– Просьба умирающего священна, – пожал плечами Эдуард. – Надо навестить старика.

– Я понимаю, но… – Елена не любила прямо говорить о своем страхе – как и вообще о своих слабостях, которых, впрочем, было не так много. – Сходи со мной, а? – подняла она на приятеля свои огромные серые глазищи.

– Не знаю, удобно ли… – заколебался юноша.

– Удобно! – поспешила заверить она. – Дядя всегда говорил: заходи с друзьями. Я, правда, и одна-то не особо заходила…

– Ну хорошо, – кивнул Эдуард. – Сходим.

– Спасибо! – встав на цыпочки – иначе было не дотянуться, – она звонко чмокнула его в щеку. Студент почувствовал, что краснеет. – Пошли!

– Что, прямо сейчас?

– Конечно. Если он и правда при смерти – тянуть не стоит, мне кажется… Мы ненадолго, – поспешно добавила она, видно, испугавшись, что ее товарищ может внезапно передумать. – Зайдем, узнаем, в чем дело, – и сразу же пойдем домой!

– Хорошо-хорошо, – успокоил ее Эдуард. – Идем. Дорогу знаешь?

– Найду. Это на севере, в тринадцатом округе. Отсюда не очень далеко.

– Идем, – повторил юноша, беря из рук Елены ее учебник и зажимая его под мышкой вместе со своим.

Взявшись за руки, они зашагали по улице.

Тринадцатый округ был районом средним – ни богатым, ни бедным. Тут жили в основном вышедшие в отставку стражники городской когорты, отошедшие от дел публиканы средней руки, а также студенты, снимающие одно жилье на двоих-троих. Дома здесь содержались неплохо: фасады в большинстве своем сияли свежей краской, колонны и барельефы регулярно мылись, двери подъездов и лестничные пролеты ремонтировались вовремя и аккуратно.

Квартира оратора Туруса располагалась на последнем, пятом этаже. До третьего этажа вела широкая открытая лестница, для того же, чтобы подняться выше, пришлось войти внутрь дома и карабкаться по крутым металлическим ступенькам, так что Эдуард, к своему стыду, даже немного запыхался.

Внутри квартиры было темно из-за плотно задвинутых штор, пахло сыростью и пряными травами. Старик лежал на кровати под высоким балдахином, рядом, у изголовья, со свечой в руке сидел плотный человек с пухлым лицом – Эдуард узнал в нем известного в городе медикуса Луция – тот недавно читал у них в риторской школе лекцию по судебной медицине.

– Кто вы? – недовольно поинтересовался медикус, оглянувшись на звук открывшейся двери. У него было много студентов, всех и не упомнишь.

– Я Елена, – выступила вперед девушка. – Это мой дядя, мне сказали, что он звал меня.

– Звал, – согласился медикус, поднимаясь с табурета, на котором сидел, и ставя свечу на тумбу у стены. – Но сейчас он спит, и, честно говоря, я бы не рекомендовал его будить.

– Нет, – послышался надсадный хрип из-под балдахина. – Не сплю… Пусть подойдет.

– Подойдите, – не стал возражать Луций, уступая место у кровати Елене. Сам он встал рядом с Эдуардом.

– Ты пришла… – прохрипел старик. Эдуард увидел, как из-под одеяла показалась ссохшаяся белая рука. Она потянулась, было, к девушке, и студент уже живо представил, как та в панике отшатнется, но Елена мужественно не двинулась с места. Рука, впрочем, до нее не достала, безвольно упав на кровать.

– Да, дядя, я пришла, – проговорила девушка.

– Ая умираю, – словно извиняясь, сообщил оратор.

– Нет, дядя, ты выздоровеешь, – почти недрогнувшим голосом сказала Елена.

– От старости не выздоравливают, – слабо усмехнулся Турус. – Но не перебивай меня, я должен успеть тебе рассказать…

Он умолк. Не решилась нарушить молчание и девушка.

