Ричард Львиное Сердце был уверен, что даже в этом случае сможет показать себя.
Правда, блеснуть военным искусством ему не пришлось. Гарнизон первой же крепости Уэйверстоун оказался не готов к отражению атаки. Солдаты, валяясь на траве у ворот или занимаясь своими делами в кустах и на склонах рва, сперва просто с недоумением смотрели на приближающееся воинство, а потом стали оглядываться в поисках своих десятников, чтобы те подсказали им, как поступить. Тем временем король успел подняться на холм и, едва шевелясь в неудобных для него, но зато черненых — на его вкус — доспехах, приказал знаменосцу развернуть знамя, а гарнизону замка — сдать Уэйверстоун.
Гарнизон не возражал. Когда люди Ричарда разместились в маленьком покосившемся донжоне замка, местные наконец отыскали коменданта — он как раз пребывал в объятиях пышной дочки кузнеца — и спросили, как именно им поступать. Комендант был не дурак и понял, чем ему в этой ситуации грозит принятие стороны принца Иоанна.
Он, естественно, изъявил полную покорность законному королю и присоединился к его армии.
Так повторилось еще три раза. Все эти маленькие замки остались Ричарду I в наследство от королей Британии, которых он не мог считать своими предками, — от Эгберта, Этельвольфа и Альфреда Великого,[479] знаменитого в том числе и строительством множества «бургов» — небольших прибрежных фортов. Все эти форты занимали сторонники Иоанна де Мортена, но, говоря откровенно, пламенных и искренних сторонников среди них было не много. Большинство исходило из того, что служить надо тому, у кого сейчас в руках сила.
И потому они очень охотно складывали оружие, едва завидев развернутый стяг короля Ричарда.
Да и то сказать, он — законный король, а Иоанн — так, правитель на случай, хоть и поспешил короноваться. Принц бросил своих сторонников и, спасаясь от гнева вспыльчивого брата, сбежал во Францию, так почему они теперь должны класть за него головы? Порой очередной гарнизон присоединялся к разбухающей армии Ричарда раньше, чем государь предлагал сдать замок… Что ж, репутация короля Английского была всем хорошо известна: за измену или неповиновение он всегда карал смертью.
Народ, изнуренный поборами, как ни странно, приветствовал Львиное Сердце восторженно. Но это легко можно было объяснить. Ведь государь отсутствовал в Англии, когда со всех и каждого сдирали огромные суммы в дополнение к освященным столетиями податям. Он сидел в тюрьме, и это придавало королю-крестоносцу ореол мученика. Сознание крестьянина было слишком прямолинейным, чтобы связать находящегося в плену правителя и деньги, которые собирают по всей стране ему на выкуп. Простолюдина больше занимали дожди, урожай зерна, приплод у любимой коровы, а его ненависть была направлена — вот на этого гнилозубого сборщика налогов, вот на этого шерифа, который сажает недоплативших в тюрьму, вот на этого толстобрюхого монаха, болтающего о Божьей благодати, когда дома жрать нечего.
Но теперь король вернулся, и в душе каждого, кто его приветствовал, дремала надежда — вот приехал государь, уж он разберется. Уж он уймет беспокойных сборщиков, уж он поможет беднякам, которым деньги брать неоткуда. Что королю, скорее всего, не до таких мелочей, как чьи-то пенсы и шиллинги и чья-то разбитая жизнь, в сознании уже не умещалось.
Ричард принимал восторженный прием как должное. Он то и дело оглядывался на Дика, неизменно державшегося поблизости, и многозначительно кивал: мол, помнишь, что я тебе говорил? Молодой рыцарь не реагировал никак, и его величество остался в приятной убежденности, что сумел наставить графа Герефорда на путь истинный. А Дик думал лишь о том, что его отец совсем не знает настоящей жизни — лишь вершки, то есть то, что можно разглядеть с высоты трона.
До Лондона отряды короля добирались две недели. От замка к замку, от городка к городку армия все росла, и скоро улыбки крестьян стали кривоваты — по прежней памяти они, чествуя государя, прикидывали, во что им обойдется один постой этой оравы, где все требуют еды и питья. Его величество ничего не хотел знать. Он не слишком-то любил Англию, предпочитая пологим холмам и рощам дубов и тиса равнины и леса Франции. Ибо хоть и родился тридцать шесть лет назад именно в Англии, в Оксфорде, но вырос на материке. Он почти не знал английского, зато прекрасно владел добрым десятком французских наречий и чувствовал себя настоящим французом.
