Вот так и получилось, что на какое-то время, еще не поднявшись на укрепления, еще даже не затянув на животе пояс с мечом, Ричард стал предводителем всей армии, включая французов, которые подчинялись тому королю, которого он называл своим сюзереном. До определенной степени это было верно. Но лишь до определенной степени.

Солдаты и рыцари обожали Ричарда. Они видели в нем самих себя, только более могущественных, богатых, знатных и знаменитых. О Плантагенете говорили, что он не проиграл ни одной схватки на турнире, хотя это было неправдой, что он не проиграл ни одной войны, хотя это тоже не совсем соответствовало действительности. Но на основании этих слухов и восторженных отзывов, порой грешащих против истины, любой знающий человек сделал бы правильный вывод: хорош ли Ричард как воин или нет — не важно. Главное, что он хороший вождь.

И действительно, стоило ему появиться на гребне вала, укрепленного камнями, и в первый раз взмахнуть своим огромным мечом (государю захотелось повоевать — что ж, дело хозяйское, но справа немедленно появился граф Герефорд, а с другой стороны встал граф Монтгомери), как франки накинулись на сарацин с удвоенной энергией. И скоро потеснили их с гребня вала. А когда в воинов султана дождем полетели стрелы, отряды откатились прочь.

Правда, ненадолго. Перегруппировавшись, мусульмане попытались взять вал немного левее, где не было больших валунов, поставленных стоймя. Все это время лучники Саладина издалека осыпали франков стрелами со своих кривых и на удивление коротких, но в то же время весьма тугих луков. Кто-то погибал от смертельного укуса сарацинской стрелы, но тем, кого они не тронули, казалось, что усилия сарацинских лучников пропадают зря. Кроме того, среди них был сам король, не слишком ловко чувствующий себя без коня, рубившийся, словно простой пехотинец, и рядом с ним стыдно было робеть простолюдину. Потому солдаты дрались как сумасшедшие и умирали, не заметив этого.

Дику приходилось нелегко. К английскому государю рвались лучшие воины султана, что было совершенно понятно: не может быть более лакомой добычи, чем вражеский король. Даже удачливый Герефорд, наверное, не смог бы уцелеть, если б рядом с ним не встали его солдаты. Они оберегали полюбившегося им вожака так же, как сам рыцарь оберегал короля, и теперь они с Монтгомери подпускали к его величеству лишь тех противников, которых считали нужным подпустить. Вокруг Ричарда I очень быстро сомкнулась нерушимая стена отважных воинов, не отступающих ни на шаг.

Внезапно король запел. Должно быть, это были стихи его собственного сочинения, ветер разносил слова по всему валу, но оживились лишь немногие из французов. Его величество пел на диалекте ок, том самом, на котором разговаривали выходцы из Лангедока. Третий сын Генриха II вырос именно там, хоть и родился в Англии, в замке Беамонт, что в Оксфорде. Английский язык был для него чужим, а ок — родным. Ричард иногда сочинял стихи на парижском французском — том самом, который впоследствии возобладал над всеми окрестными диалектами, став языком всех французов, на том самом, который неплохо знал Дик Уэбо. Но английский государь никогда не писал песен на английском. Он едва мог вымолвить на нем пару слов.

Сарацин снова отогнали, и король ликующе завопил «Planta Genista»[444], что можно было воспринять как его девиз. Конечно, эту маленькую тактическую победу он воспринял как свою личную заслугу, свидетельство своей боевой доблести.

В какой-то степени так оно и было.

Дик перевел дух и осмотрелся. И застыл, едва успев взглянуть назад. Там на большом валуне, который солдаты с напряжением всех физических сил подкатили к валу, но втащить наверх уже не смогли, стояла, непринужденно опираясь на меч, красивая, как никогда, Серпиана и задумчиво наблюдала за ходом схватки. Но Герефорд не успел ничего крикнуть ей или хотя бы просто спросить, что она здесь делает, — воины Саладина снова пошли на приступ, на этот раз немного левее.

