Шли века. И Город никогда не пустел. Но однажды в него пришел человек, на вид не страннее прочих. Но за спиной его стелилась тень — и тех, кто видел эту тень, пробирало холодным ужасом. Не крылья за спиной ужасали — здесь было много крылатых, и не звериный очерк лица — в Городе не было двух, чей облик был схож между собой. Нет, просто тень была живой, а тот, кто ее отбрасывал, — лишь игрушкой в ее руках.

Но войти в Город мог любой — и ему не преградили пути.

И мрачными стали тени, а фонтаны вдруг замолкли, и холодом потянуло из каких-то щелей...

До городской площади дошел странный гость — и кто—то сворачивал с его пути, а кто-то шел следом за ним.

— Люди! — сказал он. — В иллюзии живете вы и плетете эту иллюзию из своих желаний. На самом же деле — нет этого Города. Это только выдумка.

И многие промолчали, не веря в эти слова, но кто-то спросил:

— Что же на самом деле?

Улыбнулся гость, и раскинул крылья, и поднял к небу руки, и заговорил на языке, которого не знал никто.

И дрогнули стены, и рассыпались в прах мозаики мостовых, и открылась на их месте — черная ткань небытия.

Тогда вышла вперед та, что когда-то была Третьей, и сказала:

— Ты лжешь. Не иллюзию разрушаешь ты, но призываешь сюда пустоту.

Гость взмахнул рукой — и она рухнула наземь, и сердце ее остановилось.

Вздрогнули все, но не вышел никто больше, и Первый проклял их всех и проклял Город, ибо давно любил ее и забыл о том, как тяжко бремя проклятия.

Со смертью Третьей утратил Город тепло и любовь, а под проклятьем Первого — свои очертания. И не мог Второй, чья душа разрывалась от боли потери, ни вернуть ей жизни, ни умолить друга снять проклятие.

Город опустел. Жители его разбрелись по Тропе туда и сюда. Но память о Городе они несли с собой всюду — в том и было проклятие Первого.

Где-то на Тропе, что идет вокруг всех миров, стоит заброшенный Город-Призрак. Он ждет, когда в него вернутся все, кто стоял на той площади и промолчал.

Если случится так — время повернется вспять, и вновь окажутся они в ту минуту на площади — и еще раз смогут выбрать: промолчать или не поверить словам пришельца из бездны.

Город ждет...

Тенники рассказывают об иных мирах так легко и просто, словно сами недавно пришли оттуда и еще помнят прошлое, замечаю я. В чем же дело? Им действительно дано некое знание, отличное от людского? Для людей есть только Город. Для Смотрителей — тоже. А у тенников жизнь переплетена с легендами о далеком и небывалом — и при этом они пленники в Городе.

Как же тяжело жить, зная, что совсем близко, за дверями смерти, — чудеса иных миров; и все же год за годом бояться сделать туда шаг...

— Где же мы будем искать нашу мымру? — спускает меня с небес на землю Кира, заканчивая перечитывать распечатку в очередной раз.

— Почему — мымру? — обижаюсь я за незнакомую писательницу. — С чего ты взял, что она мымра?

— С того, что мне ужасно не хочется ее искать, — признается Кира. — Может быть, она красавица и умница. Не красивее и не умнее тебя, конечно...

Кажется, мне говорят комплимент. Это так необычно — слышать комплимент от тенника, что я давлюсь чаем и долго кашляю, а Кира безжалостно лупит меня по спине.

— Ну а с какого расстояния ты можешь ее почуять? — спрашиваю я хриплым после кашля голосом.

— Квартал или два. Не больше.

— Не страшно. Поедем кататься на машине по улицам — может, ты найдешь.

— А машину мы где возьмем? Ах да, я все забываю, с кем имею дело. — Это уже звучит не как комплимент, мне немного обидно. Словно бы я виновата в том, что Город нас балует. По нынешним временам быть Смотрителем — дело весьма опасное, и велика ли важность, что я получу очередную игрушку — машину — во временное пользование?

Пожимаю плечами, допиваю чай и иду копаться в шкафах. Первый раз по возвращении смотрю на себя в большое зеркало. Темно-рыжие волосы, белая кожа, чуть удлиненное лицо в веснушках. Серые глаза. Что-то английское в чертах — только у уроженок Туманного Альбиона бывают такие лица, напоминающие симпатичную породистую лошадку. Мне нравится эта внешность, и я мысленно прошу Город оставить такой навсегда.

