Сириец смотрел на Плантагенета все так же бесстрастно, как и раньше, даже когда Ричард замахнулся. Дик отвернулся и потому лишь услышал глухой стук. Король толкнул рыцаря в плечо.

— Держи меч. Хороший клинок, только слишком легкий, на мой вкус. Позови людей, пусть уберут отсюда эту падаль. И держи язык за зубами. Впрочем, я знаю, что ты умеешь молчать. Это очень хорошо.

Стражники на этот раз появились по первому зову, утащили бездыханное тело сарацина, рассеченное почти напополам, подтерли лужу крови. Удовлетворенный, Ричард улегся на широченную кровать и тут же уснул, не дожидаясь, пока из его опочивальни уйдут люди. Впрочем, в те времена, когда в замке было четыре-пять жилых зал и несколько десятков обитателей, все — от мелких дворянчиков, владевших деревенькой в несколько домиков, до самых могущественных государей, — привыкали никогда не оставаться в одиночестве. Даже ночью.

Утро началось поздно — слишком много выпившие накануне графы и герцоги мучались последствиями своей несдержанности, не показывали носа из своих комнат или отведенных им домов и знать не желали, что Саладин со своим войском все еще стоит под стенами Яффы. Солдаты тоже не горели желанием кидаться в бой — они еще не дограбили город.

К полудню солнце поднялось в зенит и стало жарить, словно хорошая печка. У южных ворот Яффы появились несколько нарядно одетых сарацин, возглавляемых переводчиком, и потребовали короля. Им ответили, что король не потащится через весь город, чтоб встречаться с какими-то сарацинами. В ответ было сказано, что они тут не просто так, а с подарком от султана.

Подарок франков заинтересовал, и вскоре со стены крикнули, что к королю отправили одного из дозорных с докладом. Мусульманам пришлось ждать у запертых ворот Яффы больше часа. За это время по стене и башенкам, откуда были видны южные ворота, сотники расставили солдат, потом дозорные появились и на других стенах и башнях, опасаясь, что подарок — лишь предлог, попытка отвлечь внимание от того участка стены, где сейчас сарацины пойдут на приступ. Но ничего подобного не произошло. Посланцы султана безропотно мялись у ворот, там они и дождались прибытия короля Англии.

Ричард Львиное Сердце появился в сопровождении Эдмера Монтгомери, Дика Герефорда и еще нескольких знатных сеньоров, легче всего переносивших похмелье. Правитель далекого островного государства смерил людей Саладина надменным, злым взглядом, причины которого они не поняли и не могли понять, поскольку сирийский султан и в самом деле не имел отношения к ночному происшествию в замке Яффы. Но даже если бы это было его рук дело, посланники, конечно, об этом ничего бы не узнали.

Один из них — тот, что понаряднее, с тюрбаном побольше, с золотыми украшениями потяжелее — слез с великолепного холеного гнедого жеребца, поклонился и стал говорить. Переводчик начинал неловко складывать слова французского языка, как только эмир замолкал.

— Мой господин, светлейший султан Сирии и Египта, передает английскому правителю свой привет. Он восхищен его смелостью и воинским умением. О да, мужество и сила государя Англии поистине покорили его. Султан видел его вчера среди воинов, на городских укреплениях. Но мой господин велел передать королю Английскому, что такому великому и знатному королю не подобает ходить пешком. В Сирии и Египте и в благословенном Арабистане благородные эмиры всегда ездят на самых лучших конях. Одного из таких коней султан дарит тебе.

Он посторонился, и двое сарацин вывели вперед великолепного жеребца-трехлетку, черного как смоль, с пышной гривой, волочившейся по камням. Лоснящийся, ухоженный, красивый, как демон ночи, жеребец грыз удила, мотал головой и то и дело пытался встать на дыбы. У короля вспыхнули глаза. Он ценил красивых коней и теперь, конечно, не мог устоять пред таким скакуном. Короткий жест рукой — и слуга, появившийся откуда-то из-за спины, протянул ему кусок черного хлеба.

— Какого черта ты мне суешь? — вспыхнул Ричард.

— Государь, за сладкой лепешкой придется бежать в замок, — оправдывался несчастный слуга. — Здесь у меня есть только мой хлеб!

