— Ричард считает, что подданные должны обеспечивать военные кампании своего государя. И заметь, он обдирает не только простолюдинов, но и богачей, и знать. Всех под одну гребенку. Это справедливо, не так ли?

— А золото, которое он вымогал с Танкреда де Лечче и Исаака Комнина?!

— Король считал себя обиженным. Основания у него были, так ведь? Не им придуман закон о денежной вире за обиду, не ему его отменять. Кроме того, этот закон куда лучше закона кровной мести, опасна?

Серпиана посмурнела и взглянула на жениха с такой злобой, что человек, плохо знающий ее, мог бы и испугаться.

— А бойня под стенами Акры? Полторы тысячи убитых!

— Во-первых, меньше, а во-вторых, касательно пленных с Саладином был заключен договор. Султан принял условия, а потом их не выполнил — так кто же виноват? Саладин сам предал своих подданных.

— Да ты вспомни, что о Ричарде говорят его же люди. С какой жестокостью он подавлял восстания, а?!

— Ричард считает, что высшей власти должны повиноваться. Даже я считаю, что так оно и есть.

— Ты смеешься надо мной?

— Нисколько. Просто пытаюсь быть справедливым.

— А как же быть с историей восстаний Ричарда против собственного отца? И, кстати, суверена? Или скажешь — это неправда?

Дик пожал плечами и отвернулся. Он встретился взглядом с Нарроеном — тот смотрел на будущего супруга своей госпожи с явным любопытством. Похоже, рассказ о чужом короле не на шутку заинтересовал его, а спор еще больше подогрел интерес. Он подошел ближе, неся в одной руке бокал, а в другой — блюдо с креветками, которое отказывался отдавать слуге, хотя тот и крутился рядом. Теперь, когда офицер стоял рядом, англичанин заметил, что в его бороде запутались крошки. Похоже, Идилин и в самом деле не привык пировать в обществе чопорных лордов и леди.

— Скажу, что правда. Но и здесь Ричард не отступил от своих принципов. — Дик смотрел на Нарроена и, казалось, рассказывал о своем короле ему. — Знаешь, Генрих был настолько же плох как отец, насколько хорош как правитель.

— То есть? — переспросила Серпиана. Ее заинтересовала беседа о Ричарде Львиное Сердце — как каждая женщина, она любила сплетни.

— Генрих произвел на свет с Альенор четырех сыновей и, как положено, каждого наделил землями. Но когда сыновья выросли, королю не пришло в голову, что надо бы дать им возможность распоряжаться в своих владениях самостоятельно. Представь себе, ты — граф Ктототам, тебе уже лет двадцать пять — возраст вполне зрелого мужчины, — но ты по-прежнему вынужден на каждую ерунду просить денег у папы. Генрих боялся своих сыновей и потому постоянно держал их под контролем. О каждом их шаге докладывали королю, за каждую мелочь требовали отчета. Подобные методы хороши, когда имеешь дело с пятнадцати- или шестнадцатилетним сыном, но взрослый человек от такого контроля начинает звереть.

— Да уж, — проворчал Нарроен. — Попробовал бы меня папаша держать под колпаком после двадцати.

— Первыми взбесились Генрих-младший и Готфрид. Ричард присоединился к ним позже. Он требовал только права распоряжаться своими собственными владениями, ничего больше. А когда Ричарду было уже за тридцать, случилось кое-что, переполнившее чашу его терпения.

— Что же?

— Была возобновлена помолвка Ричарда с Алисой Французской, сестрой Филиппа-Августа. А сразу после обручения Генрих прихватил невесту сына и увез ее в Англию. А сына отправил в Нормандию. Я ничего не придумываю, — добавил он, заметив недоверие в глазах Серпианы.

— Но как же это было возможно? — проговорила девушка и слегка покраснела.

— Вот так. Сам не знаю. Не представляю. Но когда между Филиппом-Августом и Ричардом разгорелась ссора из-за вновь расстроившейся помолвки, Львиное Сердце предложил предоставить королю Французскому доказательства, что его сестра не девушка. Филипп промолчал. Факты он тоже знал, ему не нужно было никаких доказательств.

— И что же тогда сделал твой король? — не выдержал Нарроен. Он наконец поставил блюдо на стол, и оно тут же исчезло. — Ну когда Генрих забрал его невесту?

— А что бы ты сделал? — повернулся к нему Дик.

— Я даже и не знаю… — Офицер задумался. — Я бы… Ну сам понимаешь, я человек не светский. Разобрались бы с папашей по-свойски. Сперва болтовней, потом, если б не помогло… Ну, наверное, морды бы друг другу побили.

