Несколько светлейших надели перчатки и кожаные маски с приспособлениями, напоминающими воздушные фильтры, и пошли собирать пепел в специальные железные банки с герметичными крышками. Остальные, в том числе, отец, отошли подальше и стали ждать.

Когда пепла улетучился, отец отдал приказ уходить, оставив на площади десятерых, в том числе моего старшего брата и ещё троих светлейших.

Меня по-прежнему грызла досада. Все мои родственники владели чарами, каждый имел свой талант, благодаря которому мог уничтожать мор, а я мало того, что стрелял из пистолетов, как простолюдин, так ещё и не убил никого. Я чувствовал себя опозоренным. «Полукровка», — вертелось в голове. Слово это причиняло мне ужасные душевные страдания. Я часто слышал его и знал, что за спиной меня кличут именно так. Я чувствовал обиду — обиду на весь мир, на родственников, даже на отца, которого я считал самым великим воином, каких только видывал свет.

Навстречу проехали три телеги. Они не были запряжены лошадьми. Спереди у них имелись два бака, а из-под задних колёс валил пар. На облучках сидели по два человека: один крутил руль, другой держал в руках ружьё. Слева и справа от них покачивались кованые фонари. В кузовах тоже находились вооружённые люди.

Мы вышли за город и оказались в поле. Вдали виднелось что-то вроде окна, в котором воздух дрожал, словно нагретый от костра, и слегка искрился. Там находилась брешь, туда вела укатанная колея, и именно туда мы сейчас направились. Охота закончилась, мы покидали Сон.

***

Я проснулся от всхлипов. Вторак сидел на диване и плакал, подперев голову руками.

— Что с тобой? — спросил я.

— Мне грустно, — сказал парень. — Очень грустно. Я хочу умереть.

Остальные тоже проснулись.

Вчера вечером, после очередной безуспешной попытки открыть брешь, мы нашли небольшой загородный особнячок, расположенный на одной из улиц на окраине города, забрались в него и завалились на втором этаже, уже не думая ни о режиме сна, ни о том, что с нами станет утром. Вторак весь вечер жаловался на головную боль, Прошка бормотал, что Мара заберёт его, а он хочет домой, а Йозеф замкнулся в себе и молчал, а на любые вопросы только супился и хмурил брови.

Вот и сейчас, проснувшись, он сидел на полу и смотрел в одну точку. А Прошка опять завёл свою старую шарманку про Мару.

Лишь старик Томаш, казалось, не изменился. Лишь ещё больше помрачнел, увидев, что стало с его товарищами.

Желудок мой урчал. Вечером, пока никто не видел, я закинул несколько ломтей вяленого мяса, но этого оказалось мало. Да у меня, собственно, и самого еда заканчивалась. Требовалось срочно найти что-то ещё.

Вчера мы долго бродили по полям и далеко ушли от того дома, где Прошка увидел Мару. Но куда бы мы ни забредали, нигде не получалось открыть брешь. А вечером вернулись в город.

И вот серый рассвет обозначил новый день. Он врывался в высокие окна, обрамлённые тяжёлыми золотистыми шторами. Над нами на расписном потолке висела хрустальная люстра, вокруг была мебель из дорогих сортов дерева, фарфоровые вазы, картины — забытая, никому не нужная роскошь. А мы сходили с ума. Ещё вчера мне не верилось, что это может случиться, а сейчас я отчётливо видел, как изменились мои спутники. Все, кроме Томаша, выглядели уже недееспособными.

— Анисья, — вдруг проговорил Вторак, утирая слёзы. — Анисья, это ты? Что они сделали с тобой? Почему ты без головы?

Он смотрел в пустой тёмный угол, а я вопросительно поглядел на Томаша. Тот сидел хмурый в кресле, и рука его сжимала рукоять пистолета. Старик каким-то чудом сохранил рассудок дольше своих товарищей, и я знал, о чём он сейчас думает. Я думал о том же…

— Надо идти, — Йозеф поднялся, и мне показалось, что рассудок вернулся к нему. — Вторак. Прошка, Томаш, ты, — он ткнул в меня пальцем. — Идём. Неча сиднем сидеть.

— Куда? — усмехнулся Томаш.

— Нам уже открыли брешь. Поторапливаемся, мужики, а то опоздаем. Или на ночь хотите тут остаться?

