Орлов прекрасно понимал, что Константин Григорьевич трудится не ради благодарности или нужд Отечества. В тридцать первом году, когда Вяземские чуть было не подняли восстание против новой власти, с ними заключили договор, по условиям которого Вяземские продолжают поставлять в различные правительственные ведомства одарённых и эфирников, а взамен сохраняют контроль над Первой академией и целым рядом учебных заведений, а заодно получают неплохие отчисления из казны.

Вяземский был не единственным, к кому третье отделение обращалось за помощью в наборе сотрудников, однако работать ним было очень удобно: людей выдаёт хорошо обученных, цены не заламывает, всегда идёт навстречу… почти всегда.

— Хорошо. Теперь по поводу моей личной стражи, — сказала Орлов. — В этом году я бы хотел получить пятьдесят человек, среди которых будет не менее пятнадцать одарённых. Это возможно, Константин Григорьевич?

— Решили увеличить стражу, Николай Иванович?

— Верно. Времена нынче неспокойные. Хочу обеспечить надёжную защиту своей семье и родственникам.

— Понимаю. Скажу честно: это будет непросто, но сделаю, что смогу. И должен напомнить, что одарённые для личных нужд стоят дороже.

— Я заплачу столько, сколько потребуется, Константин Григорьевич.

— Значит, и возможности изыщем.

— Я знал, что на вас можно положиться.

— Всегда рад помочь.

— Знаю, Константин Григорьевич. Я ценю вашу позицию, хоть вы и отрицательно относитесь к тому, что произошло в тридцать первом.

Вяземский помрачнел:

— Николай Иванович, в тридцать первом я пошёл на уступки лишь для того, чтобы уберечь Россию от кровавой распри. Вы взяли своё, я — своё. Все остались довольны. И очень вас прошу не возвращаться больше к данной теме.

— Прошу прощения, Константин Григорьевич, однако я затронул эту тему не по собственной прихоти. Мне стало известно об одном инциденте, который может спровоцировать ту самую кровавую распрю, которой мы все хотим избежать. Хочу попросить вас об одной услуге не столько мне, сколько для Отечества.

— Слушаю вас внимательно.

— Двадцать восьмого февраля поместье, принадлежащее князю из рода Оболенских, посетили дружинники Святослава Шереметева. Возникло досадное недоразумение, из которого Пётр Оболенский сейчас пытается раздуть драму. Пострадал один слуга, да и тот, прямо скажем, по собственной глупости. Никакого иного ущерба нанесено не было. Сами понимаете, мелкий инцидент, не стоящий внимания. Однако меня сильно беспокоит поведение Петра Оболенского. Слишком много он об этом говорит, раздувая из мухи слона. Невольно возникают подозрения, а не готовит ли он новый заговор?

— Да неужели?

— Да-да, и я не шучу. Пока проблем нет, но, Константин Григорьевич, мы все понимаем, чем это грозит. Вы хорошо знаете Петра Оболенского. Вот я и прошу, так сказать, посодействовать в разрешении проблемы ради нашего общего спокойствия.

— Что именно от меня требуется?

— Поговорите с Петром Петровичем, утихомирьте его, напомните о нашем с ним договоре, гарантом которого вы согласились стать. Пусть он уймёт гнев. А если и есть какие-то претензии к Шереметевым, так пускай решает их в судебном порядке, цивилизованным образом.

Константин Григорьевич помолчал немного, обдумывая слова Орлова, и кивнул:

— Будьте спокойны, я поговорю с Петром Оболенским. Никакой заговор он не устроит.

В понедельник мы с Тамарой снова устроили тренировку, однако на этот раз пошли не в поле, а на площадку, где я занимался раньше. Встретили здесь Якова и ещё пару ребят с факультета огня. Яков уже полностью оправился от травм — магическое врачевание творило чудеса — и продолжал упражняться. Но в силу обстоятельства мы с ним редко пересекались в последнее время. Он тренировался здесь два-три раза в неделю, я же, чаще всего, ходил в поле.

Мы немного пообщались. Яков не был напуган происшедшим. Сказал, что угроз не боится. Чувствовалось, есть у человека некий стержень. Такие соратники мне нужны. Вот только как оно сложится — пёс его знает.

