— Вот мы и выясняем. Почему вы решили, что выброс или взрыв произошли в ночь с двадцать четвёртое на двадцать пятое января?

Я даже растерялся:

— Но это же и так понятно. Там было не убрано, вокруг битые стёкла валялись, обломки кирпича и прочее.

— Вы видели погибших или раненых в результате инцидента?

— Нет, я ничего не видел. Никто из наших не погиб.

— Откуда вы это знаете?

— Так сказала майор Болховская. Я спрашивал у неё.

Следователь кивнул и снова что-то отметил в блокноте:

— На этом всё, господин Столетов. Можете быть свободны. Если вспомните детали происшествия, звоните по указанному здесь номеру, — майор достал из внутреннего кармана визитку и положил на стол.

— Вы расследуете, почему нас отправили ликвидировать выбросы без предварительной разведки? Или почему город не эвакуировали? — я взял визитку и повертел в руках.

— Мы расследуем ряд вопросов, — уклончиво ответил майор. — Если будет информация, сообщите нам. На этом пока всё. Вы свободны, господин Столетов.

Я понял, что у меня вряд ли получится разузнать причину приезда следователей, попрощался и вышел. Когда покинул превращённый в допросную конференц-зал, будто словно камень свалился с души. Значит, до столичного начальства всё-таки дошла информация о творящемся здесь произволе. Зашевелились, следователей отправили. Интересно, это Марина свои связи подключила или кто-то из местных офицеров донёс? А впрочем, какая разница? Главное, чтобы виновные были наказаны.

Больше следователей из военной прокуратуры я не встречал, однако среди курсантов быстро разошёлся слух про серьёзных людей в синих мундирах. Мои друзья гадали, что такого могло случиться, если чиновники из самой столицы не поленились приехать. Я знал больше (или, по крайней мере, считал, что знаю), но помалкивал.

А вот дисциплина в эти дни была по-настоящему жёсткая. Гаврюшин меня персонально предостерёг, чтобы я после отбоя никуда не отлучался, без увольнительной за КПП не выходил, даже когда там парни из клана дежурят, и в спортзале после построения не торчал. Поэтому с Лидой и Соней на неделе мы если и виделись, то мельком между занятиями.

В субботу нас отправили на стокилометровый марш бросок, а в воскресенье в первой половине дня заставили чистить снег рядом с общежитиями. Никто в увольнение не ходил.

Когда на следующей неделе в среду пролетел слух об отъезде «прокуроров», все вздохнули с облегчением. Вернулась обычная курсантская жизнь с вольностями и полунаплевательским отношением к распорядку.

На прошлой неделе мы с Бурдюковым тренировок не устраивали по причине всё той же проверки. А в четверг, когда я прибыл на спецкурс, прапорщик сказал, что теперь можно, и мы оправились в недостроенное здание, чтобы продолжить занятия медитацией и практикой телекинеза.

По дороге я спросил у Бурдюкова, что он знает о причине появления здесь следователей из военной прокуратуры.

— Мне тоже мало что известно, — ответил прапорщик. — У нас в офицерском собрании болтают не так уж и много. Знаю только, что допрашивали весь офицерский состав и всех членов боевой группы. Просматривали отчёты, личные дела, в общем, копали глубоко.

— Это связано с выбросами в Москве в конце января? Меня спрашивали только о нашем выезде с двадцать четвёртое на двадцать пятое.

— Да, очень похоже, что расследуют какие-то нарушения, возможно, это произошло из-за запоздалой эвакуацией населения. Что-то просочилось наверх, вот и прибыли проверять. Так всегда происходит.

— Значит, Москву всё-таки эвакуируют?

— Не всю, конечно, только западные районы: Пресню, Хорошёво и всё до Садового кольца. Ещё в начале февраля всех вывезли. Но нарушения всё равно были, и это могло дойти до императора.

— Хорошо, если так. Кто-то должен ответить. Погибли подданные. Пусть они — обычные простолюдины, мещане, но это не имеет значения.