Впрочем, не поможет.

В шкафу находится твидовый брючный костюм. Надеваю под него строгое спортивное белье и тонкую шелковую блузку, на шею повязываю косынку. Теперь еще туфли на квадратном низком каблуке — просто картинка. Переплетаю косу, укладываю в пучок и закрепляю шпильками. Забавно — все эти мелочи доставляют мне искреннее глубокое удовольствие. Я хороша, я красива, я полна сил — и я нравлюсь Кире.

А если боль загнать поглубже внутрь — то все и впрямь прекрасно.

Нужно думать о хорошем — смотреться в зеркало и радоваться себе, улыбаться, вспоминая Киру, и представлять, как он посмотрит на меня в этом костюме. Нужно думать о хорошем — даже не до вечера, а пока не кончится вся эта история. Потом можно будет пить и плакать, со слезами выпуская из себя боль потери. Сейчас — нельзя.

Я смотрю в зеркало в последний раз и заставляю себя улыбнуться. Вот так, всей конопатой физиономией и почти искренне.

Мы спускаемся на лифте. Смотрю на стоящего рядом Киру — он тоже старательно удерживает на губах полуулыбку. Мы похожи, в сотый раз отмечаю я. Это хорошо — сейчас хорошо. Я не выдержала бы, если бы сорвался он.

Во дворе находится машина — с виду обычная иномарка, но, сев за руль, я изумленно хлопаю глазами. Нет ни одной педали — только руль и рычаг справа. Как ездит это чудо техники? Осторожно тяну за рычаг — мотор заводится, но звук мне кажется непривычным. Тяну сильнее — и машина стартует с дикой скоростью. Как, пес побери, здесь сбрасывают скорость? Скорее понять, пока мы никого не сшибли. Кира двигает рычаг вместе с моей рукой, судорожно вцепившейся в него. Машина останавливается.

— Дай я сам поведу. Куда же проще — чем сильнее жмешь, тем быстрее едешь...

— Нет, я справлюсь. Ты слушай. Я поеду сначала по Центральной, потом проедем Город поперек.

Мы катаемся до поздней ночи, любуясь красотами Города, и получаем много удовольствия, когда я привыкаю к управлению. Но основная цель не достигнута. Кира не нашел нашу писательницу.

— Ее здесь просто нет.

— И никогда не было?

— Не уверен, — качает головой Кира. — Что-то я услышал, совсем смутно. То ли ее кто-то видел, то ли она тут была — но довольно давно... Есть тень. Старый след, нечеткий.

— А того, кто ее видел, ты можешь найти?

— Могу. Поехали к Южному порту. Это там.

Я возвращаюсь назад почти через весь Город. Уже совсем темно, скоро полночь. На тротуарах пусто, но проспект забит. Многие горожане любят кататься на машинах ночь напролет. Я тоже люблю — только времени обычно нет. Столько времени подряд находиться за последней завесой мне не удавалось еще ни разу.

— Здесь, — говорит Кира, когда мы проезжаем мимо весьма неприглядной пятиэтажки. — Тормози.

Выходя из машины, Кира оглядывается и с сожалением оглядывает нашу красавицу.

— Жалко. Не угонят, так утащат, что смогут.

— Что, даже у тебя? — удивляюсь я.

— Посмотришь, какой тут народ живет. Аховый... — Кира аж сплевывает себе под ноги, чего за ним раньше не водилось.

Мы обходим дом с торца и спускаемся в подвал. Дверь открыта, из нее доносятся дым марихуаны, звуки бьющейся посуды и запах перегара — все это одновременно. Мне стоит труда удержаться на ногах, но Кира быстро идет вперед. Он кивает на соседний с дверью столик, я присаживаюсь на краешек стула и с отвращением вытираю стол салфеткой. Интересно, его когда-нибудь мыли?

Компания вокруг действительно не из тех, что я считаю подходящими для отдыха. Сплошь тенники, и верхние, и нижние — удивительное рядом, как говорится. Ни одного трезвого лица, ни одного чисто одетого или хотя бы умытого посетителя. Впрочем, один — помесь кота с грифоном — как раз сидит на полу и вылизывает себе яйца. Ладно, хоть какое-то место он моет...