– Но я же ни в чем не виноват! – воскликнул Эд.

– Верю, – кивнул сэр Донован, – но они-то все об этом пока не знают! Так что переночуете здесь, если что – стены тут крепкие и охрана надежная.

– Хорошо, вам виднее, сэр, – не стал спорить юноша.

В комнате, в которую по приказу бородача препроводил его стражник, окон также не имелось – свет шел от лампы над дверью, отсутствовали и стулья со столом, зато имелся низкий деревянный топчан. Сидеть на нем было неудобно, лежать жестко, и Эд принялся, словно маятник, прохаживаться из угла в угол. Наскучив этим занятием через какое-то время, попробовал толкнуть дверь, но та оказалась заперта. Не то чтобы он сильно удивился этому обстоятельству – скорее, тому, что не слышал, как закрывался засов, – но отчетливое сознание того, что он здесь не просто гость, пришло только теперь.

Через несколько часов – следить за ходом времени в этом каменном мешке было непросто – стражник принес еду – краюху хлеба и кувшин разбавленного едва ли не до состояния пустой воды эля. Эд попросился выйти в туалет, но вместо этого ему был продемонстрирован почти сливающийся с полом деревянный лючок в дальнем, самом темном углу камеры, прикрывающий узкую дыру. Вот глядя на этот импровизированный санузел и скромную снедь, выданную на ужин, юноша окончательно и ощутил себя узником.

Единственным утешением служило то, что у него не отобрали кортик – то ли из уважения к его рыцарскому статусу, то ли справедливо рассудив, что против алебард стражи это все равно не оружие, разве что самому заколоться. Но какими бы соображениями ни руководствовались его тюремщики, Эд такому решению был только рад.

Наутро вновь заявился сэр Донован со своими вопросами. Сегодня распорядитель выглядел уже куда спокойнее, держался жестче, хотя и не переходя той грани, за которой его поведение уже выглядело бы оскорбительным, но временами на ней балансируя. Детские годы Эда его более не занимали, зато живо интересовали барон Андрей, сэр Роджер и сэр Кретьен. Юноша рассказал, что знал. Называл бородач и иные громкие имена: герцога Руга, герцога Альтера, маркиза Иссили, графини де Тэрако, барона Савосского и многие, многие другие, но здесь Эд был уже бессилен что-то пояснить. Сэр Донован, впрочем, не настаивал.

Вечером вновь состоялся допрос, какие-то вопросы повторялись, какие-то появились новые – таких, впрочем, было не слишком много. В конце же, уже уходя, сэр Донован внезапно остановился в дверях, сунул руку за пазуху и извлек оттуда бумажный конверт.

– От вашего оруженосца, – сообщил бородач, протягивая его Эду. – Прочтите при мне.

Если во время чтения сэр Донован следил за выражением лица Эда, то едва ли смог расшифровать на нем что-либо, кроме первоначальной радости, сменявшейся с каждой секундой все нарастающим недоумением. Стихи? К чему? Менее уместное послание составить – это еще постараться на до было бы! Разве что две последние строчки – «Крепись!.. Алекса» – имели смысл. Но все остальное?!

Вопреки ожиданию Эда, сэр Донован не стал забирать письмо назад, и уже готовясь ко сну, лежа на топчане, юноша перечитал его еще несколько раз. Не могла же Алекса написать все это просто так, наверняка она хотела что-то ему передать – что-то, не предназначенное для чужих глаз и ушей. Но что?

Едва померкнет отсвет дня…

Да, уже вечер. Намек?

Голоса, полет, один за всех…

Не может ли это означать?..

Всю ночь Эд не сомкнул глаз, ожидая… Сам не зная чего. Голосов, полета, штурма… Ничего необычного, впрочем, так и не произошло, а утром, как по расписанию, явился сэр Донован и возобновились допросы. Про письмо, впрочем, бородач не спрашивал. Зато настойчиво интересовался, болел ли Эд карской лихорадкой и бывал ли в Королевском уделе. Именно так, в смысловой связке одного с другим. Юноша терпеливо отвечал, что лихорадкой, разумеется, болел – в раннем детстве и подробностей не помнит, но, как рассказывал дядя, в легкой форме, как и все местные. В Королевском уделе бывать не довелось, хотя посетить Столицу мечтает.

