Но самой страшной оказалась боль. Она затапливала всё моё существо. Я уходил от неё на другой, более глубокий уровень сознания, но она отыскивала меня и там и снова заполняла каждую клеточку. Мне впервые в жизни захотелось умереть. Но все связи с телом были отключены до окончания полной перестройки мозга и нервной системы.

Боль ослепляла и доводила до границы, за которой пряталось безумие. Именно поэтому я не сразу понял, что, кроме боли, есть что-то ещё.

«Опасность! Опасность! Примарх, опасность!», — оказалось, что Архос уже давно пытается привести меня в чувство.

Я открыл глаза и увидел распахнутую дверь в камеру и тёмные силуэты в тусклом свете тюремных ламп.

Следственный изолятор № 1 Имперской службы исполнения наказаний «Кремлевский централ»

Кабинет заместителя начальника СИЗО для одарённых

Степан Васильевич Крюшон праздновал свой сорокалетний юбилей на рабочем месте и очень хотел напиться. С одной стороны, и повод был, с другой, кризис среднего возраста. Казалось, что всю жизнь он занимается чем-то не тем, раз до сих пор просиживает кресло в казённом кабинете самого унылого небоскрёба в Центральном административном округе Москвы.

Но выпить он не успел. Стоило ему достать бутылку дорогого пойла, как в дверь требовательно постучали.

«Послать и выпить? — подумал Степан Васильевич и посмотрел на часы. — Эх, ещё пять минут рабочего времени».

Пришлось убирать со стола и бутылку, и стакан, и с любовью приготовленный бутерброд.

— Войдите, — сказал он максимально скучным голосом.

Дверь отворилась, и на пороге показался импозантный мужчина примерно того же возраста, что и дежурный магр. Только, в отличие от сидящего за столом госслужащего, данный господин был одет в тройку синего цвета новомодного кроя, носил лакированные штиблеты и густую ухоженную бороду, сквозь которую безостановочно светил белоснежной улыбкой.

— Здравствуйте, — сказал он, слегка склоняя голову. — Минц Алексей Вильгельмович, адвокат рода Державиных.

— Мой рабочий день заканчивается через три минуты, — серым тоном ответил Степан Васильевич, в душе представляя себя на месте этого сверкающего господина и при этом проникаясь к нему всё большей ненавистью из-за всего того лоска, окружающего посетителя.

— К моему величайшему сожалению, вам придётся задержаться, — Минц закрыл за собой дверь и прошёл к столу. — Видите ли, речь идёт о серьёзных нарушениях, допущенных при задержании моего подопечного, Никиты Александровича Державина.

— Пишите жалобу, рассмотрим в общем порядке, — Крюшон расчехлил запас стандартных бюрократических фраз, мысленно считая стоимость костюма адвоката и прочего… Выходило значительно больше годового оклада Крюшона.

— Вероятно, я неправильно выразился, — вкрадчиво сказал адвокат. — Речь идёт о задержании с возникновением угрозы для жизни внука Игоря Всеволодовича Державина, министра воздушного транспорта Его Императорского Величества… Человека известного и уважаемого.

Степан Васильевич тяжело вздохнул, словно ему на колени поставили сейф со всем золотым запасом империи.

— Не было там никакой угрозы. Стандартное задержание на месте преступления…

— Стоп! — адвокат взмахом руки возразил магру. — Никаких обвинений на данный момент быть не может. Это решит следствие, причём, как вы понимаете, не ваше, — и он многозначительно указал пальцем в потолок.

— Всё, моё рабочее время закончилось, — сказал Степан Васильевич, посмотрев на часы, — завтра в восемь утра я готов буду продолжить сию, безусловно, увлекательную беседу.

— Подпишите бумагу об освобождении Никиты Александровича под залог и можете быть свободны, — с этими словами Минц открыл небольшой чемоданчик, отделанный крокодиловой кожей, и на стол лег уже заполненный адвокатом формуляр, требовавший лишь живой подписи Крюшона и магического визирования.

