— И кто это тебя научил так ловко предание толковать? — недоверчиво покачал наполовину седой головой Камень. — Что-то я ничего такого не слышал!

— Когда князь Ниак забрал из храма скрижаль, один старый жрец не пожелал расстаться с почитаемой реликвией и последовал за ней во дворец. Он был стар и немощен, я ухаживал за ним, за это он открыл мне некоторые тайны предания, ведомые только людям Храма.

Ветерок только подавил тяжкий вздох:

— Я знаю только одно, если мы не поторопимся, дочь царя Афру может стать наложницей какого-нибудь купца!

— Предание гласит, — многозначительно сказал Камень. — Тому, за кем стоит Правда Великого Се, козни темных духов не страшны. А стало быть, не вижу причин, почему бы нам не поспеть в срок!

Еще пятнадцать весен назад Неспеха была маленькой деревушкой в пять-семь дворов, где мальчишки гоняли домашних мурлакотамов, а сонные хозяйки, никуда не торопясь, варили сыр и пекли медовые лепешки. Но стоило рядом появиться караванной тропе, как жизнь в поселении изменилась просто на глазах, оставив в память о былой размеренности и тишине одно название. Сегодня, особенно в дни больших торгов, узкие, по старинке кривые улочки едва не расплескивали бурно текущий в их утлом русле людской поток, а толчея и сутолока достигали пределов последнего безобразия.

В Неспехе можно было встретить краснощеких чванливых синтрамундских купцов, торговых гостей из Борго — шумных, горячих, говорливых, как заморская птица чиполугай, слывших отличными мореходами, а то и людей из страны тумана, которые заплетают вокруг головы длинные черные косы, а самую макушку бреют и натирают маслом для тепла и блеска. Впрочем, большую часть гостей в городе все же составляли светловолосые и светлоглазые сольсуранцы, одетые в неизменные травяные рубахи, отличающиеся одна от другой только плетением и цветами ритуального рисунка, по которому можно всегда определить, к какому роду-племени принадлежит человек. Что ж, новые порядки изменяли по-новому жизнь, и многие племена, прежде избегавшие чужеземцев, теперь вели с ними активную меновую торговлю.

В чужеземцах Могучий Утес не видел ничего дурного. Коли на свете живут разные племена, стало быть такова была воля Великого Се. Торговать тоже Закон не запрещает: если у общины появились какие-то излишки, почему бы их не обменять на что-нибудь нужное или обратить в серебряные кольца, пригодятся на черный день. А если через родовые земли идет купец, везущий из Синтрамунда в Борго золототканые паволоки или из страны тумана в Синтрамунд стеклянную посуду — добрый путь, плати пошлину за беспокойство, да проходи. Будешь любезен со старейшинами, отнесешься с уважением к обычаям и нравам Сольсурана — найдешь и кров, и еду, и постель, а коли нужно, то и надежную охрану, и сведущих проводников.

Вот только в последнее время правления князя Ниака все чаще по землям Сольсурана купцы стали возить живой товар, и продавали его чужеземцам не только какие-нибудь наймиты да разбойники, люди без роду без племени, но сами же сольсуранцы. Видать, все же оставил несчастный Сольсуран своим покровительством Великий Се.

На невольничьем рынке в Неспехе все было как обычно: зеваки-ротозеи, придирчивые покупатели, громкоголосые зазывалы, деловитые приказчики, важные купцы и недремлющая охрана, готовая пресечь любую попытку бунта или поползновения на побег. Хотя Крапчатый, Белый и оседланный для Обглодыша Чубарый всю дорогу шли ходкой рысью, путники едва не опоздали: торги уже начались.

На заплеванном земляном помосте продавали тоненькую черноволосую девушку. По-видимому, ее хозяин был либо до безобразия скуп, либо доведен до крайности нищетой. Во всяком случае, выставляя свою «собственность» на продажу, он даже не позаботился о том, чтобы придать ей мало-мальски товарный вид. Спутанные волосы и усталое лицо покрывала пыль, маленькие ступни стройных ног кровоточили и были сбиты о дорожные камни. Одеждой рабыне служила коротюсенькая рубашонка, едва прикрывающая наготу и уж точно не защищающая от холода и ветра.

«Куда катится Сольсуран! — подумал Камень. — В прежние годы даже зенебоков перед торгом чистили и холили несколько дней!»

