Селиван лежал у моих ног и смотрел в небо, держась за раненый живот, из которого алыми струйками бежала сквозь пальцы кровь. Дышал он тяжело и хрипло.

Староста подошёл к нему, присел, схватил за шиворот:

— Где девки наши, говори, гад!

Но Селиван лишь таращился на Фёдора и молчал.

— Тьфу ты, — сплюнул староста. — Помирает.

— Уходить надо, — процедил кузнец, потирая ушибленное плечо. — И своих увозить.

— А как же сестра моя? — спросил молодой безбородый паренёк. Он стоял с топором в руках. Рядом на земле сидел Фрол, держась за окровавленную голову. Я вспомнил этого парня — это был один из тех двоих, что вместе с Фролом грузили бочки в телегу.

— А что мы сделаем? — спросил Фёдор.

— Заложников возьмём, — предложил парень.

Все поддержали эту идею, и несколько мужиков под предводительством сына Фрола отправились в дом местного старосты и принялись ломать калитку.

Обратно возвращались тем же составом. Фрол лежал, голова его была замотана окровавленной тряпкой. Сын кузнеца держался за плечо и кривился от каждого толчка. Трофим и Фёдор сидели, свесив ноги, и покачивались в такт телеге, что колтыхала по замёрзшей земле, едва прикрытой снегом.

Рядом ехали верхом четыре наёмных стрелка. Пятый был ранен, его везли в телеге.

Из телеги позади нас доносился женский плач. Наши забрали двух женщин из дома сельского старосты в качестве заложниц. Стонали раненые. Почти не было того, кто не получил синяки, порезы или переломы, имелись и тяжёлые. Четверо померли, и я знал: помрут ещё, если их срочно не отвезти в больницу. А больниц тут, в округе, понятное дело, нет.

— Видел, как ты дрался, — сказал мне кузнец. — Ловко ты саблей машешь. Это же он Селивана зарубил, — обратился он к Фёдору, кивая на меня.

— Молодец, — кивнул Фёдор. — Не соврал: умеешь махаться. Проучили мы сегодня ветряковцев. Больше не сунут к нам нос. А то ишь, повадились. Думали, отпора не дадим. Дурачьё!

— Не нападут? — спросил я. — Мне кажется, просто так они это не оставят. Соберутся и приедут. Вам же хуже будет.

— Дык, а на что нам и заложницы? Для того и взяли, — объяснил Фёдор, — чтоб им неповадно было лезть.

— И всё же есть у меня нехорошее предчувствие, — я задумчиво поглядел на лес, что тянулся за полем, и добавил про себя: «…но меня это больше не касается».

— Пущай попробуют, — угрожающе проговорил Фёдор. — Встретим. В другом беда, — он вздохнул. — Барин узнает, что мы на Ветряки ходили, высечет.

— Точно, высечет, — согласился Трофим. — Эх, несладка доля наша крестьянская: не те, так эти бьют. То вольные, то помещик. А мы всё терпим и терпим. Но тем-то хоть отпор дашь, а на помещика руку поднять нельзя. Иначе — виселица, — он посмотрел на едва прикрытую снегом пашню и скривился, словно от боли. — И снега нет, туды его… Опять озимые не взойдут. Сама природа и та — против нашего брата. Хоть ложись да помирай.

На съёмную «квартиру» я вернулся лишь вечером. Со мной рассчитались, и теперь в одном из мешочков звенела пригоршня меди. Заработать заработал, но на душе остался осадок. Из-за этой нелепой ссоры пострадали оба села. Кто-то сегодня лишился сына, кто-то — мужа и кормильца. Странно было видеть, как мужики набросились друг на друга, словно дикое зверьё. Похоже, большие обиды накопились. И ведь не закончится этим. Будут ещё жертвы.

Ефросинья сидела при лучине за ткацким станком. Егора и мальчонки не было: видимо, во дворе работали. Только девчушка возилась на полу с какой-то игрушкой. Когда я вошёл, Фрося вскочила:

— Ох, ну слава Богу, хоть не убили. Проголодался, небось? Сейчас накрою.

Сегодня еда была такая же, как вчера и позавчера. Разнообразием селяне себя не баловали. Пока ел, рассказал, как всё прошло. Ефросинья хмурилась и с упрёком качала головой.

— Так и знала, — повторяла она, — теперь жди беды. Того и гляди, вольные нагрянут, да село спалят.

— У нас их женщины, — пожал я плечами, отправляя в рот последнюю ложку супа. — Побоятся.

