Эдуард подставил кружку под краник, но из того полилась лишь густая пена – пиво в бочке подошло к концу. Опрокинув ее себе в рот, юноша, поморщившись, поставил пустую кружку на скамью рядом с пятью или шестью такими же и отправился на поиски Елены.

Пяти минут ему хватило, чтобы убедиться, что в зале девушки нет. Оставались, впрочем, еще примыкающие коридоры, галерея с колоннадой и школьный двор с лавочками и уютными беседками. Решив, как говорится, разом окольцевать двух рабов, Эдуард вышел на галерею, с которой открывался вид на весь двор, и почти сразу же наткнулся на Виктора. Всадник стоял к нему спиной, полускрытый за колонной, но его стильный лазоревый плащ ни с чем невозможно было перепутать. Правой рукой (левая отсюда просто была не видна) Виктор обнимал какую-то девчушку-первокурсницу.

Не собираясь мешать другу, Эдуард постарался на цыпочках незамеченным проскользнуть мимо, но, поравнявшись с целующейся парочкой, не удержался и скосил глаза в сторону.

Лучше бы он этого не делал! Потому что первокурсницей, жадно припавшей губами к губам Виктора, была Елена.

Глаза девушки были закрыты, и Эдуарда она не видела.

Не проронив ни звука, он прошел дальше по галерее и, только спустившись во двор с другой ее стороны, выдохнул из легких набранный на вдохе воздух. В груди сразу стало пусто и больно, словно с ним ушло еще что-то, очень нужное и важное, но более недоступное. Новый вдох лишь подтвердил это, наполнив легкие обжигающим ядом.

Эдуарда замутило, и он без сил сел на траву. Здесь его через пару часов и обнаружил сторож, делавший обход территории перед тем, как запереть ворота. Как он той ночью добрался до дома, Эдуард не помнил.

Западное крыло Храма, доступ в которое посторонним был строжайше запрещен, выглядело пусто и неуютно. Старательная Ливия удалила полудюймовый слой пыли, накопившийся здесь за десятилетия забвения, до блеска натерла мозаичные полы, как смогла, отмыла витражи в узких стрельчатых окошках и ежедневно меняла в вазах свежие цветы, для каждого дня недели – свой особый сорт, но, несмотря на все ее усилия, Александра, проходя по утрам из своих покоев в святилище, всякий раз ежилась, словно от холода, и машинально старалась прикрыть руками упругий живот, выпирающий под туникой.

Когда Эдуард сказал, что придумает, как выбраться из отчаянного положения, в которое они попали, она не то чтобы не поверила – иного выхода, кроме как поверить, у нее не было, – но и помыслить не могла, что решение окажется таким. Ее отпустили с Дракона! Небезусловно, конечно, и не навсегда, но рожать и растить своего ребенка она будет в безопасности – на планете, в Республике.

О том, как ему удалось этого добиться, в деталях Эдуард не распространялся, но Александра прекрасно понимала, что заставить упрямые «главы» ни с того ни с сего пойти на уступку безвестным новобранцам было нелегко. Да что там нелегко – практически невозможно! Но упорство юного рыцаря и уходящий в глубину веков авторитет «драконьего когтя», однажды уже спасшего ему жизнь, теперь спасли жизнь его еще не родившемуся сыну. Почему-то Александра была уверена, что речь идет именно о сыне. Лекарь, наблюдавший ее на Константине, о поле будущего ребенка не мог сказать ничего определенного, но она точно знала: родится мальчик. Сильный и смелый, как Эдуард.

Родится, чтобы влиться в драконью кровь. По достижении шестнадцати лет (а год в Республике был почти что равен стандартному королевскому) ему суждено вернуться к Константину. Вероятно, и ей вместе с ним. А пока же Александре предстояло служить Владыке на планете, поселившись в долгие годы пустовавшем Храме и неся обязанности представителя Владыки в Республике. Констанции.

