Мы с дедом добежали до генштаба за пять минут и даже остановились на несколько секунд перед зданием, потому что вид оно имело очень уж непривычный.

Многометровый забор с различными уровнями защиты был повален, как сухостой в лесу. Одна часть тяжёлых кованых ворот висела на уровне пятого этажа, другая, согнутая в три погибели, лежала на проезжей части.

Само здание выставляло напоказ выбитые окна и треснувшие стены, давая понять, что битва, развернувшаяся тут несколько минут назад, была поистине глобальна.

Я рванул вперёд, дед — за мной, практически не отставая.

На пороге нас ждал неприятный сюрприз, задушенная группа спецреагирования, видимо, вызванная на подмогу Романовым. Бойцы лежали на земле, в последнем иступлённом жесте схватившись за горло.

«Ну, Орлов, ты за это поплатишься», — думал я. Понятно, что во время госпереворотов головы летят, как перелётные птицы на юг осенью, но убивать направо и налево, словно маньяк — это уж слишком.

Внутри картина была ещё печальнее.

Мы, конечно, бежали, не особо рассматривая подробности, но разрушенные перекрытия и трупы, которые приходилось перескакивать на бегу, не заметить было сложно.

Самая большая трудность должна была возникнуть на лестнице, где не хватало целых двух маршей, ведущих со второго на третий этаж. Но я, не задумываясь, использовал заклинание левитации и поднялся на нужную высоту. Следом за мной тоже самое сделал и дед.

А я даже не понял, что я использовал: эфир или родовую магию воздуха.

Зато почувствовал, что мне постепенно становится всё равно. Использование некоторых видов магий входит в мою жизнь на уровне неосознанной компетентности, когда ты что-то делаешь, не задумываясь. Так водитель ведёт машину, а парашютист управляет куполом.

Движение послышалось во втором кабинете справа от нас, и это было рабочее место Романова.

Когда мы вошли, Пётр Алексеевич со вставшими дыбом волосами и абсолютно офигевшим взглядом наливал себе в бокал что-то крепкое.

Увидев нас, он кивнул и достал ещё два бокала.

— Пётр Алексеевич, — проходя к его столу, сказал дед, — ты же никогда не пил на рабочем месте! Даже, когда заварушка вся началась, держался, а сейчас что?

Вместо ответа Романов просто показал вправо от себя. Там за перегородкой скрывалось помещение, которое не было видно с нашей точки обзора. Пройдя несколько шагов, я увидел картину, достойную пера какого-нибудь гениального художника.

Штопор сидел на коконе, сотканном им собственноручно (или собственнолапно?) и поправлял некоторые выбившиеся паутинки, чтобы кокон был идеальным. Ещё двумя лапками он поправлял щетинки на лапках, которые, по его мнению, не ровно лежали после схватки.

Увидев меня, он поправил подаренный мною шейный платок и гордо заявил:

— Вот! Я победил!

— Он ещё и говорящий! — странным голосом выдал Романов и опрокинул в себя горячительное.

— Ты ещё и говорящий? — удивился я. — Тебя стали понимать окружающие?

— Много вкусной магии, — с удовольствием поделился со мной фамильяр. — Штопор хочет, чтобы его любили и понимали.

— А этот, — я кивнул на Орлова, плотно запакованного в паутину, — не задохнётся?

— Маг воздуха-то? — хохотнул дед, подойдя ко мне и тоже рассматривая свёрток и фамильяра, сидящего на нём. — Да что ему будет-то?

Он прошёл по комнате, подошёл к кокону и пнул его, осторожно целясь так, чтобы не задеть Штопора, довольно перебирающего лапками.

Внутри ничего не пошевелилось, видимо, Орлов всё-таки был без сознания. Но дед на всякий случай сказал:

— По-хорошему, тебя надо было бы убить прямо тут, чтобы ты больше не поганил воздух своим дыханием. Но я не судья тебе. Убив тебя тут, я стал бы подобен тебе. Я отведу тебя на суд людской. Подонок! Позорище Стрибога!

И он ещё раз пнул свёрнутый из паутины кокон. На этот раз внутри что-то дёрнулось и застонало.

Штопор аккуратно разгладил паутинки, которые помялись после удара дедовым ботинком и преданно посмотрел на меня.

— Ну, рассказывай, что ты тут натворил? — спросил я, вкладывая в слова всё тепло, на которое был способен, полностью следуя заветам Кропоткина.

