Под вечер отвели ещё в один кабинет. Толстый доктор принялся меня допрашивать, проверяя, в порядке ли память.

— Назови полное имя.

«Георгий», — чуть было не ляпнул я, но вовремя опомнился.

— Э… Денис… Денис Трофимович Ступин.

— Испытываешь трудности с памятью? — спросил врач.

— Да, немного.

Мужчина что-то записал, а потом продолжил опрос.

Заставил меня вспомнить дату рождения. Родился Денис 7 июня 1999 года, а сейчас было начало мая 2015, как и в моём мире (только дни недели немного не совпадали), то есть через месяц мне уже должно исполниться шестнадцать. Провалялся же в коме Денис с начала апреля, тоже почти месяц.

А вот факты своей новой биографии, которые меня заставил вспомнить толстый врач, не сильно порадовали.

Жил Денис вместе с отцом и младшим братом. Причём отец его много пил и из-за этого ни на одной работе подолгу не задерживался. По специальности он был слесарем, но с последнего завода его выгнали ещё десять лет назад и с тех пор батя мыкался неприкаянно по жизни: то грузчиком устроится, то кладовщиком, то разнорабочим, то вообще мог месяц сидеть без дела.

Мать Дениса погибла, когда парню минуло три года. Её нашли в каком-то переулке с перерезанной глоткой. Говорили: ограбление. Был ещё младший брат — Алексей, ему недавно исполнилось двенадцать, и старшая сестра, Мария — ей было девятнадцать и она уже год, как находилась замужем за дагестанцем Маликом.

Из остальных родственников Денис помнил только своего дядю, Виктора — старшего брата отца. Тот работал инженером на приборостроительном заводе где-то в Сокольниках. Запомнился он лишь потому, что когда-то помогал с деньгами. Младший брат отца погиб в горячей точке, а сестра покончила с собой, но подробностей, почему так вышло, я не знал. Про родственников по материнской линии я тоже не нашёл информации в своём новом мозгу.

Сам же Денис учился в девятом классе средней школы. В июле его ждали выпускные экзамены, а потом — неизвестность. Девять классов были обязательными, а дальше — можно идти работать. Или поступить в заводскую школу или иное профессиональное училище. А если нацеливаться в институт — требовалось отучиться три года в гимназии, но оказаться там стоило немалых трудов. В основном в гимназиях занимались дети из более состоятельных семей, ибо за учёбу приходилось платить, а на «государевы» (бюджетные) места, как говорили, можно попасть только по знакомству.

В общем, ситуация не радовала. Было ощущение, что отправив сюда, меня немного нае… кхм, подставили, что ли… Почему-то я заранее расписал себе довольно радужные стартовые условия, а тут — на тебе, самое дно, можно сказать. И куда теперь податься? «Во дурак-то, — усмехнулся я про себя. — Надо было заранее все детали обговорить». Хотя какие, к чёртовой матери, детали? Я едва мог сообразить, что происходит и как-то смириться с наличием в моей реальности духов, призраков, магии и прочей мистики. Об остальном просто не хватило вместимости подумать.

Но теперь обратной дороги нет. Точнее, она есть, но возвращаться в своё покалеченное тело? Нет уж, увольте. В общем, куда попали — туда попали, будем крутиться-вертеться здесь.

— Что помнишь из последних событий? — спросил доктор.

— Помню, как дрался где-то на ринге.

— Момент нападения помнишь? Можешь не рассказывать подробности, просто: помнишь или нет.

— Нет, — я помотал головой. — Ничего не помню. Как будто белое пятно в памяти.

Доктор кивнул и что-то записал.

Потом отвели в кабинет моего лечащего врача, и тот объяснил ситуацию. А ситуация оказалась весьма неприятная. Нет, не со здоровьем — с этим-то всё было как раз в норме, насколько может быть в норме у человека, пережившего пулевое ранение в голову. Но дальше оставаться в больнице я не мог, хоть и требовалось наблюдаться ещё три-четыре дня. А причина проста: неоплаченные счета. Медицина тут была почти полностью платной, и моё «проживание» в стационаре обходилась в копеечку. Вот только никто за меня не платил, и послезавтра, если бы я не очнулся, меня просто отключили бы от приборов из-за неоплаченных счетов. Вот, оказывается, почему Денис так торопился заслать меня сюда. Так что уже завтра меня выписывали, а моя семья теперь была должна больнице крупную сумму за то, что я провалялся месяц в коме.

