— Давай здесь остановимся!

— Красиво! — улыбаясь до ушей выдохнула я. — Но мне нужно побольше солнца!

— Этот склон весь солнечный, — ответил он. — Скажи мне, что ты ищешь?

— Самую красивую полянку, где будет больше всего солнца и цветов!

— Анечка, здесь везде множество цветов, — произнёс он, словно убеждая маленькую капризную девочку.

— А помнишь то место, где мы гуляли осенью? Там так красиво! Давай пойдём туда! — предложила я.

— Но это место далеко, ты устанешь, — заботливо сказал он.

— Саш, прекрати, я же не маленькая девочка, чтобы так со мной разговаривать, — буркнула я.

— Да? А ведёшь ты себя ещё хуже, чем маленькая девочка.

— Я взрослая! — воскликнула я.

— По-моему ты не права. Тебе кажется, что ты взрослая, а на самом деле это не так.

— А ты ведёшь себя, как мой отец. Он тоже говорит, что я мелкая козявка.

— Знаешь, со стороны-то виднее, — засмеялся Алекс.

— Прекрати, — улыбнулась я в ответ. — Я хочу на ту полянку, подозреваю, что там куча цветов.

— Вот, пожалуйста, разве взрослые так себя ведут? Ты, как капризная девчонка, требуешь подать тебе понравившуюся игрушку с верхней полки, и не хочешь ничего слышать о том, что на других полках такие же игрушки и ничем от неё не отличаются.

— Ты мне не папочка, и нечего меня воспитывать, — возразила я в сердцах и обиженно надула губы.

Глядя на мою обиженную мину, Алекс расхохотался, тогда я улыбнулась ему в ответ.

— Ну, ладно, если ты так хочешь, пойдём, возьмём игрушку с верхней полки, — сказал он со вздохом, потом улыбнулся. — Только, чур, не жаловаться на усталость.

— Хорошо.

За время пути я не жаловалась на усталость, хотя она слегка ощущалась. Алекс, конечно, не торопил меня и постоянно помогал на особенно крутых подъёмах, протягивая мне свою крепкую руку. Мы шли через лес целых полчаса, пока не обнаружили ту полянку, которая была мне дорога. Отыскали мы её только благодаря Алексу. Сама бы точно не нашла, только если не направлялась бы прямо от дома по знакомой туристической тропе.

В самом деле, полянка ничем не отличалась от других, но мне казалось, что в этом месте было особенно солнечно, а цветочный ковёр был супергустым и ярким.

Я остановилась на склоне и, прислонившись к шершавому стволу толстого дуба, залюбовалась этим местом, от которого веяло тишиной и покоем.

Немного выше располагалась обзорная площадка, с которой в прошлый раз мы любовались открывающимся пейзажем, но полянка, где осенью на нас обрушивался золотой дождь из опадающих листьев, была мне дороже.

— Ну, теперь твоя душенька довольна? — спросил, улыбаясь, Алекс.

— Да, здесь замечательно! — воскликнула я. — Ведь, правда же, Саш?

— Да, здесь классно!

— Давай останемся подольше, — предложила я.

— Конечно, раз уж пришли, — согласился он, располагаясь на пригорке прямо на земле, совсем ещё не прогретой только начинающим пробовать свои силы весеннем солнышке. Закинув руки за голову, Алекс закрыл глаза, и его лицо выглядело спокойным и умиротворённым.

Я немного помолчала, любуясь играющими на розово-красном ковре из первых весенних цветов, по-весеннему яркими солнечными зайчиками, проглядывающими сквозь голые ветви грабов и осин.

Дышалось легко. Лесной воздух был наполнен тонким ароматом свежих цикламенов и едва ощутимым прелым запахом прошлогодней листвы.

Погладив ладонью шершавый ствол дуба, я ощутила исходящее от него тепло и, мысленно попросила у дерева так необходимых мне сейчас душевных сил. Чувствуя уникальность момента, собиралась признаться парню в своих чувствах.

Направилась к Александру и остановилась напротив него метрах в трёх. Он всё ещё лежал, закрыв глаза, и наслаждался весенним теплом.

— Тебе разве не холодно лежать на земле? — спросила.

— Нет, — ответил он, открывая глаза, и сфокусировал на мне свой взгляд, щурясь от солнца. — Но всё равно, спасибо за заботу.

— Знаешь, я должна сказать тебе кое-что очень важное, — проговорила я, собравшись с духом, надеясь, что мне хватит душевных сил.