— Я, когда пришёл, тут много-много вкусного было! Вот этот вот, — он ткнул лапкой в кокон, — тут везде бжу-у-ух делал. Вертелки такие с ветром, — я так понял, это Штопор о смерчах рассказывал. — Вкусные, как беляши на вокзале, но маленькие. Я их ам-ам, и всё. А он воздух давай везде откачивать, но — дурной же, сначала трещин везде наделал, а уже потом душить решил. Ну я его цапнул, конечно, за попу, — паук, который сейчас был размером с собаку, обнажил жвало и показал, как он это сделал. — Тот давай кричать: «Ай-ай-ай!». Я и укатал его, чтобы не хулиганил. А потом вот тот дядя, — он указал на Романова, — решил меня покормить всякими разными сладостями. Боялся и кормил, кормил и боялся. Ням-ням-ням.

Подняв бровь, я обернулся к Романову, который слушал весь наш разговор с немым вопросом во взгляде. Скорее всего, он понимал ещё не всё, что лопотал фамильяр, но последнее точно разобрал.

— Да я перепугался до жути, — признался Романов, наливая себе новую порцию в квадратный бокал. — Думал, помираю уже от кислородного голодания, вот и мерещится всякое. Ну я в него весь запас защитных артефактов и запустил. А он только знай: «Ням-ням». У меня до сих пор руки трясутся, — и он продемонстрировал пальцы, которые действительно немного подрагивали.

— Дядь, а у тебя ещё не осталось тех красненьких? — засмущавшись, спросил Штопор. — Они самые сладкие.

— Что ещё за красненькие? — удивился дед и тоже перевёл взгляд на Романова.

— Тотальный уничтожитель всего живого в радиусе пятнадцати метров, — пожал плечами Пётр Алексеевич. — А у него даже изжоги нет. Я в шоке, — а затем он боязливо обратился к Штопору. — Нет, неведомая зверушка, к сожалению, тех красненьких больше не осталось. Вообще больше не осталось артефактов. А ведь это годовой запас был, — последнюю фразу он сказал, ни к кому конкретно не обращаясь.

Внутри кокона что-то задвигалось. Судя по всему, Орлов, наконец, пришёл в себя.

— А он оттуда не выберется? — оглядывая свёрток из паутины, спросил Дед. — А то придётся сейчас тут ещё обстановку попортить.

— Нет-нет-нет, — замотал головогрудью Штопор. — Это нельзя! Невозможно! Попробуйте!

С этими словами фамильяр слез с закрученного в паутину Орлова, подобрал острый осколок стекла, лежащий тут же, и протянул его Державину-старшему.

Тот осторожно принял кусок стекла, взвесил его в руке, затем примерился к паутине и попробовал её разрезать. Затем ещё и ещё раз.

— Кажется, проще будет стальной канат перерезать, — резюмировал он, затем ткнул остриём посередине свёртка, чем вызывал сдавленные стоны изнутри. — Слушай, — он повернулся к Штопору. — А нельзя ли нам из этой штуки защитную одежду пошить, а? Будешь нашим модельером, как тебе предложение?

— Я… я… — фамильяр начал переминаться с ноги на ногу, словно был очень взволнован предложением. — Я не против! Но сделаю, как скажет Никита. Он — мой друг, он — мой наставник.

«О, как, — подумалось мне. — И я уже чей-то наставник. Хорошо же».

— Давайте не сейчас об этом, — попросил я. — У нас императорская семья где-то под землёй завалена. Займёмся ими. Пожалуйста.

— Я всё понимаю, Никита, — ответил мне дед. — Но мы должны дождаться Славу, чтобы передать ему этого для допроса, — и он ещё раз пнул кокон, чем снова вызывал сдавленные стоны.

— Может, я поеду к Громову с Чернышёвым? — спросил я, лелея надежду, что дед меня отпустит и я смогу предпринимать непосредственные действия для спасения принцессы.

И, словно в ответ на мою просьбу, случилось сразу два события. За окном послышался звук работающих вертолётных лопастей, а деду на телефон позвонили.

— Слава, садитесь где-нибудь во дворе и поднимайтесь на третий этаж, тут для вас подарочек, — проговорил в телефон Державин-старший, после чего нажал отбой и тут же перезвонил по-другому номеру.