— Да, только чести сестры урон был нанесен больше года назад. Помнишь ту грандиозную ссору нынешнего короля с его батюшкой?
— Хороший правитель пускает обиду в ход, как оружие, — вовремя.
— Слишком это мудрено. — Джордж оторвал у каплуна истекающую жиром ногу. — По мне, так просто надо дать в морду и не ломать голову, когда это выгодней сделать.
— Потому-то ты и не король.
Посмеялись.
Замечание Филиппа, разумеется, дошло до ушей английского правителя, и его немедленно обуяла холодная ярость. Еще тогда, полтора года назад, он всполошил своей ссорой весь английский лагерь, чуть не подрался с собственным отцом, так что ж ему было стесняться француза? Правда, Филиппа не случилось поблизости, и пришлось удовольствоваться резким ответом. Все тот же граф Фландрский передал французскому королю, что английский государь никогда не женится на Алисе, потому что его отец, Генрих II, знал ее слишком близко и даже имел от нее сына, что готовы подтвердить множество свидетелей. Фраза, что свидетели готовы подтвердить свои слова "всяческим образом", явились последней каплей, переполнившей чашу терпения Филиппа.
Но когда король Французский решительно объявил, что собирается домой, Ричард опомнился. Он тут же сообразил, что отправляться в поход с теми силами, что есть у него, безрассудно. Какие ни есть силы в распоряжении государя Франции — это хорошая подмога. Было и еще одно соображение, поколебавшее решимость английского правителя ссориться с Филиппом. То, что Капетинг предпочел бы поскорей вернуть под свою руку и Аквитанию, и Пуату, и Лангедок, и, наверное, даже Нормандию, англичанин не сомневался. И теперь, когда армия Англии будет далеко, кто помешает Филиппу сделать это? Государи могут играть в дружбу, но забывать о том, что их интересы всегда сами по себе, — глупо и опасно.
Ричард сообразил, что, наверное, был слишком недальновиден и пошел на попятный. Разумеется, сделать это следовало аккуратно, потому что признавать свою неправоту даже для вида Плантагенет не собирался — лицо следовало сохранить. Так что на беседу пришлось отправить все того же графа Фландрского, большого доку по части переговоров. Сын Генриха II, если б пошел мириться сам, рассорился бы с Филиппом окончательно. Дик порадовался, что он по крайней мере осознает это.
Беседа между королем Франции и графом Фландрии затянулась. К счастью для Ричарда, большая часть вассалов Филиппа изрядно потратилась на подготовку к походу и слишком на многое рассчитывала, чтоб теперь так вот просто взять — и вернуться домой. В то время мало кто из королей мог позволить себе распоряжаться своими вассалами, слишком часто получалось наоборот. Король Франции был едва ли не самым бедным сеньором среди своих графов и герцогов, он зависел от их желаний и побуждений и не мог просто приказать. Так уж получилось, что с Ричардом мало кто решился бы спорить, он еще в двенадцать лет, не колеблясь, развешивал бунтующих баронов на деревьях, и за ним была сила. О Филиппе этого никто бы не сказал, ему еще предстояло наводить порядок в своих землях. И, объявив о возвращении во Францию, он обнаружил, что ему не хотят подчиняться.
Наследник Гуго Капета, основателя династии, не меньше своего великого предка стремился к власти, к абсолютной власти в своей стране, но он умел держать себя в руках. Настаивая, он осознал, что обречен потерпеть поражение. Его вассалы не желали бесславно возвращаться в свою страну, они хотели повоевать, пограбить и позахватывать земель. А значит, отдавать повторный приказ бессмысленно — ему все равно никто не подчинится. Филипп знал, что, если власти не повинуются, она перестает быть властью, Конечно, ему не подчинились, но теперь следовало сделать хорошую мину при плохой игре. И посланник короля Английского дал ему такую возможность.
