— Почему ты говоришь мне все это?

— Ты помнишь, что говорил король Ричард? «Мы ничего не можем поделать с тем, что поступаем как дьяволы». Он таков, каким его сделала природа, — результат того, что в жилы человеческого существа оказалась влита кровь нелюдей. Но когда человек по природе злобный пытается поступать как добродушный, в итоге выходит нечто ужасное. Идти против себя нельзя никому.

— И ты хочешь уверить меня, что Дик — злобная тварь. Так?

— Он — всего лишь сын своего отца. И внук своего деда. Наследник своего рода. Я не говорю, что он в этом виноват. Стремления его рода дремлют в нем, и рано или поздно они пробудятся. Он ничего не сможет с этим сделать.

— Ерунда.

— Ты помнишь легенду о Мелюзине, альвийке леса Коломбье, которая стала праматерью графов де Лузиньян?

— Я ее не знаю.

— Я тебе расскажу. Мелюзина стала супругой Раймона Форезского, первого графа де Лузиньяна. Родила ему десятерых детей, и все они, кроме двоих младших, были уродами. То есть каждый имел какое-нибудь врожденное внешнее уродство. Но не только… У каждого из них такое же уродство было в душе. Многие дети Раймона поражали отца и окружающих своей природной жестокостью и бесчинствами. У двоих или троих из них не было и вовсе ничего святого. Например, у Жоффруа Большезубого, который увенчал свою блистательную карьеру насильника и убийцы тем, что спалил дотла целый монастырь, где укрылся его родной брат Фромонт. Как понимаешь, вместе с братом Большегубого в огне погибли и все монахи, но Жоффруа это не обеспокоило. Граф упрекал во всем свою супругу, но, по правде говоря, они оба были виноваты. Человеческую и нелюдскую кровь ни в коем случае нельзя соединять.

— И что же?

— Твой бывший жених не виноват. Он — лишь наследник первых детей альвийки и смертного. Он стал средоточием всего наследия, всей неестественности, всей чудовищности потомков Мелюзины.

— Я тебе не верю.

Серпиана смотрела на него спокойно, даже равнодушно. Далхан едва заметно пожал плечами:

— Зря.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Я хочу, чтобы ты знала. И чтобы поняла: рядом с Диком Плантагенетом тебе находиться опасно. А я тебя люблю. Я хочу оградить тебя от опасности.

— Я тебя об этом не просила.

— Порой любимые даже не понимают, какой опасности они подвергаются. Тогда их приходится ограждать насильно.

— Хватит. — Она поднялась с кресла. — Неужели ты сам не слышишь, как по-идиотски все это звучит?

— Я говорю правду, — возразил Далхан.

— Допустим. Но я все равно не верю. Ты просто хочешь сделать так, чтобы я обратила на тебя внимание.

— В том числе. Но не только… Йерел, он одержим и для достижения своей цели не считается ни с чем!

— Ты похитил меня только для того, чтобы использовать как наживку. Чтобы Дик пришел в твою ловушку, разве нет?

Он улыбнулся и покачал головой. Поневоле Серпиана обратила внимание на то, как обворожительна его улыбка, как белы и ровны зубы. Что ж, женщина не может не оценивать мужчину с точки зрения внешней привлекательности, точно так же, как мужчина поневоле любуется высокой грудью и крутыми бедрами проходящей мимо красотки, даже если он влюблен в другую. На вкус Серпианы, черты лица Далхана были слишком правильны, а красота — чересчур совершенна. «Но он, пожалуй, вполне способен поразить воображение, — подумала она. — Даже мое. Или влюбить в себя». Она поджала губы. «Тебе это надо? Нет, не надо. Значит, держи себя в руках».

— Поверь, это не так. Я подозреваю, что он может попытаться добыть тебя из моего замка. Но, пожалуй, если он этого делать не станет, я смогу допустить, что был не прав в отношении него. Явиться сюда — настоящее самоубийство. Согласись, только одержимый может сунуть голову под топор, не имея и шанса на победу. Только человек, не способный адекватно оценивать ситуацию.

— Я не желаю тебя слушать.