Когда все осмотры, наконец, закончились, я попросил позвонить домой. Номер худо бедно вспомнил, но сколько я не пытался дозвониться, ничего не получалось: трубка издавала короткие гудки.

Меня перевели в другую палату, и вечер я провёл в компании трёх пациентов, которые о чём-то болтали меж собой и почти не обращали на меня внимания. Я на них — тоже. Ничего информативного в их разговоре не услышал, а все мысли были лишь о том, что готовит мне завтрашний день. К тому же я снова пытался вспомнить, что произошло после боя, кто напал на Дениса и кому я теперь обязан мстить. Я знал лишь имена, а что за люди под ними скрывались — понятия не имел. Какие-то смутные образы мелькали в голове, но они почему-то никак не желали проясняться. Так ничего и не вспомнив, я уснул.

Когда на следующий день после обеда меня выписали, я чувствовал себя так, словно вышел из тюрьмы на волю. Наконец-то я мог вдохнуть полной грудью загрязнённый уличный воздух вместо больничного, а заодно посмотреть, куда меня занесло.

Вещей с собой у меня почти не было. Из одежды: лёгкая весенняя куртка, свитер, джинсы из толстой, грубой ткани, ботинки, у которых один носок уже начала отставать, кепка, но не бейсболка, а другого типа — больше похожая на армейские кепи. В кармане штанов лежал паспорт, пустой кошелёк, ключи — вот и всё имущество, которое выдали в камере хранения.

Надо было идти домой. Адрес я помнил хорошо: в голове вертелось Первая садовая 17. Узнал, как дойти. Оказалось, топать отсюда где-то полчаса. Но деваться некуда: проезд, конечно же, стоит денег, а в кошельке — ни копейки. Пришлось идти.

То, что Москва эта отличалась от той, к которой привык, стало понятно сразу, как только я покинул стены больницы. Этот город вообще не походил ни на один российский город: застройка плотная, улицы относительно узкие, зелёных насаждений мало. Мало и высоток, которыми была сплошь усеяна Москва моего мира. Здесь вдоль дорог тянулись четырёх-пяти этажные дома, в основном, кирпичные, реже — блочные. Подъезды часто выходили на улицу, балконы обычно отсутствовали, а на первых этажах располагались маленькие фирмы, магазинчики, парикмахерские, харчевни, которые на ночь закрывались железными решётками. Впрочем, и высотки имелись: торчали то там, то здесь тяжёлыми серыми монументами.

Поначалу мне даже показалось, что я не в России. Один мой знакомый как-то ездил в Голландию и рассказывал, будто там, в крупных городах есть районы, где вообще не увидишь европейца — только арабы и чернокожие. И сейчас мне показалось, что я в Голландии, какой я её представлял по рассказам этого знакомого. Много было людей самых разных национальностей: кавказцы, арабы, лица из средней Азии, даже чернокожие попадались. Часто можно было увидеть женщину в хиджабе или мужчину в национальном костюме.

Что ещё меня удивило, так это машины на улицах: ни одной, выглядящей хоть сколько-нибудь современно, я не увидел. Это были либо угловатые авто, похожие на те, которые выпускались годах в 80-х, либо совсем старые, с округлыми формами кузовов. К тому же большинство техники находилось в не самом хорошем состоянии, а некоторые и вообще — как будто их со свалки достали.

Я шёл по тесной улочке, зажатой между двух рядов серых многоэтажек, когда мимо проехал большой чёрный седан, напоминающий американские полноразмерные авто 70-х годов: широкий капот, четыре круглые фары спереди и зубастая решётка радиатора, слегка изогнутые линии корпуса, хром повсюду. На борту белела полоса, а поверх неё красовалась крупная жёлтая надпись: «полиция». На крыше громоздились мигалки и блестящий рупор сирены. Машина почему-то притормозила возле меня. Уж не знаю, был ли мой вид слишком подозрительным или имелась ещё какая причина. К счастью, ничего не случилось — я спокойно прошёл дальше, а полицейское авто так и осталось стоять на обочине.