— Тогда отпусти меня на два-три дня. Ты, видимо, не понимаешь, как это важно для нашего рода. Я сам сделаю всё, что нужно, но мне требуется информация — вся, какая есть.

Мефодий вздохнул и покачал головой:

— Упрямец ты. Ну да ладно. Возвращайся в расположение отряда, я подумаю, что можно сделать.

В итоге мы оба подумали, и я согласился с тем, что прорываться сейчас к Никанору Птолемею — полное безрассудство. Не было у нас возможностей сделать это. Не было нужных разведданных, не было времени, чтобы их получить и разработать план столь сложной операции, не было подготовленных должным образом людей. Священная фаланга — это не наёмники. Я уже столкнулся с одним птолемеевским офицером, и тот чуть не убил меня. Со сколькими предстояло встретиться в штабе и какой силой они будут обладать, никто не знал.

Как ни досадно было, что Никанор уйдёт у меня из-под носа, приходилось прислушиваться к голосу разума.

Спустя два дня поступило сообщение, что противник отвёл основные силы с занимаемых им территорий, и нашу тагму вместе с тагмами других родов отправили прочёсывать улицы, которые вернулись под контроль Мономахов. Бои по-прежнему шли. Где-то на окраине Алебастрового района до сих пор оказывала сопротивление небольшая вражеская группировка, но акрополь и прилегающие к нему кварталы теперь были свободны.

Никто не мог точно сказать, с чем связано решение Птолемеев закончить войну: то ли смена руководства филы повлияла, то ли тот факт, что на территорию Палеологов зашли государственные войска, о чём на днях сообщили по радио.

Я вспомнил, что недавно читал в газетах о договорённостях между архонтом Палеологов и правительством ВКП. Если басилевс отправил туда армию, значит Палеологи решили закрыть для Птолемеев проход через свою землю. Чтобы не оказаться в изоляции, Птолемеи были вынуждены отвести наступающие части из приморских районов. Скорее всего, атаковав Мономахов, они рассчитывали создать тут плацдарм, чтобы стремительно ударить по по дворцу басилевса и свергнуть верховную власть, но что-то пошло не так. Комнины не поддержали, наступление застопорилось, архонт погиб, а теперь и вовсе обрезалась главная транспортная артерия.

Что Птолемеи станут делать дальше, можно было лишь догадываться. Аналитики высказывали мнение, что восстание продолжится, но теперь фила Красного быка сделает упор на Колхиду и другие номы и города по всей Византийской Политии, а сама в это время будет удерживать собственные астиномии посредством военной силы. Однако существовало и другое предположение: новое руководство филы пойдёт на мировую и согласиться выплатить некоторую контрибуцию в обмен на восстановление прежнего статуса.

В дружине же настроения были однозначные — давить врага всеми силами, пока от мятежного клана не останется мокрое место.

Пока же враг отступал, и на оставленных им улицах работали сапёрные бригады, а отряды дружинников прочёсывали кварталы.

Наш особый штурмовой отряд, который теперь насчитывал всего двенадцать человек, высадилась из двух колёсных броневиков рядом с разрушенным кантоном. Нам была поставлена цель прочесать улицу, ведущую к главной площади акрополя.

Единой группой двинулись по улице, проверяя по пути дворы и подозрительные заколки. Шли медленно, смотрели под ноги и по сторонам. Если враг оставил диверсионные группы для отвлечения внимания или с ещё какими-то целями, нас могли обстрелять из любого окна.

Разрушений в этой части города оказалось ещё больше, чем там, где сражалась наша дружина. Кантон был превращён в груду кирпичей, над которой возвышались куски стен, вокруг стояли на спущенных шинах ржавые броневики, некоторые на вид целые, другие — развороченные попаданиями крупнокалиберных снарядов.

Дома вокруг так же превратились в руины. Где-то уцелели стены, где-то, наоборот остались одни перекрытия. Сквозь пустые окна на нас смотрели коричневые завалы и серое небо. Дороги и тротуары зияли ямами воронок. Среди развалин ржавели помятые сгоревшие машины.