— Знать ничего не знаю! Если не принесешь чего-нибудь сладкого, пока не досчитаю до двадцати, я тебя самого ему скормлю, — любуясь игрой мышц красавца-жеребца под гладкой, блестящей, лоснящейся кожей, сказал король. Слугу как ветром сдуло. Не обращая на это внимания, Плантагенет продолжал: — Такой сильный, такой могучий... Наверняка тобой не побрезгует.

Он и не подумал считать. Но прежде чем его гнев возродился, слуга появился опять — с синяком под глазом, с царапиной на щеке, с кровью, запекшейся в углу рта, и с куском истекающих медом сот в руке.

Жеребец недоверчиво принюхался к ладони Ричарда, на которой помятый кусочек напоенного медом воска казался слишком маленьким, и аккуратно взял его мягкими губами, Сжевал и замотал точеной головой, требуя еще.

Король Англии перехватил повод, и сарацины отступили. На коне было франкское седло на шитой красным шелком нарядной мавританской попоне. Конь несколько раз вскинул голову, и Ричард, сильно потянув за повод, заставил его подчиниться. Он огладил чуткую шею, где под тонкой, как пергамент, мягкой кожей пульсировала кровь. На лице короля появилось выражение настоящего наслаждения, словно он ласкал косы красивейшей из женщин. Он сделал попытку поставить ногу в стремя.

Дик сделал шаг к королю:

— Государь...

— Что, Герефорд?

— Не надо вам садиться на него верхом.

— Что случилось, Уэбо? — Государь Английский обернулся и зло сощурился. С таким взглядом короля опасно было встречаться, но молодой рыцарь не дрогнул.

— Не надо вам на него садиться первым.

— Ты в состоянии объяснить?

— Да, государь. Конь сарацинский. Не надо вам садиться в седло первым. Лучше пусть скакуна опробует кто-нибудь другой.

Плантагенет долго смотрел на Герефорда, словно решал, приказать ли ему убираться прочь или, наоборот, первым сесть в седло, но потом скользнул взглядом по своей свите и показал на Монтгомери.

— Герефорд достаточно послужил мне, — сказал Ричард, усмехаясь. — Послужи и ты, Эдмер. Ты же любишь красивых коней, верно?

— Да, государь.

— Тогда садись.

Монтгомери намотал повод на кулак и похлопал жеребца по шее. Тот дернулся, и в первый раз нога Эдмера толком в стремя не попала. Он три-четыре фута препотешным образом проскакал на одной ноге, и на лицах окружающих, как христиан, так и мусульман, появилась снисходительная улыбка. Монтгомери побагровел от досады, но повторил попытку и все-таки поставил ногу как надо. Жеребец прянул в сторону и засеменил боком, но английский граф уже поднялся в седло и уселся как следует. Перехватил повод поудобнее.

Конь встал на дыбы. Он оскалился, как демон, испуганный присутствием чужака на своей спине, рванулся и, расшвыряв сарацин, понесся по дороге. Прямиком к лагерю Саладина.

На пару мгновений у ворот Яффы воцарилась звенящая тишина.

— Так-так, — неспешно протянул король Англии. — Интересно. Очень-очень любопытно. Как я должен это понимать?

Эмир начал что-то говорить, но Ричард не стал слушать то, что принялся выдавливать из себя переводчик, уверенный, что все шишки на этот раз достанутся именно ему. Король раздраженно взмахнул рукой, и замолчали все — и толмач, и эмиры, и англичане, за спиной своего короля ставшие обсуждать происшествие.

— Отправляйтесь к своему султану, пока я не решил переслать ему ваши головы. Давайте живее и скажите ему, что короля Английского так просто не проведешь. Ну? Хотите, чтоб я передумал?

Эмирам не пришлось повторять на сирийском — впервые в жизни они поняли французский без помощи толмача. Они развернулись все, как один, и умчались прочь от Яффы — безлошадные слуги бежали рядом, держась за стремена, не желая проверять, станет ли страшный Англичанин выполнять свое обещание.

Впрочем, после Акры все сарацины знали: Ричард Львиное Сердце всегда выполняет свои обещания, как бы чудовищно они ни звучали.