— К твоим ногам падут звёздные системы и галактики, — прошипел мне Примарх, используя специальный тон аэрахов, который был равнозначен жесту: «О чём тут ещё можно говорить?». — Любые сокровища известных миров станут твоими. Любые женщины, даже самые экзотические. Всё, всё, что ты захочешь, будет твоим. Зачем же ограничивать себя рамками одного вшивого мира с его жалким населением?

— Давай, обойдёмся без оскорблений, — попросил я, видя, что Сан-Донато замахнулся мечом. — Вы так-то родственники через меня. Так что проявите уважение, пожалуйста.

— Ты же видишь, — пожал плечами Антонио, опуская меч, но я видел, что он готов поднять его в любой момент, — его стихия — разрушение. Война, в широком смысле этого слова. Пауки не умеют больше ничего, кроме как захватывать и грабить. Магия эфира — это магия созидания. Недаром эфир считается изначальной энергией.

— Нытик! — высказался Примарх и сплюнул себе под ноги. — Потомок, не ошибись! Моя кровь в тебе даёт тебе доступ к множеству миров и многим тысячам лет жизни! Ты станешь практически бессмертным!

— Знавал я одного бессмертного, — честно признался я, — и у меня остались не самые лучшие впечатления. Люди, перестающие ценить мимолётность жизни, становятся, мягко говоря, чёрствыми.

— Да что ты с ним разговариваешь? — удивился Сан-Донато и пожал плечами. — Как разрушает миры, так эта тварь хочет разрушить твою душу. Позволь, я повергну её к твоим ногам! Так как только чистота изначальной магии, сила эфира может победить этих нечестивых созданий.

— Это правда? — спросил я у Примарха, повернувшись к нему. — Я точно знаю, что между эфиром и магией аэрахов существует противоречие. В чём оно заключается?

— Магия этих тварей — смерть, — ответил мне Антонио, сделав широкий жест мечом. — А наш эфир — жизнь. Именно поэтому они не могут сосуществовать вместе.

— Эфир — это слабость, наша магия — сила, — прошипел на это Примарх, а затем повернулся ко мне. — Единственное, что может нейтрализовать нашу магию, — это эфир. Но не потому, что он чистый или что-то в этом духе. Религиозные предрассудки. Просто это две противоположности, как огонь и вода, как день и ночь, как женщина и мужчина.

— Всё, что вы оба назвали, это не противоположности, — ответил я, вспоминая уроки Ван Ли. — Всё это — суть две стороны одного и того же. Если бы вы не противоборствовали, а слились в едином порыве к чему-то общему, то стали бы гораздо сильнее. Оба.

— Я? — не поверил своим ушам Антонио Сан-Донато. — Слиться с вот этим вот?

— Что? — Примарх даже отпрянул. — Измазаться в слюнях вот этого вот?

— То есть вы хотите сказать, что у вас нет никаких точек соприкосновения? — с победоносной улыбкой спросил я, зная, что оба уже попались в выстроенную мной ловушку. — Совсем нет ничего общего?

— Конечно, — отозвались оба в один голос, совершенно одинаково набычившись.

— Тогда скажите мне, какое значение в вашей жизни имеет защита собственной семьи, собственного рода?

Я ликовал. Мне было достаточно посмотреть на их лица, когда они переглянулись между собой, понимая, что оба сейчас ответят одно и то же. А затем посмотрели на меня, уже частично признавая мою правоту.

— Основополагающее, — ответил Антонио, легко улыбаясь из густой бороды.

— Род — это всё, — согласился с ним Примарх, тоже понимая, что побеждён. — Ничего важнее не существует.

— Во-от, — специально протянул я это коротенькое слово и взмахнул руками, словно в каждой было зажато по мифической волшебной палочке. — Я — твоя семья, твой род, кровь от твоей крови, Антонио, — обратился я к Сан-Донато, а затем обернулся к Примарху. — Я — твой род, в моих крыльях часть силовых полей от твоих, мой яд содержит доли твоего. Я — твой потомок, — и снова повернулся к Антонио. — И твой потомок. А если я — ваш род, то, как вы собрались драться? Вы же суть — одна семья.

