Стоящие на дороге автомобили были безжалостно изувечены автоматными очередями. Особенно пострадали универсал и микроавтобус, на которые пришлось больше всего пуль. За рулём ЗаПа сидел мёртвый водитель, откинувшись на спинку кресла. Весь перед машины представлял собой сплошное решето. Примерно так же выглядел и капот универсала. На дороге ужасно вопил раненый. Бедняге пуля попала в живот.

— Раненых перевязать и в больницу, — распорядился я. — Сколько их?

— Почему помог? — спросил меня высокий армянин с эспаньолкой. Он до сих пор держал в руке пистолет.

— Я убиваю чёрнопетличников. А почему — моё дело. Нашёл, когда спрашивать.

— Ладно. Только стволом не размахивай. Помоги раненых грузить.

— Женщин в дом, — велел я, — уведите их кто-нибудь отсюда.

— Они с нами поедут, — возразил армянин с эспаньолкой. — У нас есть безопасное место.

— Какое ещё безопасное место? Дома безопасно, за железной дверью.

— Это не твоё дело! — глаза парня недовольно блеснули. — Помогать будешь или как? Или вали своей дорогой.

Повесив автомат на плечо, я вместе с четырьмя ребятами, избежавшими вражеских пуль, загрузили тяжелораненых в две машины, которые, не смотря на множественные пулевые отверстия, были ещё на ходу. Куда девать остальных — непонятно. Как везти женщин, парни тоже не знали.

Пока они обсуждали эти вопросы, я поднял с дороги свой мотоцикл и осмотрел его. «Розенбергу» немного досталось: поцарапались крышка коробки передач, бак и руль, погнулись левая подножка и рычаг переключения скоростей вместе с креплением.

Я откатил мотоцикл на обочину, попытался завести.

— Э, водить умеешь? — окликнул меня парень с эспаньолкой. Звали его Ваграм, как я понял из разговоров. — У нас три машины, а шофёра — два.

— Поехали, — кивнул я и вынул ключ из замка зажигания.

Амалию с её матерью Ваграм отвёл в четырёхдверный бежевый седан «Интралл» польского производства. Тот стояла припаркованный возле дома и, видимо, принадлежала отцу семейства. Почему-то я подумал, что Ваграм — это и есть жених Амалии, которого ей определили родители. Слишком уж он увивался вокруг девушки.

Мне сказали ехать на «семьсот первом» АМО, следуя за старым, «дутым» автомобилем, которым управлял второй водитель, Давид. Ваграм с Амалией и её матерью держались последними.

Сев за руль, я вдруг понял, что машину Денис никогда не водил. Вначале хотел даже отказаться, но потом сообразил, где газ, где сцепление, и решил, что это не так сложно. Правда, когда разворачивался, не совладал с габаритами автомобиля и вписался углом капота в стоящий передо мной ЗаП. Выехать получилось лишь со второго раза.

Ну а потом я просто погнал за Давидом, который на своей древней колымаге мчал так, как будто за ним гналась стая голодных волков. На заднем сиденье лежал парень с простреленным животом. Он стонал и причитал то на русском, то на армянском. Каждый поворот, торможение или трещина в асфальте причиняли бедолаге невыносимую боль. Рядом со мной сидел ещё один раненый с простреленной ногой. Этот тоже истекал кровью, и едва мы отъехали, потерял сознание.

Мы гнали по полупустым улицам, обгоняя медленно ползущие машины, пролетели перекрёстки на красный свет, объезжали по встречке стоявшие на светофоре авто. Движок «семьсот первого» рокотал и кряхтел, выжимая обороты. Сжав зубы, я вцепился в руль и давил на газ, стараясь и не отстать, и не оказаться слишком близко к впередиидущей машине. Теперь мне оставалось полагаться только на свою реакцию. Чудилось, что Давид вот-вот во что-нибудь влетит, не справившись с управлением, или собьёт кого-нибудь, но он уверенно гнал вперёд, ловко обходя препятствия.

Мы прошли на скорости поворот. Когда машину тряхануло на трамвайных рельсах, раненый на заднем сиденье взвопил пуще прежнего.

— Да когда же это закончится! — орал он. — Обосраться, как больно, — дальше последовали национальные ругательства.