Последние слова ясно дали понять, что Йозеф сейчас в какой-то своей реальности. Путеводчик забыл, сколько мы тут странствуем, и теперь думает, что мы идём к прежней точке.

Я вопросительно взглянул на Томаша. Тот понял, что у меня на уме, и помотал головой, дескать, рано ещё.

Мы покинули дом. Впереди шёл Йозеф. Он шагал уверенно, словно знал, куда. Вторак плёлся следом, утирая слёзы и всхлипывая. За ним семенил Прошка. Он дико озирался и бормотал, что Мара придёт за ним. А один раз остановился и, указывая пальцем куда-то в сторону, завопил:

— Мара! Она здесь! Она здесь!

— Заткнись дурень, — толкнул его в спину Томаш. — Это куст.

Я замыкал шествие.

Сомнений не оставалось: из пяти человек трое сошли с ума, и чем быстрее мы с ними расправимся, тем лучше. Но Томаш медлил. Быть может, хотел подгадать верный момент. В конце концов, нас двое против троих.

Мы вышли на улицу через высокие кованые ворота. По другую сторону теснились каменные домики. Мы двинулись в направлении шпиля какой-то церкви, которого вчера вечером ещё не было.

Ещё один обрывок прошлой жизни открылся мне сегодня во сне-воспоминании. Кажется, я увидел то, что отец Даниила называл охотой. Группа знати пришла в Сон, покрошила магией всех существ в округе, чтобы собрать пепел и кристаллы (самодвижущиеся телеги ехали за ними). Как я понял, и то и другое тут ценилось очень дорого, и знатные семьи имели что-то вроде монополии на добычу обоих этих ресурсов. Простых людей даже за путешествие в Сон карали, да и не было у них достаточно способностей, чтобы уничтожать существ в таких количествах, в каких это делали князья.

А способности, которыми обладали светлейшие, надо сказать, поражали воображение. С такими талантами и огнестрельного оружия ненужно. Каждый светлейший был своего рода живым огнемётом или пусковой установкой. Дальность действия магии была относительно небольшой, но всё равно впечатляло. А у меня ничего подобного не наблюдалось. Теперь понятно, почему Даниил обижен на весь мир. Не удивительно в таких обстоятельствах чувствовать себя изгоем, особенно, когда тебя ещё и презирают все вокруг.

Йозеф уверенно пёр по улице туда, куда его направлял повреждённый рассудок. Вторак и Прошка плелись за ним, кажется, даже не понимая, что происходит. Они были уже не здесь.

Мы с Томашем немного отстали.

— Они — всё, — шепнул старик. — Без шансов.

— Вижу, — шепнул я в ответ. — Что делать будем?

— Сам знаешь. Они сами этого хотели. У тебя два пистолета, у меня — один. Главное, без заминки всё сделать, иначе сами пулю словим. Бери Вторака и Прошку, я с Йозефом разберусь.

Я кивнул и мы ускорились, чтобы нагнать троицу. Мы оказались на площади с фонтаном, напоминающим фонтан из моего последнего сновидения. Впереди начиналась многоэтажная застройка.

Вдруг Йозеф остановился и, резко обернувшись, уставился на нас с Томашем.

— А чего это вы там шепчетесь? — подозрительно проговорил он. — Вы чего замыслили? Ты! — он ткнул в меня пальцем. — Небось, сгубить нас решил, малой?

— Погоди, Йозеф, — вышел вперёд Томаш. — Не устраивай скандал на ровной месте. Никто ничего не замыслил. Тебе показалось. Просто разговариваем тихо, чтобы мор не взбудоражить.

— И о чём же? — Йозеф пристально глядел то на меня, то на старика, рука его лежала на рукояти пистолета. Остальные тоже смотрели на нас, но как-то отстранённо.

— Да так… — небрежно произнёс Томаш. — Про сынишку своего рассказывал. Который в матросы ушёл. Помнишь?

— А-а, — протянул Йозеф, — помню. Твой младший да?

— Ага, он самый.

Йозеф собирался продолжить путь. Но вдруг замер.

— Пора, — шепнул Томаш.

Йозеф снова обернулся к нам, скинув с плеча пищаль. Томаш схватился за пистолет, Вторак — тоже, я вытащил свои два: благодаря коротким стволам их было легко извлечь, в отличие от длинноствольного колесцового пистолета Томаша.