— Я не очень хорошо различал их речь. И язык латинский, и приглушена она была. Да и не сразу ее слушать начал…

— Продолжай следить за кардиналом. Мне нужно знать, кто его люди в моем окружении. Узнаешь это — поймешь, кто убийца.

— Так…

— Кардинал, — перебил его Иоанн, — не убийца. Он — заказчик убийства. Провокатор и подстрекатель. Понятно?

— Да, Государь.

— Все, ступай, — кивнул он. — Действуй-злодействуй.

Евдоким как-то понуро опустил голову и развернулся к двери. Не так он себе представлял реакцию на свои сведения. Может быть, как панику? Может быть, как какое-то оживление? Но уж точно не как вот такое спокойствие…

— И еще, — произнес король.

Евдоким обернулся.

— Держи, — сказал он и кинул тому мешочек с чем-то увесистым. — Здесь двести волков[260]. Половина — тебе за службу, половина — на дело. Постарайся привлечь для наблюдения разных людей. Каждую неделю будешь мне отчитываться. Если еще деньги потребуются — не стесняйся. И главное — помни — от успеха в этом деле зависит и твоя судьба. Справишься — выделю тебе отдельный приказ. Понял меня?

— Как не понять? — Ошалело произнес Евдоким. — Рад стараться! Я оправдаю твое доверие Государь.

— Хорошо. А теперь ступай. Очень много дел.

1477, 2 июля, Москва

— Доброе утра. Как твое самочувствие? — Спросил Иоанн, заходя в комнату, где лежал хворающий Мануил — Патриарх Константинополя. Тот умудрился подхватить какую-то кишечную инфекцию, оттого его трудоспособность оказалась слегка ограничена, а ароматность повышена. Ватерклозетов-то не было еще. Да, не «боевой понос», но в горшок он ходил часто, отчего в помещении попахивало… да чего уж там? Пованивало.

— Слава Богу, лучше.

— Это хорошо, — произнес король, кивнул сопровождающему, дабы тот отошел от двери, а потом прикрыл ее. — Я хотел с тобой поговорить о католиках.

— А что о них говорить?

— Ты ведь прекрасно понимаешь, что я стою на перепутье. И не только я, но и вся Русь.

— На перепутье?

— Ты совершил рискованный шаг. Понятно, теперь тебе дороги назад нет. Ни тебе, ни тем, кто пошел за тобой. Ты сделал ставку на меня. Но ставку сделал ты, а не я. И я пока не могу решить, куда мне примкнуть — к католикам, али к православным.

— А чего тут решать? Ты ведь крещен православным. Неужто решишься веру свое предать? Понятно, что обижен был и справедливо обижен. Но ныне все в прошлом.

— Не все… к сожалению, не все… — произнес Иоанн и как-то устало сел на небольшой стул у стены. — У меня как не было, так и нет священников. А нужда в них огромная. Я о той проблеме Папе писал, но он оказался глух к моей просьбе. Ты же, сбежав от Мехмеда, привел с собой очень небольшое количество клира. Да и то по-русски считай они не говорят. А без священников и хорошо организованной, дисциплинированной церкви — на местах будет беда. Кто в лес, кто по дрова пойдет. Через что распри не только духовные, но и светские начнутся. А там и войны Гражданские, да прочие усобицы.

— Много ли тебе нужно священников?

— Много ли? Я пока могу тебе сказать только по Московской провинции. Остальные еще толком не упорядочены. Но можно прикинуть количество церквей, исходя из населения городов. И понять, сколько священников туда потребуется. Плюс села. Но там вообще ужас. Зияющая черная дыра. Когда крестили Русь? Почитай, что шесть веков тому назад. А еще пару веков назад под Москвой, не таясь, дружинников по языческому обряду погребали. В курганах. И это — княжьи люди, горожане. Простые же селяне до сих пор язычники в самом своем чистом и незамутненном виде. Они еже ли какие церковные ритуалы и соблюдают, то делают это только лишь для того, чтобы от них отстали. Вот тут, — тронул Иоанн сердце, — и тут, — коснулся он лба, — у них совсем иные убеждения. Поэтому священников нужно много. И все они должны не только добро говорить по-русски, но и риторикой владеть искусно, и в душу уметь заглянуть каждому. И таких — тысячи и тысячи надобны.

