Отряды рыцарей кинулись друг на друга. Скоро в этой мешанине стало трудно что-либо разобрать, но разодетые в пух и прах дамы, приоткрыв в азарте свои хорошенькие ротики, в блеске глазок давали выход всему своему возбуждению, потому как проявлять его в ободряющих криках неаристократично и не пристало изящным красавицам, которые желают произвести на рыцарей впечатление хрупких цветков. Они жадно выискивали взглядом знакомые цвета и старались не упустить из виду, хоть это и давалось с большим трудом. Проявлять свои чувства хоть как-нибудь очень хотелось, и в самые напряженные моменты боя ахи, щебет изысканно-высоких голосов и якобы испуганный писк перекрывали звон оружия, лязг доспехов и ржание коней. Привставая на скамьях, они обрывали верхние свободные рукава своих платьев, те самые, приметанные к лифам на живую нитку, и швыряли понравившимся рыцарям либо тем, кого желали подбодрить. Некоторые рукава не долетали до ограждения и сиротливо лежали там яркими пятнами жаждущих любовного приключения сердец.
Схватка сразу разбилась на несколько групп, в составе которых угадывались личные предпочтения участников. Зачастую на турнирах сводились старые счеты или выращивались новые обиды, иногда это приводило к гибели одного из участников, иногда же заканчивалось лишь тем, что двое обиженных какое-то время азартно тузили друг друга, после чего расходились довольные. Рыцари, считавшие себя сильными, стремились лишний раз доказать это и ввязывались во все схватки, те, что послабей или не столь драчливые, но более осторожные, предпочитает держаться рядом с кем-нибудь из друзей.
Один из рыцарей короля Филиппа, вассал герцога Бургундского, сеньор де Дрэ, опытный турнирный боец, с удовольствием метался по ристалищу, атаковал английских дворян одного за другим. Он слыл забиякой, на самом же деле просто не желал герять свою репутацию хорошего бойца и постоянно соперничал за это звание с Вильгельмом из Бара слывшего первым, соперничал во всем. И если, скажем, богатством, знатностью и размерами владений однозначно уступал ему, то в драчливости, наверное даже превзошел — признанному умельцу ни к чему рваться что-то доказывать. В поход на Восток Гийом де Дрэ собирался с охотой, поскольку рассчитывал догнать Вильгельма хоть в первом и третьем из перечисленного, раз уж во втором это было почти невозможно.
Он благополучно и в удовольствие сразился с кем-то из соотечественников, а затем встретился лицом к лицу с одним из Неизвестных рыцарей. На черном посеченном щите поверх следов соскобленного старого герба был нарисован новый. При первом взгляде в очертаниях равномерно-белого зверя удалось бы угадать королевского льва, но английский рыцарь, похоже, не был столь нагл и самонадеян, чтоб брать герб, слишком явно копирующий знак своего государя. Этот лев выглядел странно, поскольку изобразили его более хрупким и изящным, нежели требовали геральдические традиции. Он не вставал на дыбы на своем черном поле, а мягко ступал, вытянувшись вперед, и у него имелись крылья…
Помимо необычного герба незнакомец был обладателем отличных доспехов — хорошая кольчуга, наплечники, наручи, поножи и нагрудник, составленный из подвижно соединенных пластин, где были выгравированы серебряные каймы. На основании увиденного Гийом заключил, что противник его богат и знатен, знатен и богат, ибо для рыцарского сословия то и другое тесно связано. Доспех чужака, красивый и добротный, Гийому очень понравился он был, конечно же, лучше, чем собственный Гийомов старый хуберт — длинная кольчуга с рукавами по запястье и широким воротником), а повергнув противника, он смог бы получить воинскую справу как ценный трофей и по красоте вооружения сравняться с Вильгельмом из Бара. Кроме того, очень хорош был меч, извлеченный незнакомцем из ножен, — длинный, с золотой каймой по долу, — лишняя причина побороться за приз.
Неизвестный рыцарь, которого де Дрэ наметил себе в противники, выглядел стройным, даже щуплым и, казалось, не мог представлять собой серьезного врага. Но отпор Гийому неожиданно дал очень серьезный. Мечом и щитом, как оказалось, он владел неплохо и был силен. Удар булавы, хоть и облегченной, турнирной, но вполне способной размозжить руку или голову, удар, призванный сразу определить того, у кого больше шансов на победу, он отразил краем щита, скользяще. Не теряя времени, сеньор де Дрэ шарахнул еще разок, надеясь попасть по шлему, но вместо шлема на пути оружия снова оказался щит. Парировав несколько атак, незнакомец вдруг правой рукой вытолкнул окованный металлом круг вперед, и этот неожиданный пинок вышиб Гийома из седла.
