Похоже, что без неё я уже не могу, скорее всего, укрепляется невидимая связь между нами, и я просто уже не властен над собой. Это так мучительно, когда ты не принадлежишь себе. Кто придумал эту изощрённую пытку?

Меня просто разрывали противоречивые желания. Первое — стремление постоянно видеть предмет моей страсти, заботиться и оберегать. Второе — совершенно противоположное — освободиться от этой болезненной привязанности, чтобы можно было оторваться от неё, быть самим собой, принадлежать самому себе.

Наверное, эти противоречия когда-нибудь доконали бы меня, ведь у нас с Анной не могло быть будущего. Мы с ней из разных миров.

Я — ужасное чудовище.

Она… — она ангел, фея, принцесса.

Что у нас общего? Ничего, кроме болезненной привязанности друг к другу. Зачем усугублять своё и без того тяжёлое положение? Зачем мучить себя? Зачем портить жизнь ей? Но о том, чтобы попытаться разорвать отношения, не могло быть и речи. Да какие там отношения? Я был настолько благоразумен, что не позволял себе никаких вольностей. Наши отношения мы называли просто дружбой, но неужели со стороны нельзя было увидеть, что я окончательно и бесповоротно повержен.

Сдался без боя на милость победителя.

Иногда, когда было очень уж тяжело, я пытался отдалиться от неё, но это было непросто. Мои чувства, требуя выхода, мучили меня, сжигая мою душу. С этим невозможно было бороться, и как я ни старался — у меня ничего не выходило.

Из-за всех волнений я начинал злиться. Злился, прежде всего, на себя, и понимал, что этого делать нельзя, иначе в любой момент мог потерять над собой контроль. Меня просто накрывали неконтролируемые приступы ярости. Но я всегда владел собой — мой отец мог бы мной гордиться. Владение собой — единственное, чему он смог меня научить, от остального я попросту отказывался.

Иногда мне казалось, что Анна понимала, что внутри меня идёт борьба, она так на меня смотрела, словно догадывалась обо всём, что я чувствовал. В такие моменты мне хотелось открыть ей свои чувства и рассказать, кто я, но я благоразумно пресекал свои желания, представляя себе, что может случиться.

Меньше всего на свете мне хотелось её напугать. Не думал, что она была готова к тому, что я мог ей рассказать, и не знал, будет ли готова когда-нибудь.

В своём воображении я представлял себе нашу жизнь, если мы будем вместе. Со временем, если мы поженимся, мне придётся постоянно её обманывать, пока рано или поздно она не узнает, кто я такой. А она узнает, такое не скроешь, если живёшь под одной крышей. Если у нас родится ребёнок, то я точно буду знать, что он тоже станет оборотнем, и просто не смогу с этим жить. Окончательно себя возненавижу. Не смогу смотреть ей в глаза.

Хуже мучений придумать нельзя. Не лучше ли было оставить всё, как есть? Это тяжело, но возможно. Потом, когда мы закончим школу, она поступит в универ, уедет из посёлка и, возможно, мне станет легче. Может быть, со временем она встретит хорошего человека и будет с ним счастлива, родит нормальных детей, а я буду наблюдать за этим со стороны, навсегда оставаясь её другом, буду заботиться о ней, буду любить её детей.

И буду несчастен всю жизнь.

Но этот вариант был единственным из того, что хоть как-то примиряло меня с самим моим существованием.

Не так давно я понял, что отказаться от дара будет не просто, скорее всего, почти невозможно. Сколько мне понадобится времени на это, я не знал.

Может быть, вся жизнь.

Бывали случаи, когда я не мог полностью контролировать себя, и надо мною властвовали чувства. Это было связано с замкнутыми пространствами, но это не страх, а нечто другое, когда над тобой властвует подсознание, а разум почти отключается. Как подсознательная готовность к опасности, когда контроль над моим телом полностью переходит к зверю внутри меня. И это почти невозможно подавить.

Когда мы спустились в пещеру, меня одолело сильное чувство патологического омерзения, к которому я не был готов.