— Сложные ты ставишь задачи… — пожевав губами, произнес Мануил.

— Сложные. Но их нужно решать. Либо православным, либо католикам. Именно поэтому я и говорю, что стою на перепутье. И в этом в немалой степени и ваша вина.

— Моя!? — Неподдельно удивился Мануил.

— Не твоя, а ваша. Греков. Когда Русь крестили? Шесть веков назад. Много ли ты видишь в ее пределах семинарий? Или хотя бы приходских школ? Ни одной нет. Почему так? Чем вообще занимался Патриархат на территории Руси? Шесть веков бил баклуши и бездельничал, только выкачивал десятину свою? Ты только вдумайся — четыре века спустя, после крещения, возле одного из крупных городов Руси погребают уважаемых людей по языческому обряду. Я еще понимаю — в глубинке. Но нет, в крупном городе в самом сердце Руси. О чем это говорит? О том, что Патриархат надлежащим образом не выполнял свою работу. Он был озабочен только вопросами, что вертелись вокруг Константинополя. Вокруг же ничего не видел и видеть не хотел. Как итог — гибель Империи. Столица, друг мой, это просто голова. Если не следить за делами в провинции — все пойдет прахом. Ибо провинции — суть тело, без которого голова не живет.

— Я понимаю тебя, — нехотя, после довольно долгой паузы ответил Мануил.

— Понимаешь ли? Или просто соглашаешься из вежливости? Впрочем, это не важно. Сколько тебе нужно времени, чтобы ответить на мой вопрос?

— Какой? О том, почему Патриархат не открывал школы да семинарии на Руси?

— Нет. Это дело прошлое и ныне меня не волнует. Обосрались и обосрались. Примем сие обстоятельство как прискорбный факт. Ныне мне важнее понять — сколько и каких учителей ты сможешь мне предоставить. И как быстро. Я хочу развернуть в каждом крупном городе минимум по три первых класса начальной школы и по одному второму. Плюс в Москве поставить большую семинарию для священников, которую должен заканчивать любой священник ДО рукоположения. А еще я желал бы увидеть возрождение Пандидактериона[261]. И обязать священников, перед обретением сана епископа или там игумена, проходить полное обучение в нем. Но сам Пандидактерион возрождать не по поганому образцу Палеологов, а по древнему, изначальному подобию. Дабы там не только богословие с риторикой изучали, но и науки, годные в миру. Чтобы он готовил архитекторов, механиков, врачей и прочих крайне нужных и важных людей.

— На великое дело замахиваешься, — покачал головой Мануил. — У меня нет такого количества ученых мужей. И взять мне их неоткуда.

— Уверен, что ты сможешь их найти. Потому что если их не найдешь ты, то их сможет мне прислать Папа.

— Ты говоришь скверные слова. Негоже разменивать благодать Божью на ученых мужей.

— Я правитель. А потому перед Всевышним отвечаю за то, чтобы мои подданные жили в благополучии. Поэтому для меня важнее ученые мужи, чем Божья благодать. То может и грех. Но за него я стану отвечать лично перед Всевышним. Спасение души правителя зависит не от того, как он лично молится, кается или благостно ведет себя. Нет. Он не простой человек. Его спасение зависит от того, сможет ли он оправдать доверие Всевышнего, что вручил ему многих людей в подданство. И только от этого.

— И кто же тебе это сказал? — Поморщился Мануил.

— Он, — ответил Иоанн и поднял глаза к потолку. — Когда по малолетству я стоял на пороге его чертогов, тогда и услышал слова его. Ты ведь знаешь, я надеюсь, историю о том, что я вроде как воскрес. То глупости. Смерть меня так и не забрала. Однако я успел побывать там, за чертой, и многое увидеть, услышать и осознать. Оттого и изменился до неузнаваемости. Сложно верить тому, кто знает.

— Это могло быть искушение дьявольское.

— Могло. Но звучит это утверждение здраво. И опровергнуть никак не выходит. А значит с каждого спрашивается по тому, что дано ему. С простого селянина малый спрос. А с короля — огромный. С Патриарха, кстати, тоже. Он там еще больше, чем с короля. Ни с кого так сурово Всевышний не спрашивает, как с клира. И если какой-то грех у простого человека даже и не заметят, то со священника вытрясут все.