Я и Тамара взялись за подготовительные упражнения, а когда ребята ушли и площадка опустела, мы снова принялись отрабатывать атаку и защиту, как и прошлый раз.

Я ждал новости про нападение, но ни в понедельник, ни во вторник никакой информации не поступило. Ректор не торопился мне сообщать о ходе расследования. А может, и сообщить было нечего.

Во вторник вечером позвонила Настя.

— Меня в воскресенье родители опять зовут на ужин. И что мне делать? — спросила она.

— Встретимся через полчаса возле ограды полигона, — сказал я.

Настя пришла в условленное место.

Пока я не видел смысла рассказывать Вяземскому про угрозы в её адрес. Возможно, чуть позже. Сейчас у меня родилась идея получше. Я хотел устранить главу тайной канцелярии. Он был замешан во многих грязных делах, и моё убийство планировал непосредственно он. Выдавался отличный шанс покончить с ним.

Разумеется, Насте я об этом не сказал — сказал другое:

— Ни о чём не волнуйся, я поеду с тобой и, если что-то случится, прикрою.

— Ты? — Настя скептически посмотрела на меня. — Будешь моим личным телохранителем?

— Что-то вроде того.

— Ну я не против. Только что ты сделаешь с Безбородко и его людей?

— Мне не впервой драться.

— Да, я помню, что ты дрался с Огинским. Но Безбородко посильнее будет.

— Насколько сильнее?

— Кажется, у него седьмой ранг.

— Седьмой — не страшно. Мне уже не раз приходилось сталкиваться с дружиной твоего рода, в том числе, с одарёнными.

— Когда?! — Настя выпучила глаза. Она вообще ничего не знала о том, что происходит.

— Как-нибудь расскажу. Долгая история.

— Всё равно не нравится мне это, — нахмурилась Настя.

— А что предлагаешь?

— Уехать. Только мне деньги понадобятся. Если бы ты мне одолжил…

— Это всегда успеешь. Попробуем пока с охраной тебя повозить. Тебе осталось учиться всего год с небольшим, и ты хочешь бросить академию из-за какого-то подонка?

— Не знаю… — Настя задумалась. — А на каникулах мне что делать? Тоже в академии сидеть?

— Лучше в академии сидеть, чем в гробу лежать. Ближе к сроку подумаем, что делать.

Настя вздохнула. Она скептически отнеслась к моему плану, но возражать больше не стала. Договорились созвониться ещё раз в субботу вечером.

На следующий день мне пришли сразу два письма — от Хилкова и от Горбатова. Горбатов писал, что с радостью бы предоставил мне помощь, но людей у него мало. Так же сообщил о договорённостях насчёт пленных. Обмен должен был состояться на следующей неделе. По его итогу мы получали сто пятьдесят тысяч от графа Зейдлица и ещё тридцать — от Шереметева.

Хилков же был готов выделить Оболенскому до пятнадцати человек из собственной стражи, но он желал лично побеседовать с Оболенскими насчёт условий предоставления помощи.

Вечером я связался с Петром Петровичем, чтобы сообщить новости.

— Я сделал, что вы просили, — сказал я. — Мы можем получить поддержку из Ярославля. Но для начала придётся обсудить детали.

— Алексей, ситуация изменилась, — ответил Оболенский. — Мы будем решать проблему законным путём. Но я всё равно благодарен вам за отклик. Может быть, однажды нам снова придётся обратиться за помощью к нашим друзьям из других городов, но не сейчас.

— Рад, что вы нашли способ решить данную проблему бескровно, — сказал я, хоть меня и охватило разочарование.

Пётр Петрович не пожелал ввязываться в драку, решил действовать через суд. Так он и лицо не терял, и кровопролития избегал. Вот только удастся ли ему призвать Шереметевых к ответу? Даже если суд вынесет решение в его пользу, я сомневался, что Святослав согласится выплатить компенсацию. Кто заставит, спрашивается?

Что мне было делать? Один я не мог ничего предпринять. Стражи у меня не было, да и сил в себе пока не чувствовал, чтобы бросить вызов Святославу. Оставалось тренироваться, тренироваться и ещё раз тренироваться, чтобы в короткие сроки максимально поднять свой уровень владения магией.