Плантагенет являлся в свое королевство только за деньгами.
И теперь, несмотря на перехваченный выкуп, он собирался содрать с Англии сколько сможет. Его внутреннему вожделеющему взору уже открывались целые груды золота, в которое он погрузит руки до локтя, а потом потратит его по своему усмотрению — и на корабли, и на доспехи, и на оружие, и на лучших воинов — и, конечно, на предметы роскоши. Как же без этого? Какой король без золотой посуды, без драгоценных тканей, без фавориток, увешанных ожерельями и браслетами?
Лондон встретил своего короля гирляндами, связанными из еловых и сосновых веток. Зимой неоткуда взять цветы, но купцы, надеясь на снисхождение вернувшегося государя, раскрыли двери своих хранилищ и отдали сотни ярких лент и десятки кусков цветастой ткани. И то и другое ненадолго превратило серый, угнетенный туманами и дождями город в место праздника.
Золота, которое Ричард но случаю вступления в Лондон навешал на себя, хватило бы, чтобы украсить рождественскую елку. Он все еще ездил на арабском жеребце, который недолюбливал венценосного седока за изрядную тяжесть, но повиновался его сильной руке, хоть и норовил цапнуть зубами за ладонь или колено. Лондонские улицы не пришлись коню по вкусу, он заплясал прямо под одной из триумфальных арок, едва не скинув его величество, отяжелевшего от доброго десятка фунтов драгоценного металла. Ричард легко совладал с жеребцом.
Эта короткая борьба властителя с конем встретила отклик в душах лондонцев, и те, лишний раз увидев в своем короле великого воина и рыцаря Креста, разразились приветственными криками. В качестве уступки своему духовнику и Герефорду Львиное Сердце метнул в толпу горсть серебра. Монеты сверкнули в воздухе бледным веером и полетели под ноги людям, стоящим по щиколотку в грязи. На месте, где серебро упало в лужи, немедленно образовалась дикая свалка и нередко случалось так, что одетый в отрепья нищий давал по зубам наряженному в дорогое сукно преуспевающему мастеру, тоже потянувшемуся за королевской подачкой.
Ричард расхохотался и поехал дальше. Для него раздача милостыни была еще одним светским развлечением.
Дик ехал с каменным лицом Он не видел ни драки, ни серебра, ни триумфальных арок, ни мрачного Лондона: он думал о Серпиане и о Далхане, потом мысль перескакивала на раненого Трагерна — где-то он сейчас. Наверное, не на Авалоне. После встречи с Далханом его к Авалону и близко не подпустят, куда уж там. Он может быть в Уэльсе, где-нибудь в Гвиннеде или в том же Озерном Крае, где Дик прожил почти целый год. О том времени молодой рыцарь вспоминал с нежностью. Покой и мир, которым он насладился в диаспоре друидов, стали для него настоящим откровением. Сердце отдыхало при одном воспоминании об этом.
Но прожить там всю жизнь Дик не согласился бы. Это не для него.
Вечером в королевском дворце, больше напоминающем замок и помнящем еще Вильгельма Завоевателя, шумел пир. К нему готовились более тщательно: и горчицы, и карпов, и розовых лепестков хватило на всех. Подавали разнообразное мясо, от птицы до дичины, и необычные блюда, которые называли изысканными, — например, так называемый паштет из соловьиных язычков. Попробовав его, молодой рыцарь засомневался, что повара изготавливали его именно из язычков этих невзрачных на вид, по таких сладкоголосых птиц. Скорее уж для экономии времени взяли язык теленка или поросенка, смололи в паштет, добавили пряностей и объявили «изысканным».
Подавались пышные пироги — огромные, длиной в три фута и шириной в полтора, — которые слуга резал острым ножом, похожим на скрамасакс. Кусок давался один на двоих, а поскольку кавалер, как это водится, разделял одну тарелку на двоих с дамой, то расковыривать для нее пирог должен был именно он. Так уж вышло, что Герефорда снова посадили рядом с принцессой Иоанной. С одной стороны, это была милость: соседство с особой королевской крови — не шутка. С другой — уступка самой Иоанне. О том, что принцесса не пользуется признанием при дворе своего брата, знал даже последний паж, да что там — последний слуга. Выбрать для нее кавалера стоило большого труда, а в отношении Герефорда никто не сомневался, что он сумеет найти подход к принцессе. Куда он денется?
