— Клянусь Животворящим Крестом, прекрасный ответ. Но прямые мечи куда лучше сабель, это понятно сразу. — Ричард оглянулся, нашел взглядом Дика и приказал: — Лэнс сюда. Мой или чей-нибудь еще. Неси, живо!

Молодой рыцарь сходил за окованной металлом рыцарской пикой, оставленной у входа в шатер, — его величество государь Английский не намеревался с кем-нибудь сражаться на пиру, но в гости для представительности прихватил с собой все свои доспехи и оружие. Это снаряжение за ним везли пятеро оруженосцев. Когда Уэбо показал Плантагенету принесенную пику, тот сделал повелительный жест в сторону султана.

— Покажи-ка нашему гостеприимному хозяину! — прозвучало это немного насмешливо, но лишь оттого, что Ричард предвкушал, как сейчас посрамит сарацина, носящего на поясе неприлично хлипкое оружие, и устрашит его людей.

Молодой рыцарь поднес рыцарский лэнс к низенькому креслу Саладина. Султан легко поднялся со своего места, осмотрел пику, а потом с любопытством взвесил на руке. Рука у него была сухой, жесткой от мозолей и очень уверенной.

Дик забрал у него лэнс, перехватил так, чтоб всем было видно, и подставил своему королю. Плантагенет взялся за меч поудобней, размахнулся — и рубанул.

Наконечник копья с грохотом упал в блюдо с цыплятами. Окованное железом древко было срезано наискосок.

— A-aъe!.. Han!.. Vive le roi![452] — воскликнули франки. Кто-то зааплодировал.

Сарацины переглянулись.

Саладин, величаво огладив бороду, покивал головой и что-то сказал.

— Мой господин говорит, что подобный удар сделал бы честь любому воину, — объяснил переводчик.

— Да уж, оружие твоего господина на такое не способно, — самодовольно бросил Ричард, поднадув губы.

— Мой господин говорит, что каждое оружие способно творить чудеса.

Султан запустил пальцы за кушак и вытянул тонкий шелковый платок. Он вскинул платок над головой, чтоб все могли видеть, держа за уголок, взмахнул им — и полоснул саблей по квадратику нежной материи. Шелк всплеснул в воздухе, раздался негромкий треск, и Саладин продемонстрировал всем присутствующим надрезанный лоскут.

Кое-кто из франков охнул. Рассечь клинком тонкую материю, если ее не натягивают с двух концов, тяжелыми и плохо заточенными франкскими мечами было невозможно. Рыцарские клинки затачивались небрежно, в бою при необходимости воин мог схватиться за лезвие рукой в кольчужной или даже кожаной перчатке, не опасаясь порезаться, даже если подставлял свое оружие под прямой удар сверху. Дик краем глаза заметил, как поежился Роберт Бретейль. У молодого графа было живое воображение, должно быть, он представил себе, как такое вот острое оружие, как султанская сабля, проникает в щель между бармой и воротником кольчуги.

Ричард пошел багровыми пятнами. Он бросил Дику и Эдмеру Монтгомери отрывистый приказ, и оба рыцаря принесли ему пяток сарацинских круглых щитов, которые, как почти все прочее оружие, были сложены у входа. Король Английский сам уложил их один на другой, встал поустойчивей, несколько раз крутанул меч над головой — и с размаху опустил его на щиты.

Окованные металлом круги распались, и в шатре воцарилась необычайная тишина.

— Au diable! Sapristi![453] — отчетливо произнес Малек Адель, сын султана, который, как оказалось, знал французский достаточно, чтоб на нем ругаться.

Мусульмане смущенно переглянулись, в глазах некоторых затаился настоящий ужас. Дик взглянул на короля Англии — он сиял демонической радостью. С мечом в опущенной руке, с темными искрами в глазах, ликующий, как Аттила на поле, усеянном бездыханными телами, он вызывал страх одним своим видом. Смутился даже Филипп Август.

А Саладин неожиданно для всех рассмеялся.

— Мой господин предлагает вам, о властитель далекой страны, сделать то же самое с вашей подушкой, — почтительно перевел толмач.

