Город был защищен с земли двумя стенами, поменьше и побольше, а с моря — длинным молом естественного происхождения. Он доходил до середины порта, и Роберт Гвискар в свое время приказал достроить его. Впрочем, его приказ выполнили своеобразно — достроили не вперед, а вбок, загнув мол когтем, и теперь от любых бурь защищена была только половина порта. В этой большой бухте, уже более смахивающей на лагуну, прятались разнообразные корабли — от торговых и рыболовных до боевых. Впрочем, как ни велика она была, армада английских кораблей не поместилась бы там, даже если выгнать в открытое море все суда жителей города и купцов. Французы, которых было немногим меньше, тоже ютились в стороне и облепили мол по всей длине так же густо, как пчелы молодого роя облепляют ветку.
Для роскошного барка короля Ричарда, впрочем, место нашли и особо расчистили. Он вошел в порт горделиво, разгоняя тучу мелких лодок рыбаков, которым — хочешь не хочешь — надо выходить в море даже в такой торжественный день, как двадцать третье сентября, день прибытия Плантагенета в Мессину. За огромным изукрашенным кораблем выстроились четырнадцать сопровождающих кораблей, не таких больших, в том числе "Перепел" Йорка и "Святая Анна". Но Дика это больше не интересовало, он находился на пурпурном королевском барке вместе с Серпианой и зеленым Трагерном (когда он успел позеленеть, непонятно, ведь пролив был так мал, наверное, молодому друиду стало худо от одного только предвкушения ненавистного морского похода).
По жесту короля Английского его слуги подняли трубы, и бухту огласил низкий, похожий на бычий, рев, в ответ с берега ударили литавры. Одновременным движением десятка натренированных оруженосцев были распущены стяги, забившиеся под легким и очень приятным на жаре дневным бризом. Король заранее отдал приказ всем своим рыцарям облачиться в доспехи, и корнуоллец рассматривал мессинский порт из-под шлема.
— Король собирается сразу вступать в бой? — подобравшись поближе к Дику, осторожно спросила девушка.
— Нет, — так же тихо ответил он, хотя за ревом труб никто не услышал бы даже его крика. — Король всего лишь хочет покрасоваться.
Серпиана с любопытством посмотрела на государя:
— Он считает, что это красиво?
— Нет, он считает, что это величественно.
На берегу короля собирались встречать. Зрелище получилось великолепное, простолюдинам на потеху — развернутые знамена, развешанные на балконах выходящих фасадом в порт домов, уже немного поблекшие под лучами солнца (на Сицилии это случалось очень быстро), видимо, предназначенные сперва для предшественника Ричарда, короля Филиппа-Августа… На большой пристани встали три десятка облаченных в алое рыцарей, вперед вышел французский государь, потевший под бархатом и роскошным меховым плащом, рядом с ним теснились знатные мессинцы. По правую руку от Филиппа стоял Иордан Пинский, по левую — Мергрит, носивший титул эмира, чуть в стороне архиепископ Вильгельм Фарусский, которого называли архиепископом с Королевской горы, остальные расположились сзади. Все были разодеты в шелка и бархат, хотя сентябрь был жарким месяцем, не уступавшим английскому июлю, но столь могущественного властителя подобало встречать именно так.
На лицах многих заметно было смятение и даже страх — репутация у молодого Плантагенета была такова, что от него могли ожидать даже погрома. Ричарду, сыну Генриха, следовало изъявить всяческое уважение и подобострастие, чтоб не нарваться на кончик его меча. Но вдруг в споре одолеет Танкред? Нельзя было забывать и об этом и перед де Лечче должным образом сыграть ту же роль. Лишь очень немногие занимали хоть какую-нибудь твердую позицию, и никто не понимал, что Танкред ли, Генрих VI или даже юный Боэмунд, сын Вильгельма II (если б он остался жив, ему сейчас исполнилось бы не более десяти лет) — неважно, лишь бы правление было разумным. Каждый лелеял какие-то свои планы и мысленно подсчитывал, что можно получить от каждого претендента на престол.