— Ты не знаешь, что это за люди, — покачала головой Ефросинья. — Самого Врага не побоятся. А ты, небось, завтра уже поедешь?

— Завтра должны раненых в город везти, отправлюсь с ними, — кивнул я. — А деньги, кстати, вот, — я достал из кармана камзола мешок и отсчитал три копейки.

— Ну за это спасибо, — Ефросинья быстрым движением руки сгребла монеты, и те исчезли в складках юбки.

Уезжать мне совсем не хотелось. Тут я был окружён теплом и заботой, да и к своей домохозяйке я проникся симпатией. Вот только делать тут нечего было. Ну не землю же мне пахать до конца дней своих, в самом деле? В роли фермера я себя не представлял. Да и другие имелись планы: хотел найти дом Томаша и осмотреть его. Вдруг найду что-нибудь ценное? А потом надо придумать, как продать кристаллы.

После ужина я сидел в кровати и раздумывал обо всём. Лёг спать, но сон не шёл. Я смотрел в чёрный дощатый потолок, размышляя о разном. Потом от нечего делать стал создавать ледяной кристалл. У меня были некоторые идеи, какую форму можно придать ледышке, но реализовать их пока плохо получалось. Наверное, этому тоже надо учиться. К сожалению, я не знал, как тут тренируют магические способности.

В дверь постучались, я вздрогнул и тут же приказал исчезнуть кристаллу, который едва начал принимать требуемую мне форму. В комнату заглянула Фрося.

— Можно? — спросила она как-то неуверенно.

— Проходи, — я поднялся и сел в кровати.

Она закрыла за собой дверь, тенью скользнула в комнату и присела рядом. Она сняла платок и её волосы рассыпались по плечам. А потом начала снимать юбку. Я помог ей, схватил за талию и затащил под одеяло и там уже стянул её длинную рубаху. Страсть нахлынула на меня, и я сжал Фросю в объятиях, покрывая поцелуями ей лицо, шею и грудь.

После того, как всё случилось, мы долго лежали рядом, глядя в потолок. В кровати нам двоим было тесно, но мне даже приятно было от этой тесноты.

— Хорошо было, — сказала Фрося и, помолчав, добавила. — Хорошо, когда в доме мужик есть. Тяжко нынче одинокой девушке.

— Хочешь, чтобы я остался? — спросил я прямо.

— Было бы хорошо, — вздохнула она, — но ты ведь не останешься.

— К сожалению, — ответил я. — Надо ехать. У меня дом в городе.

— Понятное дело. Ты городской, в деревне-то не жил никогда.

— Да, не было случая. А что, заметно?

— Да конечно, — улыбнулась Фрося. — Ничего не знаешь… Чувствуется, что не нашей ты породы. Совсем другой. Да и молодой ещё. Куда ж тебе тут сидеть в глуши этой? Так что нет, не уговариваю, — в голосе её слышалась тоска.

— И давно ты так, одна?

— Да больше года уже. Мой прошлой весной в поле работал, холодно было, он захворал, да помер. Вот с тех пор и мыкаюсь. Братец вон помогает, да сельские немного. Холст на продажу тку, а иногда и постояльцы бывают. Хоть богатые редко сюда захаживают — в основном так приходится пускать, без денег, не драть же последнюю копейку с людей? Так и живём.

— А в чём проблема? — спросил я. — Мужиков на селе у вас полно, ты — девушка симпатичная. Неужели никто не берёт? Не поверю.

Ефросинья не ответила. Видимо, имелись какие-то причины, о которых она не хотела рассказывать.

— Значит, у тебя тоже свои тайны, — сделал я вывод.

— У кого их нет? — проговорила задумчиво Фрося.

Хотелось спать. Время было уже позднее. Я закрыл глаза, навалилась дрёма. Вдруг загремела ставня: кто-то стучался.

— Фрося, открывай! Жилец твой там ещё? — крикнули с улицы.

— Это кто ещё? — Фрося поднялась, вспешке надевая рубаху и юбку. — Тришка что ли?

Она угадала: оказалось, пришёл сын Фёдора — Трифон, низенький паренёк с широким простоватым лицом, совсем не похожий на своего долговязого сурового папашу. Парень сказал, что батюшка очень просит придти: якобы, разговор есть.

Я оделся, собрался, повесил через плечо перевязь с саблей и пистолетами и минут через пятнадцать уже был у старосты.

В горнице при лучине сидели сам Фёдор, его старший сын и незнакомый мне взъерошенный мужичок. Мужичок выглядел напуганным, а Фёдор был мрачнее тучи.