Бешено колотилось сердечко в груди, дыхание спёрло так, словно мне внезапно перестало хватать воздуха.

— Очередной каприз маленькой девочки? — проговорил он шутливо.

— Нет. То, что я хочу сказать — вполне серьёзно.

— Ну, хорошо, я тебя внимательно слушаю, — тихо произнёс ничего не подозревающий Алекс. Лёжа на холодной земле, он смотрел на меня снизу вверх, наполовину прикрыв глаза, спокойный и расслабленный.

— Только ты меня пойми, я должна признаться, иначе меня разорвёт. Надо было давно это сделать, а я всё не решалась, — как бы оправдываясь, проговорила я, и глаза Александра открылись шире. Он, всё ещё ничего не понимая, уставился на меня изумлённым взглядом и рассеянно произнёс:

— Ну, говори…

— Я… люблю тебя, — произнесла я очень тихо, вглядываясь в его глаза.

— Что? — воскликнул вдруг парень, подскочив, как ошпаренный с того места, на котором только что расслаблено лежал. Глаза его расширились, словно от ужаса, и разом почернели, а лицо скривилось от боли, словно я не призналась в чувствах, а ударила его.

— Я тебя люблю! — уже уверенней повторила и шагнула к нему, чтобы быть ближе.

— Нет! Нет! Нет! — пробормотал Алекс. — Ты не должна это говорить! Ты что, сошла с ума?!

— Но почему? — в растерянности произнесла я. Уж такой реакции на своё признание я точно не ожидала.

— Ну, зачем? Зачем ты всё испортила? — похоже, что он был крайне возмущён.

— Что… испортила…? — пролепетала я поражённо.

— Теперь уже ничего не будет, как прежде… Зачем?… Зачем ты это сказала…? — продолжал он убитым, полным боли, голосом, отшатнувшись от меня, как от прокажённой, и, когда я сделала ещё шаг в его сторону, он вдруг отступил на несколько шагов, словно боялся, что если я коснусь его, то он сразу умрёт мучительной смертью.

Ожидая любой реакции на своё признание, я даже не могла предположить, что он может прореагировать именно таким образом, и была обескуражена и растеряна. Моё сердце, готовое всего несколькими мгновениями ранее выпрыгнуть из груди и улететь к небесам, сейчас почти остановилось.

Готовая разрыдаться, если бы только не высохли слёзы в ставших внезапно горячими, словно наполненными пустынным песком, глазах, я, разочарованно глядя на молодого человека, проговорила хриплым чужим голосом, так как в горле моём пересохло так, словно я несколько дней страдала от жажды:

— Алекс, что с тобой? Я призналась, что люблю тебя, только и всего, а тебя словно подменили. Твоя реакция оскорбительна.

Некоторое время он молчал, лицо его всегда такое светлое и доброе, теперь потемнело и выражало сильнейшую муку, и, когда я попыталась снова что — то сказать, Алекс, вдруг, заговорил таким глухим, безжизненным голосом, который напоминал стон раненого зверя.

Его некогда прекрасное лицо, ставшее таким пугающим, выражало невыносимую боль, которую он не мог скрыть, а слова, которые он произносил с трудом, ранили меня прямо в сердце:

— Нельзя было это говорить. Я не хотел этого знать.

— Почему? Разве я сказала что-то обидное? Ты, вообще, слышал, что я сказала? — проговорила я, едва справляясь с сухостью в горле.

— Уж, лучше бы я этого не слышал! — прозвенели нотки льда.

— Но почему? — возмутилась я.

— Меня нельзя любить…

— А кто мне запретит?

— Ты ничего не знаешь обо мне, совершенно ничего.

— Того, что я знаю, мне достаточно. Или ты хочешь сказать, что моё сердце меня обманывает?

— Я совсем не тот, кем ты меня считаешь. Меня нельзя любить! — с горечью в голосе произнёс он.

— Может, мне видней? — не унималась я.

— Сейчас ты увидишь, что я собой представляю, и тогда скажешь, кто из нас прав, — обречённо проговорил он.

— Что? Я не совсем тебя понимаю?

— Надеюсь, поймёшь… И тогда сможешь рассказать… о своих истинных чувствах ко мне, — криво усмехнулся парень.

Видимо приняв какое — то решение, он отошёл ещё на несколько шагов дальше и начал раздеваться.