Какой-то тучный, обильно потеющий синтрамундец в роскошном плаще из меха горного кота Роу-Су и инкрустированных серебром башмаках надменно вышагивал по помосту, осматривая рабыню. Он удовлетворенно цокал языком, крючил короткие пальцы, видимо, прикидывал будущие барыши.

Хозяин просил за полонянку мало. Но любому зрячему было очевидно, что, если девушку отмыть, отогреть и чуть-чуть откормить, эти изысканно выточенные шея и плечи, тонкие продолговатые запястья и узкие стопы, эти роскошные, густые волосы и широко расставленные огромные глаза под сказочно красиво изогнутыми бровями могут принести райские услады или звонкие меновые кольца ее хозяину.

«Бедняжка, — подумал Камень, — пошли ей Великий Се лучшую долю, ибо для женщины ласковый да щедрый господин бывает порой приятнее, нежели угрюмый, суровый муж».

Могучий Утес хотел было поделиться своими соображениями с Ветерком, но, глянув на молодого воина, мигом прикусил язык, смекнув, что Ураган разглядел на помосте нечто такое, чего от его, Камня, взора оказалось почему-то сокрыто. Лицо Ветерка побелело, на скулах ходили желваки. Не глядя бросив поводья Обглодышу, он соскочил с зенебока и кинулся в толпу, энергично прокладывая дорогу к помосту.

Камень еще раз посмотрел на помост, и сердце у него упало. Как он не признал молодую государыню! Эти совершенные линии, эта нездешняя краса и особая стать могли принадлежать только ей. Камень почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Так кощунственно оскорбить род царя Афру! Это же почти то же самое, что осквернить или разрушить храм. Впрочем, для людей, толпой стоявших у помоста, имя великого царя давно стало пустым звуком. Они поклонялись иным богам, и главной их святыней стали звонкие меновые кольца.

Синтрамундец меж тем закончил первый осмотр и остался им доволен: девушка действительно стоила больше того, что за нее просили. Его только смущал взгляд ее переливчатых, точно драгоценные камни, опушенных густыми ресницами серо-зеленых глаз. Державшаяся прямо и напряженно, точно туго натянутый лук, царевна смотрела на купца, не скрывая отвращения, а ведь невольник должен быть робок и боязлив, и ему не пристало без позволения поднимать глаза на господина, дабы не замарать его своим нечистым взором.

— Вижу, Уседя, ты не зря предупреждал меня, — растягивая на синтрамундский манер сольсуранские слова, проговорил он, обращаясь к продавцу. — Характер у этой девки в самом деле строптивый. Ну да ничего, и не таких обламывали! — И он выразительно потряс скрученной из длинных узких ремней узорчатой камчой.

— Заплатишь серебро и делай с ней, что хочешь, — равнодушно отозвался Уседя, ковырявший щепочкой кривые черные зубы. — Хочешь в золото наряжай, а по мне, так хоть в реке утопи!

— Экий ты прыткий! — усмехнулся синтрамундец. — Заплати ему. Сначала надо поглядеть, что у нее там под лохмотьями, может, тут и платить не за что!

Лицо царевны вспыхнуло, брови гневно сдвинулись, маленькие ручки сжались в кулаки, но синтрамундец не обратил на это никакого внимания. Он протянул пухлую, унизанную дорогими перстнями и браслетами руку, чтобы лишить полонянку последнего покрова. Но не успел он прикоснуться к девушке, как она со всего размаху ударила его по щеке. Ошеломленный такой дерзостью купец аж пошатнулся, а царевна, ловко увернувшись от попытавшегося схватить ее Уседи, отскочила в сторону, сверкая глазами, в которых Камень прочитал решимость биться до конца.

Законы князя Ниака были суровы. Раба, нанесшего хозяину или покупателю подобное оскорбление, ждала долгая и мучительная смерть.

Багровое от природы лицо синтрамундца на глазах приобретало темно-фиолетовый оттенок. Злоба душила его до такой степени, что разве пар из ушей не валил. А тут еще смех и шутки толпы. С каким наслаждением он будет бить эту строптивую девчонку камчой до тех пор, пока она не испустит дух! Расторопным слугам не требуется приказа — схватят, скрутят, раздавят.