Вот только все пошло не так, как хотелось Каие-тингу. Болтали, будто король с молодой королевой не поладили, да настолько, что его величество с самой первой ночи не посещал опочивальню королевы. Казалось бы, его дело, но законы брака были очень строги. Неисполнение супружеских обязанностей было поводом к разводу, и об этом сейчас говорили на каждом шагу. Если развод, то, выходит, по вине Филиппа. Так что ему не поздоровится.

Конечно, обсуждали вопрос, почему же его величество так явно пренебрегает женой. Часть приближенных английского короля — та, что отличалась женоненавистничеством — говорила, что датчанка, должно быть, уродлива и похожа на здоровенную деревенскую бабу, которая куль муки левой рукой подымет. Другие — большая часть — потешались над французским королем.

— Да кто его знает! — веселились третьи. — Может, это Изамбур мужу не дала. Да так не дала, что он наутро под камзолом синяки прятал. Говорят, датчанки здоровые, как телушки. Может, он ее боится.

И все соглашались, что да, наверное, боится.

— Теперь ему придется ее папу бояться, — бросил кто-то, и новую мысль с охотой подхватили и принялись мусолить. — Папаша-то небось обидится, что его дочкой пренебрегли. Да еще при том, что он заплатил немало золота, чтобы ее хоть кто-нибудь взял.

— Да уж, за страшненькую-то приходится дорого платить. А потом на нее взглянешь — и все, больше ты не мужчина.

— Да Филипп и раньше не был мужчиной!

Гоготали долго, словно прозвучало нечто действительно смешное. Дик ковырялся в плохо пропеченном мясе и думал о своей жене. Она не присутствовала на пиру, ну и хорошо. Сейчас, наверное, сидит в одном из малых шатров, может быть даже в том, куда отправили любовницу французского короля (что бы ни болтали, но на любовном фронте у короля Франции явно все нормально, и вкус не подкачал — любовница у него оказалась изящная и красивая). Она, наверное, уже поела и вышивает… Какое там вышивает. Серпиана терпеть не может вышивание. Может быть, шьет.

Плантагенету быстро наскучили сплетни о Филиппе-Августе, и он потребовал себе лютню. После плена он очень часто брался играть и петь, даже при посторонних, чего не позволял себе прежде — из соображений престижа. Но пока Ричард маялся взаперти, он успел понять, что песня — отличный способ развеяться, и наплевал на престиж. Короля слушали почтительно, не смея болтать, пока он пел. Впрочем, густой и сочный бас английского государя, который хоть и с трудом, но перекрывал грохот боя, не могла заглушить какая-то болтовня.

Но мало ли что может оскорбить его величество? Лучше было не рисковать.

Когда король замолчал, присутствующие разразились восторженными криками и аплодисментами. Дик поморщился — слишком уж это отдавало лизоблюдством.

Открыв зажмуренные было веки, он обнаружил, что Ричард протягивает лютню ему.

— Давай-ка, спой.

— Государь, я не стихотворец.

— Что подобает мне, то прилично и тебе, Герефорд.

— Да, государь. Но я не умею слагать песни.

— А ты попробуй. — Глаза Плантагенета были налиты кровью, и Дик догадался, что его венценосный отец уже пьян. — Пробуй, Герефорд. Мы слушаем.

— Государь, песня будет некрасивая.

— Да какая угодно! Я приказал — выполняй!

Дик пожал плечами и взял лютню. Он неуклюже держал ее почти под мышкой. Подергал струны, но мелодия не складывалась сама собой. Дик не умел обращаться с музыкальными инструментами. Он не видел нужды петь серенады под окнами красавиц, считая это занятие до крайности глупым, и никогда никого не развлекал. И теперь, помучившись немного, сунул лютню Ангеррану, который, как говорили, неплохо играл.

— Веселенькое? — полушепотом спросил его кравчий, подставляя под корпус лютни колено.

— Вряд ли.

Ангерран не стал переспрашивать. Мелодийка, которую он принялся наигрывать, была нейтральной, под которую можно спеть практически что угодно.

Дик замолчал, чувствуя смутный стыд, словно ради неизвестно какой славы позволил окружающим заглянуть в свою душу. Но почти сразу услышал вокруг неясный гул — его вряд ли слушали многие — и успокоился. Им не было дела до его души.

Правда, Ричард покосился на своего сына с легким укором. Но он был пьян.

— Ну вот, зачем сказал неправду? Ты слагаешь стихи не хуже де Борна. Отлично звучит. — Он озабоченно оглядел Дика и понизил голос: — Ты устал? Ну иди отдыхай.

Рыцарь-маг встал, коротко поклонился и вышел из шатра — искать жену.

Как Герефорд и предполагал, война не закончилась под Фретевалем. Из-под Вандома Филипп-Август бежал в Париж, откуда вскоре вернулся в Мэн с новой армией. Несмотря на явное преимущество Плантагенета, Капетинг не собирался сдаваться. Он понимал, что, если сдастся, потеряет все, что у него есть. От его королевства и так-то осталась лишь половина, а если сравнить с королевством Карла Великого, сына Пиппипа, то и вовсе непонятно, смеяться или плакать. Филиппа-Августа терзала зависть к кузену, которого он был готов убить собственными руками… Или подослать наемных убийц.

Но о Львином Сердце болтали, будто ему служат колдуны, хранящие его от любого врага, да и сам сын Альенор Аквитанской имеет в своих жилах каплю дьявольской крови. Посмотришь, как ему везет, и поверишь, — так думал французский король.

Война тянулась, как шерстяная нить с прялки мастерицы. Зимой драться было не принято — неудобно, холодно, солдаты вязнут в грязи, а то и в снегу (хоть и редко), припасы подвозят нерегулярно, и сеньоры в самый ответственный момент имеют все шансы остаться без каплунов или хорошего вина. Подобные лишения были чересчур обременительны даже для привычных к походам графов и герцогов.

Так что по традиции зимой от военных действий отдыхали не только солдаты и сеньоры, но и крестьяне. Последние затворялись в своих хижинах, почти невидимых на буро-черном фоне голых стволов и размокшей земли. После сбора податей у крестьян оставалось так мало зерна, что весной они выбирались на свои пашни едва живыми, слабыми, как дети. Зачастую крестьянская семья выживала лишь благодаря молоку своей коровы или паре-тройке овечек, мясо которых растягивали чуть ли не на всю зиму. Вот почему так важно было прятать скот от чужих глаз.

Дик мотался с королем от Руана до Бордо, от Нормандии до Гаскони, одну зиму провел с ним в Мэне, в Майене, другую — в Нормандии. Время бежало с такой стремительностью, что некогда было вздохнуть. Всего пару раз за зиму ему удавалось выпросить у государя отпуск (король каждый раз с огромной неохотой позволял ему отлучаться). Тогда, прихватив Серпиану и ее телохранителя, рыцарь-маг несся проверять состояние дел в мире Живого Изумруда (так он называл про себя родной мир жены). Там, слава богу, все шло благополучно. То и дело Дик порывался оставить жену в ее благоустроенных владениях, но всякий раз натыкался на категорическое нежелание. Приходилось снова брать ее с собой во Францию.