Рыцарь с белым львом соскочил с коня рядом с противником и жестом руки, облитой, как чешуей, кольчужной перчаткой, предложил продолжить. Раздосадованный сеньор де Дрэ не без помощи своего вынырнувшего неизвестно откуда оруженосца вскочил на ноги, принял подобранную с земли булаву и кинулся на врага. Булавой он размахивал так решительно, что едва не сшиб шлем с сеньора де Морнэ, за что не было времени даже принести извинения.
Незнакомец уверенно держал Гийома на расстоянии, то и дело награждая его ударами по щиту, торсу и шлему, от которых у француза скоро начало позванивать в ушах, Тут-то его и посетило предположение, что понравившийся ему доспех вряд ли удастся прибрать к рукам, а парой минут позже рыцарь с белым львом на гербе опрокинул бургундского сеньора и тычком меча по воротнику Хуберта обозначил смертельный удар. Поверженному ничего не оставалось, кроме как запросить пощады. Незнакомец убрал клинок, сел на коня, послушно дожидавшегося поблизости, и удалился в поисках новых приключений. Гийом же, заранее оплакивая свой мелкоплетеный доспех, поплелся восвояси, в раздражении отмахиваясь от желающего услужить оруженосца.
На арене было немало рыцарей, прекрасно владеющих оружием, грозных в схватке, но каким-то чудом незнакомец с крылатым львом умудрился выделиться даже на общем фоне, должно быть, потому, что не примыкал ни к какой группе, действовал в одиночку (притом что подобный бой считался "общим", то есть не один на один) и сходился на длину меча с любым доспешным воином, предлагающим ему поединок. На него обратили внимание, когда он вступил в схватку сразу с двумя французскими сеньорами из Лангедока.
До Вселенского собора, долженствующего объявить альбигойцев такими же еретиками, какими с семьдесят девятого года считались катары, оставалось еще более двадцати лет, но на уроженцев Лайдгедока и Прованса добрые католики уже косились с недоверием. Большинство сеньоров не имели никакого отношения к этой ереси, проповедующей отказ от богатства, семьи и всех земных наслаждений (только тот, кому не повезло ни с тем, ни с другим, ни с третьим, мог легко и без какого-либо внутреннего сопротивления принять взгляды катаров), являлись верными подданными французской короны и добрыми католиками, могущими доказать свою благонадежность. Но на них все-таки поглядывали с сомнением, словно само хождение по земле, зараженной еретическим духом, уже марало христианина. В любом случае схватка англичанина с лангедокцами была воспринята с интересом, и симпатии как-то незаметно оказались не на стороне французов.
Тяжело положение для любого рыцаря, когда на него нападают сразу с двух сторон, потому что шлем, даже если он не из новомодных, глухих, похожих на железный бочонок, но все равно непременно с нащечниками и наносником, ограничивает обзор. Кольчужный капюшон, надетый под шлем, сильно уменьшает возможность поворота головы, проще говоря, смотреть то вправо, то влево можно, лишь поворачиваясь всем телом. Быстро, понятное дело, такой поворот не совершишь, да на плечи к тому же давит тяжесть в десятки фунтов, при которой человек движется очень медленно. И здесь помощь могли оказать только опыт и умение, а также то чутье, которое одно сулит воину надежду выжить в бою.
Незнакомец не выглядел наивным новичком, и против лангедокцев принялся действовать сразу же, как только те изъявили готовность напасть на него. Вряд ли он мог видеть каждое движение противников, но реагировал так, словно чувствовал, чего именно ему ожидать от нападающих через миг. Двое французов атаковали практически одновременно, но меч одного неизменно сталкивался с мечом англичанина, булава другого никак не могла проникнуть сквозь преграду его щита. Парируя удары щитом, рыцарь с белым львом разворачивал его так, что булава проходила только вскользь. Закованный в тяжелый доспех лангедокский сеньор не мог мгновенно повторить атаку. Кроме того, бить приходилось во всю мощь, прилагая тяжесть тела, что усиливало инерцию движения, в противном случае атака была попросту бессмысленна и сквозь кольчугу и щит даже неощутима. Но тогда удержать оружие, не попавшее в цель, не удавалось, А значит, позволяя булаве соскальзывать со щита противника и лететь в землю, ты обречен на следование за ней.
