Хлопая ладонью о ладонь, король смеялся так же заразительно, как и остальные. Дика подбадривали повалять еще кого-нибудь, но он не поддался, отступил в сторону и замер с каменным лицом, словно настоящий телохранитель. Зрелище чужой драки заставило вскипеть кровь Ричарда, столь податливого на подобного рода забавы. Английский государь хищно зашарил взглядом, сам не зная, чего именно он ищет, и вдруг углядел приземистого ослика, нагруженного вязанками камыша, ведомого замученным, хилым крестьянином. Зачем он вез в Матегриффон камыш, да еще не тот, что рассыпают под ногами вместо соломы, а крупный, именуемый еще саппа, то есть "трость"…
— Стой! — гаркнул государь. — Иди сюда! Крестьянин сперва не понял, что обращаются к нему, и, лишь когда подбежавшие воины пинками заставили его обратить внимание на короля, которому что-то понадобилось от сицилийца и его осла, он на всякий случай согнулся в поклоне. Можно было поспорить, что в мыслях крестьянин старательно перебирает свои грехи, то ли готовясь оправдываться, то ли думая по-быстрому покаяться перед смертью. Но на замурзанного простолюдина его величество не обратил ни малейшего внимания. Он выхватил из вязанки трость, повертел ее, бросил, вытащил другую и взмахнул несколько раз. Воздух засвистел, разрываемый в клочья плотным телом камышины.
— Так… Знатная потеха! — И ткнул тростью в Вильгельма из Бара, как раз стоящего по левую руку от Ричарда. — Бери-ка себе такую же. Сразимся.
Дик сохранил на лице невозмутимое выражение даже при том, что вызванная в его воображении сцена сражения на тростях двух огромных рыцарей, привычных к тяжелым доспехам и длинным мечам, и сама-то по себе потешная, выглядела такой живой. А если вспомнить, что игрой, достойной разве что десятилетних мальчишек, собираются развлечься с одной стороны английский король, а с другой — лучший рыцарь французского короля… Даже сказать нечего. Что только вино не делает с людьми!
Тем не менее оба противника вполне серьезно встали в боевые позиции, и Ричард, стосковавшийся по схваткам, атаковал первым. Трости оказались крепкими, и вихрь ударов отозвался стуком, который, наверное, слышали даже в Матегриффоне. Ричард наседал, и, наверное, будь в руках его величества палица, сеньору из Бара пришлось бы нелегко. Вильгельм защищался сперва не очень уверенно, да и то: легко ли решиться колотить тростью по голове чужого короля? Но в ходе схватки колебания ссыпались с него, как хрустящая шелуха с луковицы, и рыцарь принялся сопротивляться всерьез. То есть, конечно, не так, как стал бы действовать в настоящем бою, видно, решил особенно не стесняться. Даже простой камышиной хороший воин может показать выучку.
И тут-то стало ясно, что английскому королю далеко до Вильгельма. Не зря сеньор из Бара слыл самым лучшим рыцарем. Его трость мелькала в воздухе, жужжа о ветер, как пчела, и не раз и не два его величеству чувствительно досталось по плечам и рукам гладкой, довольно легкой канной. Король озлился.
В стороне, расхватав трости из вязанок (крестьянин с покорным выражением лица стоял у дороги, придерживая прядающего ушами ослика), графы и герцоги тоже упражнялись с камышинами, но без ожесточения, и треск сломанной канны или хлопок по лбу вызывали лавину смеха и шуток. Только Ричард багровел от ярости и хмурился, пронизывая противника взглядом. В какой-то момент ему пришла в голову мысль, и он свирепо поглядел на того своего оруженосца, что оказался под рукой. Юноша растерялся, но приказ — пара не совсем светских выражений — выполнил, подвел оседланного коня. Английский король, признанный турнирный боец, решил, что раз в пешей схватке у него ничего не выходит, то надо попробовать сразиться верхами. На коне он чувствовал себя увереннее.
Но, как оказалось, Вильгельм тоже. Глядя на двух разъяренных рыцарей на боевых конях, Дик не выдержал и рассмеялся. Вид у обоих был грозный, словно они держали в руках не тростниковые канны, а настоящие мечи. Красиво вращая над головой трость, Ричард выжидал момент. Вильгельм не стал ничего ждать и просто полоснул.
