ты обманываешь? Я виновна. Я… не хочу даже говорить. И теперь твои враги ухватились за эту возможность. Думаешь, я не слышала о покушении, которое на тебя организовал епископ Дерпта? И о том, как ты отомстил?

— Ты — не они.

— Тебя уже дважды чуть не убили из-за меня.

— В одном из покушений ты была замешана.

— Но не участвовала. Просто закрыла глаза на их попытку. Хотя это ничуть меня не оправдывает. И я готова. Об одном прошу — чтобы дети не видели моей смерти. Они тебе не простят. Лучше дай мне яду или сам заколи эспадой. А им скажи, что умерла от чего-то обычного. Чтобы они тебя не винили.

— Снова пытаешься манипулировать?

— Снова пытаюсь избавить тебя от войны с собственным сыном. Он ведь осуждает тебя, считая, что ты меня запер здесь по навету.

— И ты думаешь, что это изменится, если я велю тебя казнить тайно или убью сам?

— А что тебе остается? Доверять мне ты больше не сможешь. А это подвешенное положение — опасно для тебя. Сначала мне было страшно. Потом я бесилась. А теперь… теперь я уже попрощалась со всем мирским и полностью готова к смерти.

— Есть другой вариант.

— Не дразни меня, — нахмурилась Элеонора. — Или ты хочешь мне дать надежду перед смертью, чтобы умирать было обиднее и больнее?

— Ты однажды меня уже предала. Поэтому, ты права, доверять тебе я более не смогу. Чтобы ты ни говорила. Но и убивать тебя нет резона, если ты совершишь один поступок… — произнес Иоанн и замолчал в упор уставившись на супругу.

— Какой же? Предлагаешь наложить на себя руки?

— В ближайшие несколько месяцев в Москву прибудет новое посольство Святого престола. И я хочу, чтобы ты перед тем публично объявила о своем желании принять постриг. А после прибытия посольства, обратилась к нунцию или кто-то там его будет возглавлять с просьбой открыть здесь, в Москве или ее окрестностях первых католический монастырь. Дабы нести свет католичества местным заблудшим душам.

— И все?

— Ты сошлешься на плохое здоровье и невозможность дать мне больше наследников.

— Но это неправда!

— Почему же это ложь? Я с тобой больше не возлягу, так что наследников ты мне дать новых не сможешь. Так, что это правда. Самая что ни наесть, натуральная.

— Но я не больна!

— Ты, подруга, на всю голову хворая. Иначе бы не учудила то, что произошло. Власти захотела? Дура! Ты хоть понимаешь, что не только меня, но и наших детей чуть не сгубила? Они в глазах моих подданных — нагуляны блудом, ибо ты — католичка, а я — православный. Считай бастарды. И если есть иные законные кандидаты, то они будут иметь в их глазах больше прав, чем наши дети. Убей меня — и все. Владимир и Софья не проживут и года. А престол отойдет моему дяде — Андрею Васильевичу или кому-то из его детей. Убей их — и другие Рюриковичи на престол взойдут. От деда моего семя — только я да дядя. Но есть прадед. Если поискать — найти можно.

— И что изменится, если ты умрешь не сейчас, а потом?

— Владимир в силу войдет. В возраст. В опыт. Со мной ездить будет. Дела делать. Решение принимать. К нему привыкнут. Он обрастет своими людьми. Время. Ему нужно время, чтобы стать законным наследником. А ты, дура, на голову хворая, хотела его этого лишить. И положить в землю вместе со мной и тобой. Или думаешь, тебя бы пощадили?

Тишина.

— Что молчишь?

— А что мне сказать?

— Да или нет? Я озвучил тебе предложение. Ты согласна на него?

— Ты позволишь мне в постриге видеться с детьми?

— Только если ты сумеешь им донести те слова, что я тебе сейчас сказал и не будешь настраивать против меня. И, вероятно, моей будущей супруги.

— Разумеется.

— Тогда считай, что сделка заключена, — с некоторым облегчением произнес Иоанн. — Попросишь открыть аббатство бригитток.

— Почему их?

— Потому что это женская ветвь бенедектинцев. Мне рассказать тебе, кто это такие? — спросил король, вопросительно подняв бровь.

Бенедектинцы были, наверное, самым полезным и прогрессивным орденом католиков. Их девиз звучал как «Ora et labore», что означало «Молись и работай». А главный упор в их деятельности делался на молитвы, интеллектуальные занятия, религиозное искусство и миссионерскую деятельность.

До появления иезуитов именно бенедектинцы были мозгом католического мира. Да и потом не сильно им уступали. Вклад бенедектинцев в культуру и цивилизацию Западного общества поистине огромен. Из школ при аббатствах этого ордена вышли практически все выдающиеся ученые раннего и развитого Средневековья. При их аббатствах открывались госпитали, гостиницы, школы и прочее, прочее, прочее. Причем гостиницы дешевые — для всех страждущих.

— Я прекрасно знаю, кто такие бенедектинцы, — усмехнулась Элеонора. — Но не понимаю, зачем они тебе. Это ведь миссионеры. А ты не рвешься принимать католичество.

— Мне нужно создать в Москве большую публичную библиотеку. И я считаю, что ты, как аббатиса независимого аббатства бригитток, справишься с этой задачей.

— Что, прости? Публичную? Но зачем?

— Это прекрасно сочетается с ценностями ордена. А зачем? Книги — дороги. И я хочу, чтобы каждый, кто умеет читать, мог позволить себе это сделать. Согласись — благая ведь цель. И для ее выполнения потребуется очень много монотонной, рутинной работы. Прекрасный способ и не скучать от безделья, и войти в историю.

— Странные у тебя идеи… — покачала головой Элеонора.

— Но тебя они устраивают?

— Более чем, — усмехнувшись, произнесла она. — Это намного лучше, чем лишиться головы или скрючившись на полу, раздирать себя глотку, мучительно умирая от яда.

— Жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. Но не расслабляйся. Если ты дашь мне повод, то я без всякого сожаления реализую твои влажные мечты о яде или лишении головы. Или даже превзойду их. И дети тебя второй раз не защитят…

1479 год, 22 августа, Москва

Король стоял максимально неподвижно и позировал для Джованни Амброджо де Предис, художника, который был приглашен в Москву через короля Неаполя. Прибыл в прошлом году. И с того момента непрерывно рисовал портреты. Бытовые и разные.

Вот теперь он и до короля добрался.

Иоанн не хотел сразу становиться «под кисть» первого попавшегося художника. Памятуя знаменитый, но от того не менее юмористический фарс «Двенадцать стульев» он всегда держал в уме тот факт, что не каждый художник рисовать умеет[306]. Поэтому делал заказы попроще. Смотрел. Думал. Делал замечания. Потом новые заказы. Новые замечания. И только когда удовлетворился, разрешил нарисовать себя. Ну, просто потому, что опасался надеть портрет на голову художнику и напихать кисточек в известное место. Жизнь в условиях раннего Нового времени совершенно изменила нашего героя, избавив его от даже призрачных налетов толерантности и прочей чуши. А в купе с положением это привело к тому, что он перестал стеснятся своего мнения. И опасаться последствий этой… хм… свободы слова…

Ведь что такое, по своей сути, толерантность?