— Я с тобой согласен. Кто-то в губернской управе, возможно, даже сам генерал-губернатор, пытался скрыть факт выбросов в городской черте — это серьёзное преступление. Когда произошёл первый выброс на Пресне, на ликвидацию, как и положено, отправили защитников. Не знаю, что именно случилось, но говорят, командующий Одинцовской части был чем-то сильно недоволен. Ну и чтобы проблемы не всплыли, второй и третий разы в Москву стали посылать курсантов. Судя по всему, наш директор оказался сговорчивее. А вот Болховско данная инициатива пришлась не по вкусу. Возможно, она и донесла. А может быть, и сам Меншиков. Кто знает? Начальству перечить не стал и тайком накляузничал. Почему бы и нет? Все же понимают: в столице рано или поздно узнают, и тогда полетят головы. Вот и подстраховался. Ясно одно: это был кто-то знатный, со связями. Другого слушать не стали бы.

— Это понятно. А зачем генерал-губернатору замалчивать выбросы? Какая ему выгода? Наоборот, он себя только подставил. Как минимум, распрощается со своей должностью.

— Как знать. Может и откупиться. Впервой, что ли? Посмотрим. Пока тишина, в прессе никто ничего не пишет. Думаю через пару недель всё станет ясно.

— Будем ждать.

— А выгода у него прямая. В губернии сотни предприятий, дешёвая земля, дешёвая рабочая сила. Здесь крутятся большие деньги, и не смотри, что захолустье. А как ты думаешь, много ли от этого прока, если выбросы постоянно будут рушить заводы, ломать оборудование, убивать рабочих? Если красная зона отхватила треть города, где гарантий, что в ближайшие годы она не поглотит всю Москву?

— Гарантий никаких. Ещё один шторм — и городу конец. Мне так кажется.

— Вот именно! Когда выброс произошёл первый раз, решили закрыть на него глаза: людей не эвакуировали, промышленников не дёргали, тихо перестреляли иных и надеялись, что этого больше не повторится. А тут — второй выброс перед Новым годом, а в конце января — третий. Скрывать их стало невозможно. Сейчас местные промышленники спешно сворачивают производство и бегут в Ярославль, Владимир, Тулу, где земля тоже дешёвая, но зато иные по улицам не бродят. А генерал-губернатор объявил эвакуацию. Что ему ещё оставалось делать? Только вот поздно. Теперь ему придётся кого-то умаслить, чтобы избежать наказания.

— Вот же сволочь! Наверное, выйдет сухим из воды, гад.

— Тоже не исключено. А свалят всё на нижних чинов, они-то и пойдут по этапу.

За разговором мы дошли до недостроенного здания. Всё, что Бур рассказывал, было лишь догадками, но я и сам склонялся к той же версии. Слухи из офицерского собрания только сильнее убедили меня.

— Надеюсь, на этот раз будет иначе, — сказал я, заходя в помещение с голыми стенами и кучей кирпичей в углу.

— Скоро увидим, — повторил Бур. — А сейчас давай тренировками займёмся. А то с этой проверкой даже времени не было нормально поупражняться.

Мы устроились на деревянных поддонах и занялись медитацией. Мне до сих пор было сложно избавиться от лишних мыслей. Иной постоянно создавал помехи. А в моменты, когда на несколько секунд всё же получалось обрести тишину в голове, перед глазами опять начинали мелькать смутные образы чужого мира.

А вот кирпичи отбивал я уже гораздо лучше. Большую их часть спокойно парировал взглядом. Но иногда Бурдюкову удавалось меня обмануть: кирпичи летели по извилистой траектории, и тогда попадание было неизбежно.

Блокировать чужое воздействие тоже стало получаться. Чтобы нейтрализовать внешние волны, приходилось тратить много энергии. Но блок мог и не сработать. Чаще всего, Бурдюкову удавалось поднять меня под потолок, но иногда наши «мысленные сражения» могли продолжаться минуту или две. Это оказалось настоящим искусством со своими тонкостями и хитростями.

В субботу я по традиции отправился в пустыню истреблять иных. Когда проезжал через Царицыно, набрал номер Марины.

— Я уже к подъезжаю к дому, — сказала я. — Что-нибудь скажешь?

— Пока всё по-старому. Поедешь туда же, куда и прошлый раз, — ответила Марина. — На карте почти нет изменений. За пределами очерченной зоны старайся на вездеходе не выезжать, иначе мне придётся платить фирме за разбитый транспорт.