От удара нормандским мечом подушка отлетела в противоположный угол шатра, едва не попав в лицо Монтгомери, — тот вовремя успел пригнуться. Когда слуга принес подушку к столу, оказалось, что на вышитой ткани нет никаких следов удара. Султан требовательно протянул к ней руку, встал поудобней, и по тому, как он покачивал в руке шамшир, Дик угадал в нем опытного и умелого воина.

Саладин размахнулся и легко подбросил увесистую подушку к самому полотняному потолку. Пока она летела туда и обратно, правитель Сирии перехватил свое легкое оружие и взмахнул им, выписав в воздухе замысловатую горизонтальную «восьмерку».

На ковер в вихре белого пуха и мелких перьев упали уже две половинки подушки. Кроме того, ткань на одной из половин была рассечена во всю ширину, поперек первого удара.

Слуги кинулись убирать остатки подушки. Франки переглянулись. Ричард лишь качнул головой.

— Мой господин говорит, что разными мечами работают по-разному и каждый хорош по-своему.

— Что ж, с твоим господином не поспоришь, — звучно ответил государь Английский, вернув себе присутствие духа. — После его удара султану понадобится новая подушка, а после моего сарацинским воинам понадобится пять новых щитов, — и остался вполне доволен как собой, так и пиром. Ведь ему удалось не только вкусно поесть, но и помахать мечом, демонстрируя свою рыцарскую удаль.

Словом, он прекрасно провел время. И остался настолько доволен вечером, что даже забыл спросить Дика, не услышал ли тот чего-нибудь важного в мыслях Саладина.

На следующий же день все ворота Акры — даже восточные, которые жители едва успели на скорую руку восстановить, — были распахнуты, и франкские войска вошли в город. Солдат гарнизона и всех мужчин, которые могли взяться за оружие, немедленно похватали и посадили в подземелья, которых в Акре оказалось предостаточно. Правда, предварительно накормили кашей с солониной, так что пленники даже не стали сопротивляться аресту.

Французы и англичане немедленно рассыпались по домам. Не обращая внимания ни на какие приказы, которые, впрочем, оба короля забыли или не потрудились отдать, солдаты перерывали имущество горожан, до которого только могли добраться, забирая все, что понравится. Женщины прятались от них, куда только могли, но чаще всего прятаться было бессмысленно. Если ограбленные и оскорбленные хозяева или хозяйки решались жаловаться сотникам или тысячникам франков на самоуправство их солдат, те либо поносили «наглых сарацин», либо просто разводили руками.

Пехотинцам, конечно, доставалась в лучшем случае лишь пятая часть добычи. Чтобы офицеры и дальше «не слышали» жалоб горожан, солдаты отдавали им изрядную часть награбленного, те — делились с рыцарями, ну и, само собой, больше всего доставалось королю — самая ценная часть добычи шла ему. Таковы были традиции, приравненные к закону. И если Филипп Август, который, по сути, не имел реальной власти над своими знатнейшими вассалами, а потому не мог ничего потребовать ни от них, ни от их солдат, довольствовался лишь долей добычи своих собственных войск, довольно немногочисленных, с Ричардом такие шутки не проходили. Его подданные не решались отказывать королю в доле добычи.

Потому неудивительно, что король Английский так любил воевать — после захвата каждого города он становился намного богаче.

Самый красивый и большой дом города отскребли от грязи и крови — кто-то в городе посмел сопротивляться, несмотря на то, что решение о сдаче было принято самим султаном, так что их с чистой совестью прикончили за неповиновение собственному правителю. Оба короля объявили, что собираются праздновать взятие Акры, и все — от знатнейших графов до последних пехотинцев — ответили радостным гулом, и не вспомнив, что «взятия»-то не было.

Ну да, впрочем, какая разница. Был бы пир, а уж повод для веселья найдется.

А в подземельях акрского замка изнывали пленные сарацины.

Христиан на мусульман поменяли на следующий же день, а вот с Животворящим Крестом и выкупом за оставшихся в руках Плантагенета пленников дело затягивалось. Через несколько дней султан прислал в лагерь франков своего переводчика, сообщившего, что Саладин не успел собрать нужную сумму. Ричарда это не удивило. Выкуп за каждого эмира, пожалуй, был не так уж велик, но в совокупности цифра получилась впечатляющая. Гораздо больше, чем сумма, уплаченная Танкредом де Лечче, королем Сицилии, и намного больше, чем выкуп, первоначально обещанный Исааком Комнином.