Ещё раньше я узнал от отца, почему все волки ненавидят пещеры, гроты и любые тёмные сырые помещения. Это связано с подсознательным ожиданием нападения упырей, и отложилось в родовой памяти каждого волка с незапамятных времён, когда кровососущие твари спасались от солнечного света под землёй, и выходили только по ночам.

В те далёкие времена они выглядели совершенно иначе, их можно было сразу узнать по серому цвету кожи, по огромным чёрным глазам и уродливым чертам лица, но теперь они уже не прятались от солнца. Питаясь человеческой кровью, они приобрели и человеческую защиту от сжигающего солнечного света, а со временем и человеческий облик.

Теперь вампира сложно распознать. От людей они взяли самое лучшее, и прячутся теперь совсем не в пещерах, а всё больше в городах среди большого скопления людей, так как там много пищи. Ежегодно везде бесследно исчезают люди, пропадают навсегда, поэтому имеет смысл предположение, что они становятся добычей вампиров, ведь этим тварям постоянно хочется есть, и только кровь может удовлетворить их нечеловеческий аппетит.

Конечно, есть и другие, "более гуманные" вампиры, которые не убивают своих жертв, а только забирают у них немного крови, но на это способны далеко не все. Основное большинство не контролирует свой неуёмный аппетит, выпивая всё до последней капли, убивая этим свою жертву.

Всё, что мы знаем о вампирах — ложь. Они очень быстры и сильны, и ничего не боятся, ни святой воды, ни распятия, ни чеснока, хотя этот запах весьма для них неприятен. Убить вампира очень сложно, почти невозможно. Ни огонь, ни пули, ни взрывчатка их не берут. Опять же потому, что они очень быстры.

Только волки могут сравниться с ними в скорости, и только волчьи клыки обладают той остротой, которая необходима для того, чтобы разорвать плоть вампира.

Человек, которого укусил вампир, не становится таким же, всё это домыслы и фантазии тех, кто якобы встречал своих знакомых в новом образе. Вампир, выпив кровь человека, приобретает всю информацию о своей жертве, иногда даже может принять её облик, только и всего.

Но люди могут быть слугами вампиров, для этого вампиры дают им выпить своей крови, чтобы навечно привязать к себе. Последние времена они этим в основном не пользуются, так как полностью влились в жизнь людей.

Наши смертельные враги живут среди нас, а мы даже не предполагаем, что это так.

У оборотней очень сильна родовая память, она передаётся от отца к сыну на протяжении многих тысячелетий, всё, что один оборотень когда-либо узнавал о вампирах, записывается в памяти и передаётся следующим поколениям. Поэтому мы всегда готовы к тому, чего на самом деле никогда не видели.

В общем, моя подсознательная готовность к нападению вампиров, не дала мне возможности контролировать себя в пещере, даже не помогло то, что Анна крепко сжимала мою руку. Думаю, что я мог обернуться волком прямо на её глазах, чем страшно бы её напугал, но этого не произошло. К счастью Анна отпустила меня и побежала предупреждать руководителя о том, что мы покинем пещеру.

Как только она это сделала, я испытал не выразимое словами облегчение и тут же контроль над своим телом отдал зверю.

Нельзя было терять ни секунды, сбросив за ограждение ошмётки одежды, которая была на мне с утра, я выбрался из пещеры и, крадучись, чтобы не попасться никому на глаза, пробрался в лес. Зато в лесу я смог развить хорошую скорость, мчась домой напрямик, через холмы и препятствия. Мне надо было быстро переодеться и вернуться обратно до того, как наш класс поднимется из пещеры наверх.

Напрямую было километров десять — я их с лёгкостью преодолел. Потом вернулся в человеческий облик, оделся и помчался обратно, заметив, что, не будучи волком, тоже могу развивать приличную скорость, перепрыгивать через огромные провалы в земле, поваленные ветром ветхие стволы засохших от старости вековых пихт, поросшие мхом валуны и другие препятствия, которые встречались на моём пути.