– Что ж, не все мечты сбываются, – угрюмо бросил сэр Донован.

После скудной трапезы – есть ему давали раз в день, перед сном – Эд вновь бился над письмом, силясь проникнуть сквозь нелепые строчки в его потаенный смысл. Ну ясно же, что речь тут должна идти о побеге! Может быть, как раз этой ночью спасение придет? Или, может, это он, Эд, должен сделать что-то для этого? Но что? Ладонь эфес найдет… Кортик – вот он, но что с него толку? Штандарт взметнется… Нет у него никакого штандарта, сделать его не из чего и взметнуть некуда! Голоса… Подать голос? Когда? И как? Уже не зная, что думать, Эд попробовал петь вслух – чем не голоса? Сперва негромко, а затем, осмелев, во весь голос. Помощь, однако, не пришла. Зато явился заспанный стражник, заявивший, что если сэр рыцарь немедленно не заткнется, то он, со всем подобающим почтением, насадит его голову на алебарду и скажет начальству, что так все и было. Юноша обругал наглеца, вспомнив самые изысканные выражения родной карской фермы, чем, похоже, произвел на гвардейца определенное впечатление, но продолжить свои вокальные упражнения не рискнул.

День сменялся днем – их череду было удобно отслеживать по визитам сэра Донована, – и Эд даже стал понемногу привыкать к своему новому положению. Мысли о побеге, то ли готовящемся Алексой, то ли бывшем всего лишь плодом его собственной фантазии, постепенно отступили на второй план, и место их заняли другие: как вообще вышло, что все случилось так, как оно случилось? И чем больше он погружался в воспоминания, тем больше там обнаруживалось разного рода намеков и странностей. И нередко напрямую связанных с его верным оруженосцем. Что, к примеру, имела в виду Алекса, когда заявила, что Эду следует ее опасаться? Просто неудачная шутка? А это ее странное предостережение, чтобы он был осторожен на ристалище? Или сама поездка в музей: очень уж вовремя образовался тот грозовой фронт, помешавший им вернуться в лагерь. Что, прогноз погоды заранее нельзя было посмотреть? А ведь именно той ночью его искал в лагере барон Андрей. А странное происшествие с «седлом» сэра Дмитрия? А с его собственным «седлом»?!

С другой стороны, взломать печать Алекса, конечно же, никак бы не смогла. Да и возможности такой не имела – они все время были вместе. Насчет «седла» сэра Дмитрия и вовсе нелепо ее в чем-то подозревать, к тому же техники герцога не обнаружили ничего подозрительного. Странные слова на постоялом дворе? Обычный девчоночий нервяк, к тому же на фоне пары кружек эля. Да и, если вдуматься, опасалась она не за графа Штерна, а за него, Эда! Может, правда предчувствовала что-то, говорят, такое бывает. Сэр Тристан вон тоже что-то говорил про свою интуицию. И не ошибся, кстати: поединок действительно завершился совсем не так, как все ожидали. Другое дело, что заработать на этом Северному Ветру вряд ли удалось…

В общем, как бы там ни было, ясно, что не Алекса виновата в его нынешнем печальном положении. Не Алекса. Ну а что уж там послужило причиной гибели блистательного графа – несчастный случай или коварный заговор – это пусть теперь сэр Донован разбирается, ему за это герцог жалование платит. А мы поможем, чем можем. Вот только можем мы, увы, мало…

– Сэр Эдуард, – если бы старик-судья не повернул седую голову в его сторону, Эд, пожалуй, ни за что бы не разобрал адресованных ему слов, по крайней мере, о смысле предыдущих реплик Его Сиятельства, обращенных в зал или к сэру Доновану, выступающему своего рода докладчиком, юноше до сих пор приходилось лишь догадываться. – Вы по-прежнему не признаете за собой вину в убийстве сэра Станислава, графа Штерна? Прошу отвечать «да» или «нет».

– Нет, Ваше Сиятельство, не признаю, – еще накануне бородач-распорядитель предостерег его от любых попыток растечься мысью по древу в случаях, когда судье требуется четкий и однозначный ответ. Впрочем, тут и так добавить было нечего.