За это Ричард, пожалуй, даже уважал неявного бастарда.

От городских врат сперва направились в храм Святой Агафии — поклониться святым мощам и помолиться, а потом прямо во дворец, где жил еще отец Вильгельма Гвискара, отдохнуть с дороги и полакомиться рыбными блюдами, искусно приготовленными поваром Танкреда. Приступать к переговорам в первый же день или даже во второй считалось неприличным — сперва надо было продемонстрировать гостю степень своего уважения. В ход обычно шли пиры, развлечения, турниры, выступления жонглеров, акробатов и менестрелей, балы и все такое прочее. Именно поэтому на то, чтобы принимать какую-либо высокопоставленную особу, требовалось немало денег, и к третьему дню Танкред осознал, что потраченных десяти тысяч недостаточно и надо поторопить события.

На следующий же день во дворец, где устроили Ричарда, привезли подарки, и по выражению лица государя Дик понял: выбор сделан. Глаза английского короля вспыхнули, и в них появилось: "Черт с ним, с этим скрягой Генрихом!" Видимо, почитая свои права несомненными, сын Барбароссы поскупился. И напрасно. Дик полагал, что здесь все правильно. В конце концов, если ты считаешь, что на что-то имеешь право, — собирай силы и отправляйся отвоевывать. Почему кто-то другой должен делать это за тебя? Упустил возможность — сам виноват.

Дары развернули перед Ричардом, и он, хоть и делал каменное лицо, поглядывал оценивающе. Золото, серебро, шелк, кони, украшения… Без сомнений, пошлина и налоги, которые взимались с купцов. Выгодное помещение капитала — отдать ценности сейчас. Тогда, заручившись поддержкой одного из могущественных властителей Европы, будешь и дальше собирать налоги и пошлины. Корнуоллец начинал сомневаться, что заключение под стражу Иоанны Английской было ошибкой Танкреда, тем более что с королевой обращались как подобает, и здесь Ричарду не к чему было придраться. Правитель Англии заявился на Сицилию со своей армией? Да, это так, но зато он заявился, дав де Лечче возможность предложить ему те самые золотые горы, что зачастую защищают лучше каменной стены.

Подарки разворачивали, но Ричард не собирался давать Танкреду карты в руки, мол, пусть не думает, что угадал. Пусть поволнуется и поразмыслит: а достаточно ли предложил? Из поднесенных на золотом блюде украшений английский государь выбрал только один перстенек и надел его на мизинец. Как положено, гостеприимный хозяин принялся уговаривать, Плантагенет отнекивался, и в конце концов сицилиец отступил. Это не означало, что подарки не доберутся до адресата. Корнуоллец, со скуки лениво наблюдавший за королями, не сомневался, что скоро все ценности окажутся в хранилище дворца и затем отправятся в Мессину. Как всегда, одно дело — видимость, другое — реальность. Рассматривая дары, молодой рыцарь все более убеждался, что Танкред взялся за ум и теперь переговоры пойдут как по маслу.

Да и о чем там договариваться? Признать право де Лечче на корону? Да, Ричард готов признать права королевского племянника при условии, что он поведет себя в отношении Иоанны Английской как добрый и почтительный сын. Дальше, конечно, пошел разговор по существу: сколько и чего сицилиец должен передать Иоанне — фактически же ее брату. Молодой правитель не отказывался, и речь шла лишь о количестве, причем каждая фраза была окутана густым туманом недомолвок. Заговорив о закреплении союза, оба государя пришли к выводу, что заключение брака между их ближайшими родственниками — это наилучший способ.

Танкред предложил свою малолетнюю дочь, единственное дитя, рожденное в законном браке. Но за кого ее выдать? Поколебавшись, бездетный Ричард предложил Артура, сына своего покойного старшего брата Готфрида. Его величество король Английский все еще не решил, кого именно назначить своим наследником (коль скоро не имел собственных детей) — малолетнего племянника или брата. Настало время с выгодой для себя сделать выбор — конечно, Артур. Что толку в Иоанне, уже взрослом и довольно склочном человеке? С сыном Готфрида еще долго можно быть спокойным, не ожидая попыток поскорее свести наследодателя в могилу.