На причалившую к пристани королевскую барку перекинули сходни, поверх них постелили пурпурный ковер с желтой каймой, и лишь тогда на них ступил король. Трубы взвыли как оглашенные — видимо, чтоб лишний раз напомнить о прибытии правителя, не дай бог, кто-то еще не заметил сего факта. В такт загремели литавры на берегу, и от всего этого грохота лица мессинских сановников еще больше осунулись. Даже Филипп-Август задумался — должно быть, вспоминал, какой грохот и шум устроили, когда встречали его, и сравнение, кажется, было не в его пользу.
"Можно представить, что он прикажет устроить в следующий раз", — подумал Дик, слушая, как беснуются испуганные кони. Он поглядел на Серпиану — девушка в честь прибытия нарядилась в синее платье, и на шее ее что-то таинственно поблескивало. Она уложила волосы с помощью целой горсти шпилек и выглядела не хуже, чем любая французская леди. Девушка-змея сошла на берег вслед за Диком, который по примеру других рыцарей короля громыхал и лязгал изо всех сил. Короли, встретившись на пристани, тут же принялись что-то обсуждать, корнуоллца их разговоры не заинтересовали — он оглядывал порт, прикидывая, как его можно штурмовать. "Болван ты, — подумал он вдруг. — Ведь эти августейшие сейчас могут решить, когда и с кем начнется война, а отдуваться за их решения будешь ты". Он попытался прислушаться, но без толку. Потом шума стало немного меньше, и корнуоллец смог кое-что расслышать.
— …Не стоит, друг мой, — говорил Ричард, и то, что любезность его была притворна, заметил даже Дик. — Право, это дело семейное. С Танкредом я разберусь и сам, но Иерусалим — дело куда как более важное. И главное — почетное. Охота ли королю Французскому участвовать в мелких дрязгах?!
"Ничего себе мелкие дрязги!" — было написано у Филиппа на лице. И Дик с готовностью согласился бы с французом. Две Сицилии — это немало, и следует проследить за тем, чтоб столь жирный кусок не проглотил кто не надо.
— Mon cousin, разве я оставлю вас одного в таком щекотливом деле? — ответил Филипп-Август. — Зловредный бастард должен быть устранен, и это смогут сделать разом мои и твои войска.
На правах телохранителя корнуоллец с каменным лицом потеснил воинов английского правителя, встал за плечом своего суверена и сделал вид, что не слушает и не слышит. На самом деле ему был очень интересен финал беседы, да и ход ее — тоже.
— Благодарю тебя, друг мой, — проговорил, улыбаясь, Ричард, но из-за улыбки упрямо выглядывала злоба.
Видя подобострастие сановников и зная, что войск у де Лечче меньше, чем нужно, чтоб вести войну даже против одного из королей, Плантагенет предпочитал совершить все задуманное сам. Он хотел, чтоб Филипп-Август не мешал ему распоряжаться Двумя Сицилиями по своей прихоти. Король Франции желал того же для себя.
Они обменивались любезностями, прикрывая ими свои истинные желания и устремления, и воздух между ними, казалось, потрескивает от напряжения. Ричард настаивал, упирая на то, что его дело с Танкредом — сугубо семейное. Он не мог похвастаться изобретательностью или богатой аргументацией, но упорства ему было не занимать. В конце концов Филипп, уставший повторять одно и то же разными словами, согласился. Король Французский не любил спорить, особенно тогда, когда чувствовал, что его попросту не слушают. Но выраженному публично согласию надо следовать… Он отступил и наклонился к своему коннетаблю. Дик стоял близко и, обладая острым слухом, разобрал предназначенные не ему распоряжения.
— Прикажи готовить корабли, — шепнул Филипп. — Пусть воины поднимаются на борт, но без лошадей. Выйдете из гавани, а затем вернетесь. Сообщишь всем, что помешал ветер.
Коннетабль поклонился и отправился выполнять. Корнуоллец на всякий случай подавил рвущуюся улыбку, хотя ее и так никто бы не углядел под шлемом. Молодой рыцарь поспешил за королем, довольным одержанной дипломатической победой, туда, куда конюхи подводили сведенных по широким сходням скакунов. Среди животных, все еще нервничающих от близости воды и обилия чужих запахов, был и конь Дика. Король благосклонно отнесся к тому, что корнуоллец поспешил пристроить своего скакуна рядом со свирепым черным жеребцом, укрытым попоной с вышитыми геральдическими львами. Также Ричард не возражал против присутствия в его свите Серпианы.