— Ричард по натуре тоже не очень светский. Но морду папе бить все-таки не стал. Сперва поругались, а потом принц стал требовать, чтобы Генрих расторг его помолвку с Алисой и вывел войска из Пуатье — лена Ричарда. Тот довольно грубо отказал.

— Я думаю! — Идилин хрюкнул.

— И тогда Ричард повернулся к присутствующему там же Филиппу-Августу и принес ему присягу за Пуатье. — Дик взглянул на Серпиану. — Не понимаешь? Я разъясню. Формально он имел на это право. Пуатье — его лен, он мог им распоряжаться.

— Но земли сыну дал отец, — возразил Нарроен.

— Но за них Ричард не приносил присягу. Присяга как таковая лишь подразумевалась. Да даже если бы приносил. Это его земля. Сеньор обладает широким кругом прав в отношении своих владении. В самом крайнем случае его сеньор имеет право пойти на него войной. Но Ричарда это тогда не смущало. Военное разрешение скандала было неизбежным. Присягу он принес, и король Англии осознал, что дело пахнет жареным. Он собрал своих людей и удрал из замка. Предоставил сыновьям пока делить французские владения.

— Да уж…

— На самом деле Генрих отправился за войсками, и сыновья не могли этого не понимать. Терпение обеих сторон истощилось, и дело могло решиться лишь оружием. Так что, я бы сказал, в этой ситуации мой король виноват ровно наполовину, а может, и меньше. Да и вообще жизнь — штука сложная. Сразу и не скажешь, кто более виноват…

— Как возвышенно, — проворчала Серпиана. — И к чему же мы пришли?

— К тому же, от чего ушли. К тому, что я собираюсь исполнить свой долг в отношении короля Ричарда.

— Ты сам признал, что он мерзавец.

— Да. Но он мой отец.

— Хорош отец. Да он хоть знает, что ты его сын?

— Знает. Я ему намекнул. Он понял.

— Он твою мать изнасиловал. Как ты можешь так говорить? Какой он тебе отец?

— Ну знаешь, подозреваю, что, строго говоря, изнасилования не было. Очень сомневаюсь, что моя матушка сопротивлялась. И потом, это их дело, а не мое.

— Дик, а меня ты любишь?

— Люблю. Но я обещал.

Серпиана вздохнула тяжело и печально. Можно было, конечно, продолжить спор, но тончайишм женским чутьем она ощущала: он все равно не отступится. После слов «я обещал» начинали действовать иные доводы — честь. И если она не хотела разрыва, следовало уступить под благовидным предлогом. Разрыва она не хотела.

— Ты еще не нагулялся. — Такой вывод она сделала, поразмыслив. — Хочется еще приключений. Правильно. — Дик попытался что-то сказать, но невеста ему не позволила. — Я знаю. И вот что — я по еду с тобой.

— Ана…

— Йерел! Меня зовут Йерел! И я отправлюсь с тобой. Я к тому моменту уже буду твоей женой. А жена должна быть вместе с мужем.

— Это может оказаться опасно.

— И что? Не собираюсь сидеть одна-одинешенька в каменной башне в поясе верности…

— Родная, ты же не подозреваешь меня в садизме?!

— Я образно. Короче — не собираюсь. Я отправлюсь с тобой, иначе… Ну не знаю. Что-нибудь произойдет. Например, мы поссоримся.

— Нет, не хочу. — Он поддался ее затягивающей игре и состроил обеспокоенное лицо. — Можно как-нибудь без ссоры?

— Бери меня с собой.

Идилин, прикрыв лицо бокалом с вином и развернутой ладонью, хихикал, изо всех сил пытаясь веселиться как можно тише.

— Ладно, придется. — Рыцарь-маг улыбнулся своей невесте. — Ни в чем не могу тебе отказать.

Они сочетались браком через две недели, в Главном Храме при Совете. Дик, который с огромным недоверием относился к местной религии, успокоился не сразу. Но его заверили, что брачные формулы довольно поверхностны и касаются лишь обетов двух супругов, практически без обращения к божеству, каким бы оно ни было. Для очистки совести англичанин, едва войдя в храм, обстоятельно перекрестился несколько раз, повернувшись к огромному сводчатому окну, разворачивающемуся над тем, что, наверное, было алтарем. На действие жениха практически никто не обратил внимания. Направляясь по центральному нефу навстречу священнослужителю, рыцарь-маг утешал себя, что служит Богу и клятву принесет перед Его очами, с мыслями о Нем, а где и в каком месте — неважно.