Рубленый конец тростниковой палки зацепил шитую золотом полу королевской накидки каппы и разорвал ее. Испуганная шлепком по боку, лошадь английского государя попыталась встать на дыбы, король раздраженно дернул ее за повод, нагнулся вперед, потом откинулся назад — и одна из подпруг не выдержала. Ослабевший ремень не удержал седло, позволил ему повернуться, и его величество повалился на землю.
Ричарду непривычно было валяться в грязи. На ноги он вскочил сам, поливая отборной бранью бросившихся на помощь слуг (они так и не смогли разобрать, отсылают их прочь или, наоборот, зовут), и сказать, что король был зол, — значило ничего не сказать. Пока привели второго коня, его величество успел собраться с мыслями и теперь осыпал Вильгельма из Бара руганью. Все было в его словах: и дерется он не так, и верхом сидит не так, и не понимает смысла упражнений с тростью, и руки у него не оттуда растут, откуда надо, и… Глубинный смысл этой лавины упреков был один: "Как ты смел валять в грязи английского короля?" Но француз был совсем не расположен анализировать причины и следствия — он просто обиделся. И ответил.
Как оказалось, вульгарным французским благородный рыцарь владел не хуже короля. Ричард на миг онемел: его еще никто и никогда не решался бранить, и Дик лишь мощным усилием воли удержался от хохота — слишком уж красноречивым было выражение лица ошеломленного государя. Впрочем, как и следовало ожидать, молчание стало лишь чем-то вроде затишья перед бурей. Придя в себя от изумления, оскорбленный до глубины души Ричард разразился еще более пышными, богатыми оскорблениями, чем прежде, и стало неясно, кто именно из двоих ругается виртуозней.
Дик же почти сразу потерял нить. Все-таки французский для него, в отличие от Плантагенета, выросшего в Лангедоке, был чужим языком, корнуоллец хоть и понимал его, даже, пожалуй, неплохо болтал, но не знал многих выражений, кроме того, скорость произнесения мешала ему воспринимать слова. Разве что по выражению лиц, а выражение было очень красноречивое. И рыцарь, и король увлеченно перемывали друг другу косточки.
Это интересное занятие не мешало обоим размахивать тростями и осыпать друг друга градом ударов. Как только выдерживали канны! Ричард напирал, Вильгельм не сдавался. В какой-то момент правителю удалось съездить барона по шее — очень точно, и тот едва не вылетел из седла, удержавшись лишь за луку. Большинство присутствующих давно бросили фехтование и сгрудились неподалеку от увлекшихся дракой мужчин. Молодой Роберт Бретейль, не так давно принесший вассальную присягу сеньору из Бара, сделал движение помочь ему выправиться в седле — он еще не знал, что совать нос в чьи-либо выяснения отношений опасно.
Жест Роберта привел короля Англии в бешенство. Только вчера он опоясал мальчишку мечом, и вот, юнец смеет помогать его противнику!
— Негодяй!… — этот эпитет оказался самым мягким. — Кому ты помогаешь? Пособи мне и бей его, ты — мой подданный!…
Испуганный юноша отскочил от своего сеньора. Нанесенный Вильгельму один-единственный удар совершенно не удовлетворил Ричарда — государь продолжал вопить, рыцарь не уступал ему, и разобрать, что именно они друг другу говорят, было невозможно. Дик, которому надоело любоваться сварой двух титулованных особ, стал скучающе оглядываться. "Я тоже так могу", — решил он, довольный, что ни в чем не уступает столь высокородным господам. Взгляд рыцаря остановился на фигуре Рожера Говедена, мнущегося в стороне, и, предвкушая новое развлечение, корнуоллец поспешил к нему. Он предвидел, что вот-вот что-нибудь понадобится. И в самом деле, глаза священника растерянно поблескивали: Рожер, привыкший чуть что — обращаться к своей рукописи, цеплялся за доску и прикрепленный к ней лист, не в силах решить, откупоривать или не откупоривать свою чернильницу.
— Открывайте, святой отец, — посоветовал, подходя, молодой рыцарь. Отец Говеден метнул на него удивленный взгляд, не сразу поняв, что именно он должен открыть — новую главу или баночку чернил. — Открывайте и пишите: "Король Англии и другие бывшие с ним каждый взяли себе по трости и начали друг на друга нападать". А дальше записывайте как есть.