Мы приближались к очередному перекрёстку, когда с боковой улицы на большой скорости вылетел полноразмерный седан. Раздался грохот мнущегося железа. Машину Давида и седан развернуло. Я вдавил тормоз, выворачивая баранку, чтобы избежать столкновения. Краем глаза увидел, как в меня летит ещё одна машина…

Я приготовился к удару. Моя машина прошла впритирку к седану, врезавшемуся в автомобиль Давида, и остановилась. Сзади послышались скрип тормозов и глухой грохот. Вторая машина столкнулась с «Интраллом», который вёл Ваграм. Я выскочил на улицу. Первая мысль: всё ли в порядке с Амалией?

«Интралл» стояла посреди перекрёстка, в его капот в район переднего колеса влетела старая малолитражка. Крыло «Интралла» было сильно помято, от двигателя шёл пар. Помят был и перед врезавшейся в него машины.

Ваграм и водитель малолитражки — здоровый смуглый хивинец (узбек, по-нашему) — выскочили практически одновременно. Никто из них не пострадал. Они с Ваграмом принялись ругаться, яростно жестикулируя.

— Куда прёшь, млять? — орал хивинец. — Светофоры для кого? Ты чего наделал?

— У нас раненых три машины! — возмущался в ответ Ваграм. — А тут ты на своём ведре! Как нам теперь в больницу ехать?

На переднем сиденье у Ваграма сидел его раненый приятель. У хивинца тоже оказался пассажир: на месте рядом с водителем ехала женщина. Она держалась за лицо, видимо, ударившись при столкновении. Хивинец полез в салон и стал осматривать спутницу, время от времени выражая бурное возмущение случившимся. Ваграм же с досадой разглядывал скривившееся колесо и дымящийся капот своего «Интралла» и бормотал ругательства.

Амалия и её мать вышли из машины, и женщина принялась что-то обсуждать с Ваграмом.

Из головной машины выбрался Давид. В руках у него был автомат, подобранный у одного из убитых чернопетличников. Давид тоже не пострадал: седан влетел в заднюю часть его автомобиля. А вот водитель седана уткнулся лицом в руль и не двигался.

Хивинец, который осматривал разбитый нос своей спутницы, опять было набросился на Ваграма с руганью, но увидев в руках Давида автомат, резко присмирел.

— Э, парни, я ничего, я без претензий как бы, — забормотал хивинец. — Но сами видите: у меня тоже пострадавшие. Что делать-то теперь?

— Ну не полицию же вызывать! — возмутился Ваграм. — Нам ехать надо. У тебя баба нос разбила, а у нас люди помирают. С пулевыми все, — тут он обратился ко мне. — У тебя машина в порядке?

— На ходу, — кивнул я.

— Так, людей надо увезти. Тут до больницы недалеко. В два этапа пойдём.

Пока мы разбирались, кто виноват, и что делать, нас объехали с десяток машин, в том числе два полицейских внедорожника. Но полиция не обратила на нас ни малейшего внимания, даже не смотря на стрелковое оружие в руках Давида. Похоже, сотрудники были слишком заняты, чтобы разбираться с какой-то вознёй на перекрёстке. А в городе стреляли. За домами я слышал автоматные очереди. Они то замолкали, то вновь заливались сухим треском.

Мы решили попробовать запихнуть ещё одного раненого в мой «семьсот первый» — единственный автомобиль, который остался на ходу после этого жуткого столкновения. Втащили одного из разбитой машины Давида. Раненый сильно мучился из-за пули под ключицей, да ещё и при ударе повредил руку. Пока мы извлекали его, тот несколько раз вскрикивал от боли. Но ничего другого не оставалось. Вряд ли у скорой сейчас меньше забот, чем у полиции. Так что приходилось полагаться на собственные силы.

Мы несли раненого, когда неподалёку остановилась лёгкий двухосный броневик, выкрашенный в чёрный цвет. Двери открылись, и из машины вылезли четверо. Они были одеты в чёрную униформу и бронежилеты, на головах — фуражки с высокими тульями и блестящими кокардами; высокие сапоги, в которые заправлялись галифе с красными лампасами, блестели лаком. В руках бойцы держали пистолеты-пулемёты с рожковыми магазинами.

Впереди шёл статный молодец с длинными, закрученными вверх усами. Он был безоружным: пистолет — в кобуре, руки — за спиной. Остальные рассредоточились цепью. Снова загрохотали выстрелы, и пули засвистели у нас над головами. По нам открыли огонь без предупреждения. Вероятно, бойцы приняли нас за бандитов: мы тащили раненого, а у Давида за плечом висела штурмовая винтовка.