Павел задумался. Его взгляд помрачнел.

— Если поеду с вами… — проговорил он. — Когда смогу вернуться назад? Сколько это займёт времени?

— День-два, может, неделя. Я не могу сказать ничего определённого, но, поверьте, мы тоже не хотим затягивания конфликта. Однако пока победа не будет достигнута, вам придётся погостить у Оболенских. Не обессудьте, Павел Святославович, я не могу рисковать. Нам нужны гарантии.

— А где мои гарантии? Где гарантии того, что вы не убьёте мою семью?

— Моё честное слово. Если бы я хотел это сделать, то уже сделал бы. Иначе зачем я с вами вообще разговариваю? Мой жест ещё не убедил вас, что я не желаю бессмысленного кровопролития? Этого не достаточно?

Павел опять задумался, даже губу закусил от напряжения.

— Если я поеду с вами, — произнёс он, наконец, — то ваши люди должны немедленно уйти из поместья.

— А вы позвоните своему воеводе и прикажете ему не ехать в Москву и не вступать в бой с Оболенскими и их союзниками.

— Я это сделаю, — согласился Павел.

— Тогда пройдёмте со мной. На вас наденут блокирующий браслет и отвезут в дом Оболенских.

— Браслет — обязательно?

— Совершенно необходимо.

— Пусть так. Позвольте попрощаюсь с семьёй. Это займёт пятнадцать минут.

— Через пятнадцать минут я жду вас здесь. Если не явитесь, мы продолжим штурм.

Павел Святославович ушёл в особняк, а через пятнадцать минут, как и обещал, вернулся, и я повёл его к воротам, где толпились дружинники Оболенских.

Всё произошедшее выглядело очень странно, но я надеялся, что поступил правильно. Истребление Шереметевых не входило в обязательные планы, было достаточно пленить верхушку рода, что я и сделал, причём с минимальными потерями с нашей стороны. Таким образом мы нейтрализовали дружину Шереметевых и теперь могли перекинуть людей на другие направления и помочь тем, кто не справляется.

Пока мы с Павлом вели переговоры, автомобиль, который отвозил раненых, уже вернулся. Приказав своим людям покинуть территорию усадьбы и ждать другие машины, чтобы поехать на бывшую базу шереметевской дружины, я отправился в Москву вместе с пленником.

Мы с Павлом разместились на заднем кресле, за рулём сидел один из наших. Я пристально следил за заложником. На его запястье был застёгнут четырёхсекционный браслет, который блокировал все эфирные потоки даже у одарённого седьмого ранга, но я всё равно опасался, что Павел попытается сбежать.

— Ни за что не поверю, что вы не участвовали в делах вашего отца и не знали, что его дружинники творили в Ярославле, — заговорил я, когда мы проезжали через посёлок. — Чем вы занимались при его жизни?

— Я был управляющим «Империи» — это, если не знаете, группа компанию моего рода, — ответил Павел.

— Слышал о вашей компании. В её состав включили моё предприятие, отобранное у родителей.

— Насколько мне известно, ярославский металлургический завод был приобретён легально, а вы забрали его силой, поубивав много наших людей.

— Должно быть, вы не видите всей картины, Павел Святославович. Летом тридцать третьего ваша дружина устроила налёт на Ярославль, где убила моих родителей и ограбила мой дом. Мне известно, что третье отделение собиралось арестовать отца, но почему этим занялись именно вы? Кто вам дал такое право? Ладно, можете не отвечать, я и сам прекрасно понимаю, почему так вышло. Святославу нужно было моё предприятие, а мои родители ему мешали. Вот он и взял, так сказать, правосудие в свои руки, хотя, конечно же, никаким правосудием там и не пахло. А потом он получил по договорняку завод, который должны были выставить на аукцион, но скорее всего, даже не выставляли, потому что Святослав забрал его за сущие копейки. Формально он сделал это законно, а по факту законом просто прикрылся, как фиговым листком. Они вместе с Орловым и Бельскими убрали неугодных и поделили награбленное. Вот и всё. Вот и весь закон. Надеюсь, я доходчиво объяснил?