Сан-Донато повернулся к Примарху, а тот — к Антонио, который в этот момент убрал меч. Примарх же тоже разоружился, став совершенно обычным аэрахом, который выделялся разве что размерами.

— Получается, мы с тобою родственники? — спросил Антонио у Примарха и протянул ему руку. — Антонио!

— Арахет, — представился тот и ответил на рукопожатие. — Мы не просто родственники, мы с тобой две стороны вот этого юноши. Две ипостаси его личности.

— Вот именно, — сказал я, уже не пряча широкой улыбки, с одобрением глядя на них. — Поэтому предлагаю навести созидательного шороха во вселенной всем вместе!

— Идёт! — ответили те, и тут я понял, что в их рукопожатии чего-то не хватает.

Я сделал небольшой шаг и накрыл своей рукой сцепленные в дружеском жесте ладонь человека и лапу паука, которая представляла нечто среднее.

И тут же меж моих пальцев заструилась энергетическая паутина, а вместе с ней, подсвечивая и дополняя её, голубоватая струйка эфира. Они сплетались в одно единое и никем ещё неизведанное вещество, объединяющее магию двух таких разных, но близких, как оказалось, друг другу миров.

Получившееся светящееся волокно обвило мою ладонь, затем предплечье и плечо, а потом легко проникло в тело, согревая меня изнутри. Возле сердца засветилась звезда Сан-Донато и принялась пульсировать. А в такт ей откликнулись мои магические каналы, выстланные эфиром и укреплённые когда-то энергетической паутиной.

«Что такое защита? — думал я, разглядывая опутывающую меня эфирную паутину. — Это не истребление отличающихся от нас, а умение жить вместе, используя достоинства одних и других. Для меня семья — это и люди, и аэрахи. Я встану на их защиту с одинаковой решимостью».

Я — жизнеспособный продукт симбиоза двух ксеносов, который показывает, что объединить можно такое, что многим даже и не снилось. Я сам лишь ступень к объединению всего живого в доступных нам мирах.

Эфирная паутина оплела меня с ног до головы. Но не коконом, а второй кожей. А затем стала частью меня, растворившись в моём существе.

Звёзды над головой стали меркнуть. Из-за гор вновь появлялось солнце. Солнце нового мира.

Когда Игорю Державину поступило предписание явиться ко двору, он сразу заподозрил неладное. А что ещё можно было заподозрить, когда ты совсем недавно бросил министерский портфель в лицо государю, образно говоря?

Поэтому Игорь Всеволодович надел свой лучший костюм, позвонил Вадиму Давыдовичу, чтобы предупредить его, с тоской посмотрел на артефакты последнего дня, оставленные в сейфе, и направился на парковку, где его уже ждал автомобиль.

Самолёт вернулся из Тибета вчера, команда отдохнула и ждала распоряжений.

— В столицу, — хмуро распорядился Державин.

Больше всего в данный момент его печалило, что рядом нет Никиты и некому дать распоряжения по поводу дальнейшей работы с активами. Впрочем, все они остались в сейфе, так что за дело можно было не волноваться.

Но хотелось увидеться, конечно. Интересно, как там сейчас внук? Есть ли шансы вернуть источник, или эфирное сердце, или нет? А, может быть, получится открыть в нём какие-то иные способности? Есть же у него, в конце концов, всякие эти паучьи штучки, о которых он умышленно молчит, всё время кивая на фамильяра.

Игорь Всеволодович был уверен, что, спроси он внука напрямик, тот бы ему всё рассказал. У них наладилась такая степень откровенности, какой у Державина-старшего не было ни с кем и никогда.

На удивление, его не взяли под стражу тут же, как только он пересёк КПП дворца. Более того, учтивый швейцар проводил его в нужный кабинет.

Император выглядел уставшим, но воодушевлённым, словно решил какую-то проблему, давным-давно мучившую его, или выздоровел от продолжительной болезни. Его настрой напомнил Державину его собственный, когда он несколько дней назад ушёл со службы, на которой находился десятилетиями.

— Проходите, Игорь Всеволодович, присаживайтесь, — сказал император после того, как они обменялись приветствиями, строго соответствовавшими этикету. Так проявлялась возникшая после последнего их разговора дистанция. — Как долетели?