Тут и там попадались трупы. Семеро военных валялись на широком перекрёстке. Погибли в стычке, но тела их так и не убрали. Теперь они гнили тут, распространяя вонь на всю округу. Были и мирные жители. На пути нам попадались мёртвые мужчины и женщины, ставшие случайными жертвами перестрелок или артиллерийских ударов. Серые лица, облезшая кожа, гниющее мясо, белеющие кости. Всё это я уже видел и раньше много раз. Что в том мире, что в этом — смерть везде выглядела одинаково.

Уже месяц они тут лежали — трупы тех, кого война застала врасплох. Остальные бежали или попрятались в подвалах. Возможно, под завалами тоже было много погибших, но они не мозолили глаза, а уединённо гнили под грудами камней.

На углу застрял прошитый пулями трамвай с рваной дырой в боку. В салоне — мёртвый пассажир. Чуть дальше — броневик «Пантера». Краска обгорела, и теперь невозможно было понять, чей он — наш или птолемеевский. Почти на каждом углу попадались либо «Гектор», либо «Пантера», либо военно-транспортная машина. Все они остались там же, где их накрыло огнём. За месяц противник так и не нашёл времени оттащить их, как и не нашёл времени похоронить погибших.

Ближе к акрополю наткнулись на колонну целёхоньких зелёных грузовиков. Шесть машин мирно стояли на улице, у некоторых были открыты двери. В кабинах — пусто. Мы обошли их стороной, и Шмель сообщил командованию, что требуются сапёры. Очень уж походило на ловушку.

А стрельба продолжалась. Над пустыми кварталами разносился эхом треск пулемётных и автоматных очередей, гремели редкие взрывы. Относительно недалеко до сих пор шли бои.

Не пощадила война и акрополь. Скверик на въезде был распахан снарядами, беседки и фонтаны стояли побитыми, а среди зелени торчал коричневой каракатицей сгоревший танк с оборванной гусеницей. Судя по тому, что орудие было направлено в сторону акрополя, танк принадлежал врагу. Видно, наши аристократы отчаянно сопротивлялись вторжению чужаков.

Об этом же говорила и вилла неподалёку. Судя по внешнему виду, оборону там держали долго. На стенах виднелись следы попаданий снарядов, внутри лежали трупы защитников. Несколько молодых парней и девушек в военной форме погибли от пуль и осколков. Их тела так и не убрали — где воевали, там и остались. Эти были относительно свежими — только начали разлагаться.

Но гораздо больше меня шокировало зрелище, которое предстало перед нами в большой гостиной. Она выходила окнами во двор и потому пострадала не так сильно, как прочие комнаты.

Более десятка трупов наполняли помещение нестерпимой вонью. Среди них были и женщины в костюмах служанок и даже дети. Самому младшему мальчику на вид было лет пять. Он валялся на полу раскинув ручки и ножки, а вокруг головы засохло кровавое пятно. Женщина и мужчина, одетые лучше остальных — видимо, хозяева дома — лежали возле дивана с перерезанными глотками.

Шедшие со мной бойцы поморщились. Феофил выругался. Одного парня чуть не стошнило, и он побежал на улицу.

Подошёл Шмель и осмотрел комнату.

— Похоже, семья долго сопротивлялась, — сделал он вывод. — Священная фаланга поработала.

— Вот же выродки, — процедил Феофил. — Как их земля носит. Никакой чести нет.

— Меня больше интересует, почему их отпустили, — я обвёл взглядом полную трупами комнату. — Они тут творили пёс знает что, а им позволили просто так уйти. Даже не попытались уничтожить.

— Да уж… — согласился Шмель. — Если басилевс такую гниль отпускает с миром после того, во что они город превратили, встаёт вопрос, на чьей он стороне. Ладно, парни. Все комнаты проверили? Чисто?

— Чисто, — ответил я.

— Хорошо. Дальше пусть сапёры работают. Не удивлюсь, если птолемеевские мрази нам тут ещё подарочки оставили.

Мне так и представилась картина. Семейство с остатками дружины обороняет дом, сдерживая превосходящие силы противника. Защитники гибнут один за другим под массированным обстрелом, и вот в доме почти никого не остаётся из умеющих держать в руках оружие, и тогда отец семейства принимает решение сдаться, надеясь, что противники поступят, как подобает благородным людям, и его с женой и детьми просто возьмут в плен до окончания боевых действий.