— Вполне, — сдержанно проговорил Павел. Кажется, он был не согласен с моими доводами, но возражать не стал.

— Вы не согласны? — спросил я.

— Будь по-вашему. Сейчас это уже неважно.

Это точно. Павел был явно не в том положении, чтобы качать права и спорить.

— Справедливость восторжествует, — сказал я.

— Когда одни перережут других и займут места в правительстве? — проговорил Павел. — Разве в этом есть какая-то справедливость? Лично я не вижу.

— Ваш отец с сообщниками свергли императора, а потом перерезали всех противников. Не вам рассуждать о справедливости.

Павел усмехнулся:

— Если б вы знали, как на самом деле обстоят дела.

— Как?

— Мы сделали то, что в тот момент для России было необходимо. Иначе неминуемо случился бы раскол. Император Дмитрий был слишком глупым и упёртым, а его брат… более гибкий человек.

— Безвольная марионетка в руках пришедших к власти князей.

— Можно по-разному смотреть на этот вопрос. По крайней мере, свои функции он выполняет: красуется на публике, главенствует на балах и символизирует единоначалие и божественную власть, без чего народишко наш и дня не проживёт. Что ещё от него требуется? Управлять государством? Не смешите.

— А почему нет?

— Он некомпетентен. Прошу прощения, Алексей Васильевич, но сейчас не пятнадцатый век, когда царь батюшка мог единолично решать государственные вопросы, сидя в своём кресле и принимая челобитные. Другое время, другие требования.

По большому счёту возразить мне было нечего. В чём-то Павел был прав. Любого правителя делает его свита, а если он становится неугоден своему окружению, то конце всегда один.

Впрочем, меня вообще мало интересовали все эти политические дрязги. При любом правительстве, при любой власти кому-то будет хорошо, а кому-то плохо, кто-то будет счастлив, а кто-то недоволен. Главное — иметь возможности выстроить собственную жизнь.

Я ни за что не полез бы в разборки родов, если б меня и мою семью (точнее семью Алексея Дубровского, что, впрочем, теперь было одно и то же) не втянули бы в это. Но так сложилось, что Шереметевы стали моими личными врагами, и я был вынужден столкнуться с ними лбами, чтобы добиться правды и завоевать себе место под солнцем на своей исторической Родине, а не прятаться всю жизнь на чужбине. Но разве человек, что сидел рядом со мной, смог бы это понять? Он с такой дилеммой вряд ли когда-то сталкивался.

— При всём уважении, Алексей Васильевич, — проговорил Павел, не дождавшись ответа, — но вы пока ещё слишком молоды, чтобы разбираться в таких вопросах.

Я лишь хмыкнул. Ну да, ну да, слишком молод. Все эти вопросы я уже давным-давно переварил десять раз.

— Разберёмся, — проговорил я. — Ещё будет время. Со всем разберёмся и со всеми.

Автомобиль свернул к базе шереметевской дружины. Мне требовалось дать указания оставшемуся здесь отряду. Парни должны были забрать бойцов из Останкино и отвезти сюда, после чего ждать дальнейших распоряжений.

Павел, увидев почерневшие после пожаров окна здания, прильнул к окну:

— Сколько вы уже убили моих людей?

— Человек двадцать погибли во время штурма, — ответил я. — Безбородко и ещё шесть сотрудников вашей тайной канцелярии у нас в плену.

— И это сделали вы в одиночку?

— Не без помощи, но… по большей части, да.

Оставив пленника под присмотром водителя, я отправился искать десятника, а когда вернулся, мы поехали дальше.

— Кстати, Павел Святославович, меня вот что интересует, — вспомнил я.

— Спрашивайте.

— Летом тридцать третьего года не случилось ли такого, что в вашем доме или, возможно, в доме одного из ваших слуг появился одарённый мальчик лет примерно пяти. Не видели?

— Мальчик лет пяти? Одарённый? Хм… дайте-ка вспомнить. Нет, у нас не появлялось такого, но одному из наших десятников отец отдал на воспитание мальчишку четырёх лет. И это случилось как раз полтора года назад, то ли летом, то ли осенью.