Поддаваться на уговоры не хотелось, но пришлось. Француз поломался и пообещал покончить дело миром. На встрече с Ричардом он, приклеив к лицу любезную улыбку, согласился освободить его от всех клятв и договоров, заключенных по поводу обручения с Алисой. В ответ, уверенный, что все дела решаются посредством выплат достойных сумм, король Английский пообещал ежегодно выплачивать французскому государю по две тысячи марок в течение пяти лет и тут же, подозвав камерария, приказал выдать первую сумму. Разумеется, Жизор и все окрестные владения, переданные Плантагенету в качестве приданого Алисы Французской, должны были быть возвращены Филиппу. Ричард выразил согласие вернуть эти владения, и его собеседнику не оставалось ничего другого, кроме как подтвердить освобождение своего несостоявшегося зятя от обязательств и согласие не оспаривать право английского короля жениться на ком угодно.
По случаю утверждения договоров были приложены печати (писцы, старательно скрипя перьями, быстро изготовили два больших документа, которые были подписаны королями не глядя) и объявлен пир. Хорошенько выпив, Плантагенет развеселился и принялся шутить. Филипп, не чувствовавший себя столь же лучезарно, настолько привык притворяться, что вроде и сам развлекался от души. Его лицемерия никто не смог бы обнаружить, и, может быть, он сам не знал, искренне радуется жизни или нет. Если вначале французскому государю приходилось заставлять себя быть дружелюбным, то к концу вечера он уже, кажется привык к этому состоянию и все получалось естественно.
Приказ на возвращение во Францию был отменен, и тридцатого числа, в четверг, Филипп со всем своим войском отплыл из Мессины в Птолемаиду, куда и собирался. Ричард задержался в Сицилии еще на какое-то время — лишь для того, чтобы получить от Танкреда все обещанные корабли, ценности и золото. Король Английский наконец-то встретился со своей невестой Беренгерой — по совету графа Фландрского, лишь после того, как Капетинг отбыл с острова, чтоб не дразнить его лишний раз.
Беренгера была высокой, немного полноватой двадцатисемилетней женщиной, не слишком красивой, но зато держащейся очень величественно. В таком, как у нее, возрасте женщины в королевских семьях не вступали в брак, и лишь богатое приданое могло убедить какого-либо короля взять ее. Санчо, понимая, что его дочь слишком стара для брака с таким могущественным государем, как Ричард, не поскупился — и земельные владения, и золото, и корабли, и даже небольшая армия, предоставляемая зятю для войны в Палестине. В этой ситуации ни возраст невесты, ни ее красота не имели значения. Альенор Аквитанская, не желавшая союза сына с французским королем, убеждала его, что избранная девица происходит из семьи, славящейся своей плодовитостью, что она умеет держаться и не уронит чести королевского дома, как Алиса, строившая глазки кому ни попадя, но Ричард слушал ее равнодушно.
В апреле английский государь приказал срыть укрепления Матегриффона, не желая дарить Танкреду готовую крепость, и мессинцы, которые всего полгода назад таскали камни на эти стены, покорно принялись их разбирать. Что они думали на этот счет, осталось при них. Городские сановники скрипели зубами, но поставляли достаточно съестных припасов, чтоб прокормить рабочих и прожорливых рыцарей неуемного короля. Лишь неуклонное приближение лета — самого подходящего для войны времени года — давало сицилийцам силы терпеть. Англичане готовили корабли — проверяли такелаж, растягивали паруса, чтоб лишний раз убедиться что нигде нет дыр или обтрепавшихся швов. На пристань свозили сено и овес, солонину, крупы, муку, соль и уйму других припасов; рыцари приводили в порядок вооружение, оруженосцы обихаживали коней, заранее жалея их, обреченных, как и люди, путешествовать морем.
В первый же четверг после Пасхи, двадцатого апреля англичане под ликующие, исполненные облегчения крики сицилийцев сели, наконец, на корабли и распустили паруса. Теперь у Ричарда было сто пятьдесят больших боевых кораблей и пятьдесят три отлично вооруженные галеры. Серпиана, стоявшая на корме большой королевской пурпурной барки, куталась в тонкий плащ, расшитый цветами и розетками, любовалась тающим в туманной дымке островом. Небо было таким ясным, словно умытым, — ни единого белого росчерка. Свет, жаркий и ласковый, изливался на морскую гладь, кажущуюся чуть более темной, чем обычно, и Дика удивляло, что его невеста кутается в плащ. Подойдя, он положил ей руку на плечо, изящное и хрупкое.
