Я достал из сумки сосуд с пеплом и поставил на стол.

— Да это ж, никак, Саввы котелок. Откуда он у тебя? — посмотрел на меня с подозрением Томаш.

— Да это я, когда Прошку ходил искать, вернулся, забрал. Чего добру пропадать? Из этого можно пепельную смолу изготовить?

— Само собой. Нагреть надо. Испарения выходят, смола остаётся. Её потом водой разбодяжить надо. И этот раствор — внутрь по капле. Насколько мне известно, так обычно делают. А тонкостей, извини, не знаю. Сам не занимался.

— Могу попробовать, — предложил я. — Ты уверен, что хочешь перейти на сторону тьмы?

— Уверен, — буркнул Томаш. — Мне терять нечего. Плевать мне уже на клириков с их кострами, на всех плевать. Буду делать, что хочу. И никто мне не судья, кроме богов. Да и тем такие, как я, не нужны.

Накинув перевязь с саблей и пистолетами, я отправился на кухню искать подходящую посуду и съестное. Обшарил нашу квартиру, квартиру рядом и этажом выше, выломав там двери. Еды не обнаружил, а вот посуда кое-какая нашлась. Вернувшись, я поставил пепел в сосуде на плиту, и через некоторое время на дне осталась густая чёрная жидкость. Её-то и называли пепельной смолой. Разбавив её водой, я получил грамм сто раствора. Слил его в маленькую железную фляжку, найденную в квартире на третьем этаже.

Томаш всё это время сидел в кресле и смотрел в окно, морщась от боли в руке. Моры перестали завывать, и на улице снова воцарилась тишина.

— И что, этот раствор просто пить надо? — спросил я, поставив на стол флягу.

— Наверное, — как-то равнодушно произнёс старик. — Хотя, кто-то говорит, иглами вкалывают. Но иглы же тут нет? А что ещё остаётся? Давай, капни мне чутка. Помру — так помру. Судьба, знать, такая. Всё лучше, чем сидеть и ждать, когда Мара сама придёт.

Пипеткой я набрал жидкость и вручил Томашу. Тот не раздумывая, капнул себе на язык.

— Вроде ничего, — старик отложил пипетку на стол. — Не работает. Наверное, ты шибко сильно развёл.

Вдруг он схватился за сердце, захрипел и, откинувшись на спинку кресла, закашлялся. Я побежал за водой, а когда вернулся, старик сидел, уставившись в потолок, а его кожу покрывала сеть почерневших вен. Мне показалось, он не дышит, но Томаш был ещё жив. Пульс прощупывался, но очень слабо, и чернота не сходила с лица. Так он и лежал в кресле минут десять, наверное, или больше.

Я думал, умрёт. В каких пропорциях разводить смолу, я знал лишь приблизительно со слов Томаша и, вероятно, ошибся. А может, просто организм не выдержал. Не сказать, что я сильно жалел старика. Да и проку от него больше не было. Он не знал, как вернуться в Явь, а значит, мы всё равно исчезнем вместе со всем Сном. Тогда какой смысл? Неделей раньше, неделей позже — итог один. Мы не жильцы. И я, и Томаш это прекрасно понимали.

Томаш встрепенулся, и я вздрогнул от неожиданности. Он поднял голову и закашлялся. Чёрная сеть вен пропала, теперь его кожа была нормального цвета.

— Проклятье! Забористая дрянь, — пробормотал Томаш. — Кажись, я беспамятствовал какое-то время? Чего смотришь, словно Мару увидел?

— Думал, ты того. Как ощущения? — спросил я.

— Ощущение, будто я перешёл на тёмную сторону, и меня завтра следаки на костёр потащат, — хмыкнул старик. — Бывало и лучше, одним словом. Теперь мне эту дрянь нужно хлебать постоянно. Иначе сойду с ума. А если буду хлебать, тоже сойду, и обращусь в дикое животное. В общем, так себе варианты. Ну хотя бы рана не болит так сильно. Ладно, пошли, — Томаш резво поднялся с кресла.

— Куда? — удивился я.

— Надо отыскать чего-нибудь съестного. Иногда в домах и квартирах что-то появляется. Мы, разумеется, это не трогаем, но сейчас нам с тобой всё равно ведь, да? Мы оба — тёмные, кровь самого Чёрного Бога течёт по нашим венам. Так что неча рассиживаться.