Они лезли упорно, как муравьи, словно от захвата франкского лагеря зависело, удастся отстоять Акру или нет. До определенной степени это, конечно, было так. Но сарацины были сильней всего, когда атаковали армию в чистом поле; на укреплениях, особенно внизу, они выглядели нелепо. Чистокровные сирийские жеребцы ничего не могли сделать, если их заставляли карабкаться в гору, а их наездники, привыкшие размахиваться саблей на скаку и сшибать врагу голову одним метким ударом, пешими чувствовали себя еще более неуютно, чем Ричард Плантагенет.

Но воины султана не собирались отступать. И в какой-то момент у самых ворот, оставленных в валу узким — едва телеге протиснуться — проходом, сарацины пробились в лагерь и с ликующими воплями рассыпались по вытоптанному пыльному пятачку каменистой земли, где обычно разгружали телеги.

Они оказались в тылу тех англичан, которые сражались на валу, а перед ними были палатки и повозки, то есть возможная добыча.

Дик обернулся, надеясь, что Серпиана, налюбовавшись на схватку, уже ушла туда, где Трагерн сторожил пленника, но девушка стояла на прежнем месте. Рыцарь-маг закричал, пытаясь окликнуть ее, но она не слышала или не хотела слышать. Изящным жестом придворной дамы, подхватив подол платья, она спрыгнула с камня и подняла меч.

Герефорд не мог отвлекаться, если хотел выжить, а он хотел. Уйти с поля боя он тоже не мог — долг требовал его присутствия рядом с королем. И на короткое время он заставил себя забыть о Серпиане. Выживет она или нет — он ничем не может ей сейчас помочь и ничего не сможет изменить, если погибнет сам. В бою его сердце должно быть пустым, а разум — занят только схваткой. Но в его горле застрял болезненный ком, который судорогой стискивал что-то внутри. Если б Дик отвлекся и поразмыслил, он назвал бы это тревогой.

Но девушка вовсе не терялась. Даже, казалось, длинное платье не сковывает ее движений. Левой рукой она придерживала край подола, правая непринужденно действовала, отягощенная длинным и узким кончаром. Серпиана, спрыгнув с камня, спокойно взглянула на бегущего к ней мусульманина, поддернула юбку повыше, открывая обнаженную левую голень почти до колена, а потом вдруг прянула вбок прямо из-под жаждущих рук сирийца. Воин Саладина принял ее за первый кус вожделенной добычи, но ошибся. Красавица вовсе не собиралась спокойно ждать, пока ее схватят.

Она вывернулась так, как человек изогнуться не может, тем более без подготовки, и полоснула мечом. Меч был легок, не тяжелее турецкого килиджа, но на пути клинка не оказалось доспеха, только ткань, кроме того, мусульманин не отскакивал, не заслонялся — он бежал навстречу. В последний момент девушка положила вторую руку на рукоять и налегла всем телом. Кровь брызнула на бледно-зеленый подол, навернутый на локоть, пятная его темно-бурыми брызгами. Серпиана не жалела наряда, ей было некогда — она встретила мечом второго сарацина.

Гибкая, как кошка, проворная, как ласка, стремительная в атаке, как змея, — и такая красивая, она оказалась не менее смертоносной, чем ее оружие. Потеряв надежду захватить ее как добычу, сирийцы стали пытаться хотя бы ранить ее, хотя бы сбить с ног.

Но она всякий раз исчезала с пути чужого оружия, словно ее тело было призрачным, и никакой металл не мог причинить ей вреда. Девушка, демонстрируя всем, кто мог видеть, непостижимые акробатические трюки, улыбалась — ей приятно было немного размяться и впервые с тех пор, как пробудилась от смертного сна, убедиться, что ее ловкость и умения остались при ней. Иномирянке было настолько весело, что, когда король Ричард закончил петь очередную песню на наречии ок, запела свою. Должно быть, на родном языке, но, с облегчением слыша ее голос, Дик внезапно осознал, что понимает, о чем идет речь.