Но тоска мгновенно сжала ее сердце. Она помнила, как выглядят стены этого замка, хотя никогда не видела их снаружи. В последние несколько дней Далхан позволял ей подниматься на крепостные стены и внутреннего, и внешнего круга обороны, и от взгляда вниз со стены ей становилось дурно. Зачем Рэил понадобилось строить такие высокие стены, она не понимала. Однако, видя, как много в замке стражи и как он неприступен, девушка отдавала себе отчет в том, что ее жениху едва ли удастся проникнуть сюда и спасти ее из плена.

В первые дни после похищения она думала только о себе. Однажды пережив плен, Серпиана до обморока боялась повторения. Она держала себя в руках настолько, чтобы не устроить истерику, но сперва закрывалась руками даже от взгляда Далхана, не только от его попыток прикоснуться к ней.

А потом поняла, что он не собирается ей ничего делать. По крайней мере, пока.

Он поселил ее в удобных покоях, приставил с десяток служанок, роскошно одевал. Он обращался с нею как с любимой женой, но от подобного обращения было даже страшнее. Если б ее бросили в темную сырую камеру, это, по крайней мере, выглядело бы естественно. Объяснимо. Но теперь она не понимала, чего жрец Великого Зла от нее хочет.

Ответ Далхана Серпиану не успокоил и ни в чем не убедил. Рэил заявил, что хочет добиться ее любви, потому собирается ухаживать. Она перепугалась до полусмерти, но ничего страшного не последовало. Он и в самом деле принялся ухаживать — дарил подарки, ужинал с нею при свечах, говорил комплименты и совершенно не торопился. Должно быть, знал цену своей внешности и хотел дать ей время осознать, как он красив и обходителен.

Но за ворота не выпускал. Впрочем, жены и дочери знатных лордов редко покидали пределы замков — это было небезопасно, и внешне все выглядело благопристойно. Только у Серпианы никогда не возникало сомнений в том, что она — пленница.

А теперь это. Приятно ли слушать о своем женихе подобные вещи?

Она очень скоро поняла, что отчаянно скучает по Дику Уэбо. Он снился ей почти каждую ночь — его спокойный взгляд, ласка, его любовь, которую в последние месяцы она чувствовала всем своим существом. Он и в самом деле любит ее — она была в этом уверена. Конечно, то, как Дик поступил в самом начале… Когда Серпиана поняла, что он тогда сотворил, спасая ей жизнь, она готова была убить его собственными руками. Может ли быть что-то более ужасное, чем служить покорной игрушкой чьих-то желаний и побуждений, быть не живой и не мертвой, а так, одушевленным предметом?

Но вместе с яростью она ощущала внутреннюю необходимость признать, что, напортив, он сам все исправил. Мир, прежде казавшийся ей похожим на тщательно раскрашенную картинку, теперь стал настоящим, осязаемым, живым. Она наслаждалась разноцветьем оттенков, нежными и резкими запахами, приятным ласкающим ветерком и даже болью — все это было настоящим, неподдельным, не одной лишь реакцией тела, но и духа.

И чувства Дика она ощущала тоже. И осознавала, что может, если пожелает, оттолкнуть его руку. Теперь ее не связывали никакие обязательства, которые раньше она воспринимала как требования собственной чести.

Но именно сейчас ей больше всего хотелось остаться с ним. Она поняла, что тоскует по нему почти так же, как и по отцу. Только отец мертв, ничто уже не вернет его к жизни.

А Дик жив. Он должен прийти за ней. Иначе окажется, что она ошиблась, а это будет чертовски неприятно. Конечно, он придет. Нужно только набраться терпения. Он не одержимый, нет, Далхан либо лжет, либо заблуждается. Дик не одержимый, потому он не полезет в замок наобум, сперва подготовится. Так и должно быть.

— Прости, любимая, но я говорю правду, — сказал Рэил.

— Не смей меня так называть!

— Прости. Но я говорю лишь то, что думаю.

Он подошел и попытался накрыть ее ладонь своей. Она отдернула пальцы. Далхан коротко вздохнул, не пытаясь настаивать.

— Поверь, со мной тебе будет лучше, чем с этим авантюристом. Он драчун по натуре, ничто, кроме войны, его не интересует.

— Неправда. Его интересует и кое-что еще.

— Добыча? — снисходительно улыбнулся Далхан.