– Я говорил тебе, что твоя мать умерла, когда ты была маленькой, – продолжил старик через полминуты, показавшиеся Эдуарду получасом. – Это не так… Не совсем так… Но все по порядку… Ее звали Алиса, ты знаешь – она была перегрина. Она жила здесь, в этом доме, на третьем этаже. Тебе тогда было полтора года – так она говорила, по крайней мере… Она нигде не работала, и у нее совсем не было денег. Первое время ей легко давали в долг все, и я тоже, но потом долгов накопилось уже столько, что давать перестали. При этом у нее был старинный кортик, рукоять которого усыпали драгоценные камни. Я советовал ей продать его – или хотя бы продать камни, даже нашел ювелира, который был готов дать за них хорошую цену – очень хорошую, правда, – но Алиса отказалась. Она говорила, что кортик принадлежит не ей, а тебе, и что он должен обеспечить тебе будущее… Так в итоге и вышло, но тогда долгов у нее накопилось уже так много, что даже самые лояльные кредиторы не выдержали и обратились в суд Сената. Сенат рассмотрел дело и постановил продать Алису в рабство сроком на десять лет.

– Как в рабство?! – ахнула, схватившись за сердце, Елена.

– Были назначены торги, – продолжил, не обратив внимания на ее отчаяние, Турус, – и я… Я выкупил ее. Больше года она жила моей рабыней. Я… Я собирался освободить ее и… Я хотел жениться на ней. Но дела мои внезапно пошли из рук вон плохо. Я ввязался в одну глупую финансовую авантюру, затем, чтобы как-то выпутаться из нее, влез в другую – рискованнее прежней… Погряз в долгах… В общем, я был вынужден продать Алису…

– Продать?! – в ужасе прошептала студентка. – Кому?

– Как и положено, Республике. Тебе тогда как раз исполнилось три. Алиса, разумеется, никак не могла взять тебя с собой, и тогда она попросила меня заботиться о тебе до тех пор, пока не выйдет срок ее долгового рабства. Она отдала мне кортик – твой кортик, – которым так и не воспользовалась для себя. Я извлек из рукояти камни и продал их – вырученных денег хватило и на интернат, и на грамматическую школу. На весь курс риторской школы немного не хватило, но дела мои поправились, и я без труда смог добавить недостающее из моих собственных средств. Так что не волнуйся, моя смерть не повлияет на твое обучение…

– А что стало с ней? – выдохнула Елена. – С моей матерью?

– Четыре года назад определенный судом срок рабства истек. Я ожидал, что Алиса вернется за тобой, но она не объявилась. Я пытался разузнать что-то о ее судьбе, но в архиве Сената мне отказались помочь. Не спасли даже связи среди магистратов, наработанные за годы службы оратором. Так что я не знаю. Но погоди, это еще не все…

Он вновь умолк, собираясь с силами. Слушатели ждали, затаив дыхание.

– Алиса свято верила, что ценность кортика не столько в украшающих его камнях, сколько в нем самом. Не знаю, что она имела в виду. Ну, ножны посеребренные – так по сравнению с камнями это ерунда, я их даже продавать не стал. Но Алиса просила обязательно сберечь его для тебя. Вот он…

Рука старика, дернувшись, потянулась под подушку и через несколько секунд действительно извлекла оттуда изогнутый кортик в серебристых ножнах.

– Возьми, – голос Туруса внезапно зазвучал торжественно и твердо – так, наверное, он гремел когда-то под сводами судебных залов. – Возьми и ступай, отныне у меня более нет перед тобой долгов… – он вновь захрипел. – Ступай, – повторил он уже едва слышно. – Я устал…

– Ступайте, Елена, – сделал шаг вперед медикус Луций. – Вашему дяде… Оратору Турусу, – поправился он, – нужен покой.

Пошатываясь, словно во сне, Елена с кортиком в руках двинулась к выходу из квартиры. В дверях Эдуард приобнял ее за плечи – девушку трясло, словно в лихорадке.

Стражник отпер кормовой люк воздушного катера и замер возле него с разрядником в руке. Легат Квинт поднялся из своего кресла и жестом предложил Александре последовать своему примеру. Та подчинилась.

– Прощайте, перегрина, – сухо проговорил легат.

– Что передать Владыке? – спросила она, выдавив кривую улыбку. Несмотря ни на что, казаться безмятежной с каждой секундой становилось все труднее и труднее.

– Не кощунствуйте, – укоризненно покачал головой командующий городской когортой. Плюмаж его парадного шлема мелко затрепетал.

– И не думала, – насмешливо тряхнула она отросшей черной челкой.