— Я не буду этого делать, — устало отозвался магр из чистого упрямства. Какого хера все, кому не лень, приходят и требуют от него чего-то? Посидит этот щенок в одиночке ночь, полезно будет. — Державин сейчас находится в одиночной камере, как и положено в соответствии с протоколом задержания магически одарённых людей. Ему ничего не угрожает.

— Есть основания полагать, что его жизнь подвергается опасности. Так что во избежание проблем по этому делу в дальнейшем для вас лично, прошу подписать бумагу, — с нажимом произнёс адвокат, безразлично разглядывая клочок хмурого неба из окна кабинета Крюшона.

Степан Васильевич бегло просмотрел бумагу и отметил про себя, что составлена она без единой ошибки. Если он её подпишет прямо сейчас, то никто не сможет его ни в чём обвинить. Но внутри всё восставало против этой мысли. Не для того он отдал лучшие годы своей жизни, чтобы мажоры из знатных родов могли творить всё, что в голову взбредёт.

— Приходите завтра, — сказал Крюшон, не прикоснувшись к бумаге. — За ночь ничего с вашим Никитой не произойдёт.

— Я хочу убедиться в этом лично, — ответил на это адвокат, приподняв бровь. — Мало того, что задержание произведено со всевозможными нарушениями, затем высокородному господину не предоставили право на связь с родом, так теперь ещё и отказываете во встрече с адвокатом? Простите, но я буду жаловаться на вас, после чего вы вряд ли сохраните за собой это… хм… место. Вам понятно?

Степан Васильевич изменился в лице, сжал кулаки, после чего выдохнул со звуком, больше похожим на рык раненного зверя. Ни слова не говоря, он достал бутылку с дорогим алкоголем, налил себе в рюмку и немедленно выпил.

Затем он глянул на самоуверенно улыбающегося господина и буквально сдержал себя, чтобы не съездить тому кулаком по румяному ухоженному лицу.

— Идёмте, — сказал Крюшон, резко покидая рабочее место.

Против ожидания адвоката они отправились не в камеру, а в соседнюю комнату, где стояло несколько экранов. Включив один из них, Крюшон пару раз нажал на кнопку, выбирая источник изображения, и указал рукой на экран, на котором по его разумению должен был находится спящий Державин.

Смотрел в этот момент он на адвоката. И лишь по его вытянувшемуся лицу понял, что что-то не так. Только тогда он сам заглянул в экран и увидел самую натуральную драку, ведущуюся в крошечном помещении.

На Никиту Державина наседали два заключённых. Третий стоял в проёме одиночной камеры. В руке одного из нападавших блестела заточка.

Степан вдавил в стену красную кнопку. Сирена огласила всё здание.

— Сектор пять, камера двадцать три, — крикнул он в рацию. — Все свободные силы туда, у нас драка заключённых.

Всё последующее произошло очень быстро. Архос снова забрал управление телом, поэтому на развернувшиеся далее события я смотрел, как на фильм с эффектом полного присутствия.

Трое на входе заспорили между собой. Один считал, что надо перерезать мне горло, а другой, что надо всадить заточку в сердце. Третий считал оба варианта преждевременными, так как я в этом случае не узнаю, кто же отправил меня на тот свет. То есть он на полном серьёзе считал, что покойнику это будет важно.

Этим они дали моему ментальному учителю время, чтобы превратить моё тело в подобие сжатой пружины. Мозг перестроился ещё не полностью, поэтому я туго соображал и не до конца понимал, что же происходит.

Первого же приблизившегося ко мне с зажатой в руке заточкой я схватил за руку, рывком потянул на себя и буквально вбил в серую стену, попутно вскочив и оказавшись у него за спиной. В его руке что-то очень нехорошо хрустнуло, и тут же камеру огласил вопль боли.

Изувеченный мною преступник рванулся к выходу с такой силой, что я от неожиданности даже выпустил его. Растолкав подельников и попутно подвывая, он скрылся в тюремном коридоре.

— Кто следующий на процедуры? — спросил моим голосом Архос.

Заточка, выпавшая из руки нападавшего, тускло блестела у самой стены под сложившейся с громким стуком койкой.