По случаю заключения союза выпили отличного марсальского вина, закусили мелкими кусочками паштета из дичины и ломтиками маринованной баранины.

На следующий день был назначен пир, на котором разодетую Серпиану король Ричард посадил за почетный стол — для красоты, и за ней напропалую принялись ухаживать говорливые сицилийцы. Дик с каменным лицом делал вид, будто не замечает, и утешался лишь тем, что все эти галантные кавалеры болтают на итальянском, которого она не понимает…

Да, не понимает, но как улыбается!…

Корнуоллец стоял за спиной веселящегося государя, подливал вина в его бокал и терпел. Собираясь в Катанию, его величество забыл прихватить кравчего — тот как раз валялся пьяным на задворках Матегриффона. Так что пришлось в спешке подбирать нового, и палец Ричарда привычно ткнул в сторону Дика. И прекрасно. Кравчий при короле — это все-таки положение.

Потом были танцы, но английскому государю танцевать не хотелось. Он пил и разговаривал с Танкредом, который, как любой образованный человек, прекрасно владел французским. Молодой рыцарь не прислушивался к их беседе, он поглядывал то на Серпиану, изящно выгрызающую начинку из куска пирога, то на проплывающие мимо подносы с едой. Брюхо ныло, и положение кравчего при короле стало казаться уже далеко не таким завидным. На гостей и придворных Танкреда де Лечче он не обращал внимания. Да и что на них смотреть? Пестрое зрелище-в глазах рябит, цветные пышные одежды и огромные, как тележное колесо, береты, украшенные целыми пучками перьев. Перья были страусовые, раскрашенные и такие длинные, что доставали до полы коротких — выше колена — плащей, не так давно вошедших в моду… Дик скучал на пиру и скучал в Катании.

Зато Ричарду скучать не пришлось. На следующий же день, когда сборы в дорогу шли полным ходом, к королю Английскому явился посланник от, как он выразился, короля Сицилийского и передал просьбу о встрече.

Плантагенет удивился. Какая еще встреча? Все уже обговорили, официальное прощание только завтра. О чем же говорить? Заинтригованный, он выразил согласие на встречу и принял Танкреда наедине — то есть в присутствии своего пажа, телохранителя, то есть Дика, слуги и секретаря-священника, умевшего хорошо читать.

Сперва несколько фраз ни о чем, вежливая болтовня, как это водится, а потом, пожелав собеседнику благополучного возвращения в Мессину и удачного похода на Восток, сицилиец, таинственно улыбаясь, с деланно равнодушным лицом извлек из стопки деревянных, покрытых воском табличек, которую держал Танкредов секретарь, пергамент и со словами: "Взгляните на это", — подал его королю Английскому. Ричард, когда-то в детстве читавший по слогам, и то знакомые тексты, а с тех пор позабывший почти все, на исписанный лист посмотрел с недоумением и передал его своему секретарю. Тот, шевеля губами, принялся что-то бормотать себе под нос.

— Ну, громче!

— Это написано рукой писца его величества короля Франции, — сказал грамотный священник. — Это… Я не смею читать.

— О чем там? — нетерпеливо потребовал английский государь.

Секретарь старательно водил пальцем по пергаменту.

— Здесь сказано, что вы, ваше величество, не соблюдаете условий заключенного мира и что если правитель Королевства Двух Сицилии захочет вступить с вами в войну, подданные французского короля помогут ему истребить ваших людей и вас, ваше величество. И еще… — Священник поднял на Ричарда испуганные глаза. — Король Французский называет вас изменником.

С грохотом отлетело кресло, на котором сидел английский король. Дик, вовремя отступив в сторонку, с уважением подумал, что он, пожалуй, не смог бы одной ногой сшибить такой увесистый предмет мебели. Вскочивший Плантагенет медленно наливался нездоровой кровью, в один миг он стал таким багровым, что впору было звать лекаря — отворять его величеству кровь. И секретарь-англичанин, и слуга сицилийского правителя отскочили почти одновременно, потому что гнев венценосных особ, которым они читали чужие письма, очень часто обращался на них же. Несчастные грамотеи уже привыкли к несправедливостям этого мира. Танкред, который писцом не был никогда, остался неподвижен, и за это его тоже следовало уважать.