В былые времена священный огонь непрерывно горел на алтаре Храма на протяжении ста лет. Александра не знала, почему Храм опустел, не знал этого и Эдуард, но ей было известно, когда это произошло. Последний раз Констанция, ее предшественница, вошла в святилище почти пятьдесят пять лет назад. Вошла, погасила огонь и заперла главные ворота на тяжелый железный засов. За годы бездействия тот сильно проржавел, они с Эдуардом полчаса бились, пытаясь его открыть.

Эдуард… Неделю назад он вернулся на борт Константина. Это тоже было условием: видеться друг с другом они теперь смогут лишь раз в год, во время явления Владыки в Республике. Впрочем, об этом Александра старалась не думать. Поживем – увидим. Сейчас для нее главное – сын.

Отворив обитую серебряными пластинами дверцу, Александра вступила в комнату, отделяющую западное крыло от святилища. Здесь ее уже ожидала Ливия – улыбчивая девочка лет двенадцати с длинными, слегка вьющимися светлыми волосами. На ней была белая туника без каких-либо украшений, даже без вышивки по подолу. На самой Александре тоже была одноцветная туника, только блестяще-золотая.

Верхняя одежда – плащ или стола – Констанции были не положены, чтобы подчеркнуть, что в Храме она – у себя дома. Покидать же пределы Храма, кроме как для ежегодного визита к Владыке, ей было запрещено.

Ливия была выбрана Александрой из трех десятков претенденток – как оказалось, состоять при Храме в Республике считалось почетным. Интересно, откуда почтенные граждане об этом прознали, если более полувека Храм пустовал? А может быть, все дело лишь в том, что жрица по достижении условленного возраста не подлежала Жребию, ибо и так уже служила Владыке? Но как бы оно там ни было, представители знатнейших семейств дружно привели к Констанции своих дочерей. Ливия пришла сама – как позже узнала Александра, она была сиротой. Ликтор Публий, сам явившийся в сопровождении некрасивой девочки с капризным лицом и писклявым голоском, представленной им в качестве племянницы, попытался, было, ее выгнать, но Александра заметила и не позволила. А после и вовсе остановила на сироте свой выбор, заполучив не просто старательную служанку, но преданного друга. И при этом немало досадив злобному кривоногому коротышке Публию.

Александру ликтор не узнал: в святилище она входила не иначе, как в закрывающей лицо золотой маске. Из-под нее голос Констанции звучал чуть глуховато, но, благодаря хитрой планировке святилища, слышан был одинаково отчетливо в самом дальнем его уголке.

– Доброе утро, Ливия, – приветствовала Александра девочку.

– Доброе утро, Констанция, – поклонилась та, протягивая ей золотую маску.

– Красивые цветы, – похвалила Александра.

Ливия просияла.

– Это горные гладиолусы. Они ярче равнинных и пахнут гораздо нежнее.

– Ты молодец, – кивнула Александра. Резкие запахи уже не столь сильно досаждали ей, но перестраховка не была лишней – время от времени приступы тошноты накатывали по-прежнему.

– Спасибо… – девочка потупилась.

Ливия помогла Александре застегнуть маску, распахнула двустворчатые воротца, и Констанция вступила в святилище.

Это была круглая комната с нарочито голыми стенами, в центре которой в белой мраморной чаше горел священный огонь. Поднявшись на две ступени, Александра воссела на высокий трон, задрапированный спереди пурпурным бархатом таким образом, что видны были лишь голова и грудь сидящего на нем. Два человека, стоящие возле чаши с огнем, склонились в почтительном поклоне. Это были ее помощники – ликторы. Всего их Констанции было положено шесть – больше, чем самому претору Юлию, но четверо дежурили за пределами святилища, в портике, а внутри имели право находиться лишь двое – вооруженный фасциями Септимус, бывший стражник городской когорты, и Цейоний – тот самый маэстро Цейоний, слепой художник, сменивший свой старый заношенный плащ на щегольскую золотую тогу.

Величественным жестом Александра велела ликторам выпрямиться.

– Ожидают просители? – задала она вопрос.

– Нет, Констанция, – ответил Септимус.

Это было необычно: как правило, на ступенях Храма толпилось не меньше дюжины желающих получить аудиенцию.