— Говори, а-тэм, — процедил риар.

— Там чужачка, — брякнул Ирвин, и Сверр моргнул, не понимая. А потом полыхнуло внутри жаром, и сердце встрепенулось, наконец пробуждаясь и сбрасывая оковы боли.

— Что ты сказал? — обманчиво мягко произнес Сверр.

— Там чужачка. Лив. — Ирвин сжал зубы, упрямо глядя в красные глаза своего риара. Вестник боком сполз с лавки и устремился к двери, предчувствуя, что и эту комнату скоро разнесут хёгги. А-тэм рубанул ладонью по столу.

— Да, я соврал! Жива она. Ну, была жива, когда я выкинул ее возле Аурольхолла. Оправдываться не буду. Наказание приму, какое назначишь.

— Не будешь? — прошипел ему в лицо Сверр. И замолчал, отступил на шаг, лишь скулы побелели. — Предал меня, Ирвин? Продался снежным?

— Это не так! — заорал побратим. — Я лишь хотел тебя защитить! Ты менялся рядом с ней, Сверр! Ты… влюбился, Хелехёгг тебя побери! Влюбился в чужачку! Я пытался тебя спасти! Нельзя любить врагов! Что еще я должен был сделать?

— Ты мог просто пожелать мне счастья! — рявкнул Сверр. — Для начала!

— Но она девка конфедератов…

Сверр шагнул вперед с таким лицом, что Ирвин с обреченной ясностью понял: убьет. Точно убьет. Но риар остановился, втянул тяжело воздух, отвернулся.

— Сейчас я не могу наказать тебя, Ирвин, — бесцветно произнес он, не глядя на побратима. — Нероальдафе в опасности. Все фьорды в опасности. Но после… — он повернул голову, обжег презрением. — Ты меня разочаровал.

И, развернувшись, вышел.

Ирвин положил кулаки на стол, опустил голову. Горечь не давала дышать, жгла желчью. Хотя все правда, и Сверр имеет право на ярость. Но ведь он, Ирвин, желал лишь защитить побратима! Он испугался, видя огонь, что зажгла в душе риара чужачка. Этот огонь был столь силен, что мог спалить не только Нероальдафе — все фьорды. А-тэм никогда не видел Сверра таким. И его друг мог обманывать себя, говорить, что дева не важна, Ирвин знал истину. Сверр полюбил так, как любили древние хёгги. Навсегда…

И самое плохое, что Лив не просто раздражала а-тэма. Она его… притягивала. Волновала. Будила ненужные желания и опасные мысли. Не зря он захотел взять ее в кругу шатии. Сделать своей, присвоить… у хёггов это в крови. Забирать себе то, что понравилось. Такова их суть. Может, потому хёгги избегают чувств — слишком больно им терять. Но забрать у Сверра нельзя, в этом Ирвин не обманывался.

Ильх сжал кулаки. Надо было все-таки оставить девчонку в водах фьордов. Но он знал, что не смог бы этого сделать.

Я разложила на столе карту и восторженно застыла. Названия были выведены незнакомыми мне символами, похожими на древние руны.

Бьорн склонился рядом, положив локти на стол.

— Смотри, вот Аурольхолл, — ткнул он пальцем в белую вершину с искусно нарисованным замком. Я даже различила лестницу, что вилась от берега по склону горы! — С тех сторон — море, с четвертой — горы и ущелье. В двух днях пути на корабле от нас будет Гриндар, дальше — острова дев-воительниц, ух, злые они! А здесь фьорд, откуда тебя спасли, Нероальдафе. Это великий Горлохум, ну а вот тут — Варисфольд, где расположен замок ста хёггов.

Я осторожно погладила шершавые листы, соединенные нитью, на которых кто-то кропотливо нанес изображения и затейливые надписи.

— А что означает Нероальдафе? — вдруг спросила я.

— Не знаешь? — удивился парень. — Гнездо на скале. Совсем не так красиво, как у нас, да? Аурольхолл — Сияющая Вершина…

Гнездо на скале. Я зажмурилась на миг, потому что горло сжалось. И то, что я давила в себе все эти дни, обожгло слезами. Я склонилась ниже, делая вид, что рассматриваю картинки, а не реву, как дура. Гнездо на скале. И комната с мягким ковром, теплыми стенами и камином, в котором пляшет пламя. И мужчина, которого я учила поцелуям и непозволительным ласкам… блики света в золотых радужках, насмешка на жестких губах.