Старик преобразился. Ещё полчаса назад он сидел обессиленный в кресле, страдая от болей, а сейчас — бодр и весел, как ни в чём не бывало. Похоже, эта пепельная смола имела воистину чудодейственный эффект. Вот только последствия её употребления, кажется, не самые приятные. И в их числе — сожжение на костре.

Мы обыскали квартиры на верхних этажах, но только в одной нашлось кое-что съестное: мешок ржаной муки, соль и специи. Были тут и другие продукты, но он давно сопрели или засохли. Оставшийся день мы пекли лепёшки. Тесто пришлось замешивать на воде, но зато у нас теперь имелись запасы продовольствия на несколько дней вперёд, и голод нам больше не грозил.

Мы набили желудки и устроились каждый в своей спальне. Томаш всё шутил, что, мол, как барин, напоследок поживёт. Да и я был рад отдохнуть, наконец, по-человечески, в мягкой кровати, а не на холодном полу или в лесу. Я ждал, что сегодня явится очередное воспоминания, но мне так ничего и не приснилось.

А утром меня разбудил Томаш: он барабанил в дверь моей спальни.

— Подъём! — крикнул он. — Пора выбираться отсюда.

Вначале я подумал, что Томаш тоже лишился рассудка, как и Йозеф. Но оказалось — нет.

Когда я оделся и вышел из комнаты, старик объявил:

— Вообще-то, я знаю это место. И в этой квартире я бывал, хоть и давно. В общем, слушай сюды. Точка входа здесь не так, чтобы далеко, и если сдвигов не случилось, я её найду. А потому собирай свои пожитки и — в путь, пока сдвиги весь город не перекроили.

Мы собрались и пошли. У Томаша был слишком уверенный тон, и мне казалось, что на этот раз всё точно получится. Старик знал, что делает.

Мы были уже близко к окраине. Шагали по припорошенной снегом дороге среди серых каменных домишек. Настроение у меня было прекрасным. Я прощался с этим ужасным местом.

Вдруг где-то на соседних улицах раздался пронзительный заунывный звук. Играла свирель, но мелодия была столь тоскливой, что захотелось плакать. Даже ноги, как будто отяжелели, и идти стало труднее.

— Слышал? — спросил я у Томаша.

— Да, это пастух, — произнёс тот. — Надо бы поторопиться.

А звук приближался, и чем громче он становился, тем тяжелее было идти. Руки-ноги налились свинцом, ноги еле двигались. Изнеможение расползалось по телу, беря его в плен, и единственное, что хотелось — сесть (а ещё лучше, лечь) и никуда больше не идти. А на душе — такая тоска, что хоть волком вой. Семья вспомнилась, мать, прошлая жизнь…

— Что за хрень, — пробормотал я. — Это звуки так действуют?

Томаш не ответил. Он просто встал посреди дороги и замер.

— Эй, что с тобой? — окликнул я его. — Пошли!

— Бесполезно, — вздохнул старик. — Какой смысл? Зачем?

— Пошли, надо убираться отсюда, — проговорил я, а у самого язык еле шевелился.

Томаш сел посреди дороги и уставил в землю.

Послышался звук, будто волокут большой мешок, и на улицу вылезло… нечто. Я не сразу понял, что этот такое: разум затянула пелена, мешающая соображать. Но когда пригляделся, сердце ушло в пятки.

На нас полз огромный клубок из высохших человеческих тел. Он двигался, цепляясь за землю многочисленными руками и ногами. Сверху сидел скелет в балахоне и играл на свирели. Я хотел достать оружие, но вдруг ощутил боль всем телом: на моей коже начали появляться ледяные наросты, и я никак не мог остановить этот процесс. Старик по-прежнему сидел, словно загипнотизированный, не обращая внимания на существо, а оно стремительно приближалось к нам…

Казалось, я был неспособен оказать сейчас никакого сопротивления. Отвратительная куча высохших, похожих на мумии, тел с восседающим на них пастухом стремительно двигалась к нам, а меня словно парализовало. Я не мог контролировать то, что происходит с моим телом. Звуки флейты воздействовали на какие-то центры в мозгу, которые отвечали, как за волю, так и за магию.

Я всё же нашёл в себе силы вытащить пистолеты. Наставил их на мерзкого пастуха с флейтой… Осечка. Кристаллы в замках не горели — даже ими я сейчас не мог управлять.