Я отчаянно, глубинно, невероятно тосковала по нему. И дело не в том, что он первый, лучший и невозможный. Дело в том — что единственный.

Вот только что мне делать с этим чувством, я совершенно не знала. Глупое и ненужное, оно не укладывалось ни в один мой план. Оно мешало, жалило, заставляло мечтать. Ждать. Звать.

Правильно сказал Сверр в тесноте моей квартирки. Любовь — плохое чувство. Оно делает мужчину уязвимым, а женщине приносит боль… и все же… я не отдала бы возможность изведать его ни за что на свете. Даже за Вирийскую премию Конфедерации, важнее которой нет в ученом мире.

— Лив, ты плачешь? — изумился мой юный напарник, когда слеза все-таки упала на бумагу. Я торопливо стерла влагу рукавом.

— Растрогалась от красоты названий, — с честным лицом соврала я. — А здесь что?

Бьорн бросился перечислять, я же уставилась на цепь снежных гор, что тянулись рядом с Аурольхоллом. Если мне не изменяет память, на которую я никогда не жаловалась, именно там находится еще одна точка, где туман почти исчез. Близко. Очень близко.

Сердце гулко ударило в ребра. Там, за туманом, моя жизнь: люди, цивилизация, Академия… Пора возвращаться.

Я накинула на плечи теплый плащ, подбитый мехом лисицы, и усмехнулась. Надо же, я почти привыкла к одежде фьордов. Хотя в комбинезоне и теплой куртке было бы удобнее, чем в шерстяном платье.

Но хвала хёггам и за это. Бьорн ушел к себе, а я еще раз перечитала письмо, которое оставила для Данара. Пусть у снежного и были насчет меня планы, с которыми я не согласна, но по-своему он неплох. А я обещала разобраться, почему у него не рождается наследник. Вот только ответ пусть лучше прочитает в послании, а не услышит от меня. Подхватила свою котомку. Нож, запас мяса, сыра и хлеба, загадочный холодный уголек, который загорался на дереве или опилках, веревка, карта, бриллиант, благодаря которому я больше не мерзла. Магия фьордов, которую я так и не смогла объяснить, да и не смогу, видимо. Не хватит на это моих знаний.

Вздохнула и уже привычно погладила железную птичку, а после спрятала ее обратно в кожаный мешочек на поясе. Пора…

Мои улыбки и восторги дали свои плоды — стражник, охраняющий меня, утратил бдительность, и последние дни слонялся следом лениво с явным недоумением на круглом лице. Он не понимал, зачем охранять ту, что на каждом шагу восхищается красотами Аурольхолла и славит снежных хёггов. Я столько раз благодарила окружающих за жизнь в этом прекрасном месте, что мне поверили. Даже Данар смотрел со снисходительной усмешкой и ленивым интересом. И я не желала, чтобы эти взгляды переросли во что-то большее.

Сейчас, в ранний предрассветный час, воин-страж блаженно похрапывал у дверей моей комнаты. А предусмотрительно смазанные маслом петли не издали ни звука.

Аурольхолл еще спал, когда я тенью пробиралась по светлым коридорам и выходила из маленькой двери за кухнями. Медленно разгорающийся свет зари окрасил розовым и золотым хрустальные вершины башен, и я на миг застыла, сраженная этой красотой. Но тут же отвернулась и понеслась в сторону от главных ворот. Любая нормальная беглянка устремилась бы к морю и попыталась стащить одну из лодок. Я же торопилась на восток, туда, где высились снежные горы и где виднелась мутная полоса тумана. Никто из детей фьордов не пойдет добровольно в ту сторону, на это я и рассчитывала.

Крепостная стена оканчивалась за башнями, так что уже через час быстрой ходьбы я оказалась на плато, занесенном снегом. Сияющая Вершина оставалась позади, цвета ее башни гасли в свете дня и снова становились алмазно-серебристыми. Утро выдалось свежим, но холода я не чувствовала. В моем первоначальном плане была мысль украсть лошадь, но я ее быстро отбросила. Вряд ли животное с радостью повезет на себе седока, трясущегося от страха. К тому же я даже не представляю, как крепится седло, и вряд ли способна удержаться на крупе без него. Так что топать придется ножками.

Плато оказалось живописным, сквозь тонкое одеяло снега пробивались нежно-голубые эдельвейсы, но я запрещала себе неуместные сейчас восторги и шла дальше.