И на этой оптимистической ноте вся компания, с облегчением переведя дух, уселась за приготовленный тем временем Эссельте и Яфьей завтрак и обмен новостями. Рассказала Сенька и про прототипы Селимовой маскировки.

После этого совершено случайно оказавшиеся в меню сливы и арбуз игнорировались компанией, как могли, но то и дело взгляд то одного, то другого путешественника падал на них, и тогда по лицам народа начинали плавать тут же тактично задавливаемые улыбки.

Которые, тем не менее, боевой чародей отряда каждый раз успевал увидеть и безошибочно принять на свой счет.

Чтобы снова начавший подкисать его премудрие так не расстраивался, добродушный Охотник за чашкой кофе сделал попытку подбодрить его.

— Агафон-ага, а вот послушай, какие я тебе стихи сочинил!

— Про сливы и арбуз? — пасмурно отозвался отчаянно не желавший подбадриваться маг. — Давайте, дразнитесь…

— Нет-нет, ты что! Забудь про это! — отмахнулся Селим. — Если бы не твои фрукты, нас бы, может, отправили в лучший из миров еще до состязания, о северный светоч мудрости и знаний!

— Кто — я? — недоверчиво уставился на старого стражника волшебник.

— Конечно же! — ласково улыбнулся Селим. — Вот, ода тебе!..

— Мне — ода?.. — забыл отыскивать во всем сказанном подвох, и растерялся Агафон.

— Ну да!

И Охотник замолк, довольный собой.

— Лютнейшее даже, я бы сказала, — хихикнула Сенька. — А насчет третьей строчки — это правда? Видать, хороший мастер, если слухи уже и до Сулеймании дошли!

Но адресат оды ее веселья не поддержал.

Красный, как тот же арбуз, и съежившийся как слива, сидел он, закусив губу и втянув голову в плечи.

— Тебе не понравилось? — жалобно поднялись брови Селима домиком.

— Д-да нет… З-замечательная… ода… но… — воровато оглянувшись, волшебник наклонился к самому уху стражника и сконфуженно прошептал: — про мастера уда… я… э-э-э… отрицать не могу… я же не дурак… даже если и… э-э-э… ну… но… как-то… неловко… при дамах…

— Умение хорошо играть на удде дамы ценят в первую очередь, — со знанием дела проговорил Селим.

Ужас отразился на алой физиономии его премудрия.

— Играть?!..

— По-моему, в крепости ассасинов у тебя это неплохо получалось, — недоуменно шепнул сулейманин. — Хоть и не в такт. Но не надо этого стыдиться. Я вот, к примеру, до сих пор и на зурне научиться не могу.

— В крепости?.. — вытаращил глаза чародей, начинавший понимать, что он ничего не понимает. — На зурне?.. Но зурна ведь это вроде такой тыквы… со струной… или тремя… Значит, удд — это вовсе не…

— Не самый плохой инструмент для начинающего музыканта, — ласково заверил его Селим, и юный маг с облегчением перевел дух.

И снова поймал на себе заинтересованные взгляды трех пар глаз.

Серафимы, Эссельте и даже Яфьи.

— З-замечательные стихи, — гордо приосанился он. — И всё до последнего слова — правда!..

Когда с трапезой было покончено, вещи собраны, а пищевые отходы, по настоянию уступчивой в иных вопросах опальной наложницы были зарыты в песок, Абуджалиль убрал сначала так и не заработавший фонтан, потом подушки, ковры, занавеси и покрывала и, в последнюю очередь, купол, похожий на скрещенную с апельсином луковицу.

После этого можно было отправляться дальше — на поиски откочевавшей в неизвестном направлении альма-матери хитрого Казима.

Впрочем, к вечеру усилия сконфуженного донельзя Масдая увенчались несомненным успехом: на горизонте, там, где не спеша тащилось к неровной линии пустыни тучное красное солнце, вдруг показался знакомый со вчерашнего визита к ассасинам абрис: высокие стены из темно-коричневого кирпича, многочисленные строения за ними, разновеликие и разномастные башни и башенки по периметру…

— Мы что, кругаля дали? — была первая мысль Серафимы.

— О нет, прекрасная из прекрасных принцесс северных стран, — неожиданно в стиле Селима, изрядно опешившего от конкуренции там, откуда не ждали, проговорил ковер. — Ибо я чую всем утком, и всей основой, и всем ворсом моим и кистями, что сие благородное сооружение есть ни что иное, как моя далекая родина, то самое училище техники профессиональной магии, где семьсот семьдесят восемь лет назад в один благословенный день ученый мастер Маариф ибн Садык снял меня, законченного, со станка, вынес на двор и подбросил в воздух. «Лети, Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, играй со своими кузенами. Пока ты мал, тебе не нужно думать о больших делах — только о малых, но когда ты вырастешь…»

Если бы у старого ковра были очи, они бы сейчас увлажнились.

— «…Но когда ты вырастешь, клянусь своей чалмой, своим бурнусом и своим станком — тебя будут ждать великие дела, и ты еще прославишь наше училище, как никто другой…» Он так сказал… поверите ли…

— И нисколечко не ошибся, — убежденно проговорил Иванушка. — Наверное, он был прорицателем?

— Нет, он был просто мастером-ковровщиком, и очень любил свое дело… и нас, несмышленышей… и своих учеников… у него их было трое, знаете ли… и свою супругу, конечно… и детей… хоть у тех не было ни малейшей искорки магического дара… ну, и пропустить по чарочке-другой перед сном не брезговал… а кто не без греха?..

— Хороший он был человек, Масдай-ага, — кротко вымолвила Яфья. — Добрый и мудрый.

— Жаль, что нам не довелось с ним встретиться, — искренне выговорил Абуджалиль.

— Жаль, жаль, жаль… — вздохнул всем телом своим ковер. — Но, что поделаешь… век человека, даже если он маг, куда короче века ковра, даже самого простого…

Масдай плавно перелетел через высокую зубчатую стену, окружающую училище, и мягко опустился на истертые ногами сотен и тысяч поколений волшебников Сулеймании каменные плиты двора.

— Вот мы и дома… — тихо выдохнул он и чутко шевельнул кистями, словно погладил древние камни, горячие от уходящей за горизонт вместе с солнцем дневной жары.

Пробегающие мимо по своим теоретически-практическим делам с книгами в руках и фигами в карманах (Старинная лукоморская загадка «Смотрит в книгу — видит фигу» в Сулеймании обретала еще одну отгадку: «Читает учебник по фиговодству»), с ретортами на головах и нитками в кулаках, со свитками подмышками и мышками под крышками студенты остановились вдруг все и разом, и с видом людей, позабывших на полгода, какие из себя бывают другие люди, не обитатели их тесного чародейского островка в пустыне, уставились на неожиданных гостей, бережно скатывающих самый огромный ковер-самолет, когда-либо виденный ими своими глазами.

— Вы откуда? — завороженно спросил самый любопытный.

— Вы кто? — поинтересовался самый въедливый.

— Вы к кому? — задал вопрос самый рассудительный.

— Доброго вам вечера! — поздоровался самый вежливый.

— Кушать хотите? — предложил самый внимательный.

— Из Шатт-аль-Шейха, — ответила Сенька.

— Усталые путники, — сообщил Агафон.

— Мы прилетели, чтобы поговорить с вашим директором, — произнес Иванушка.

— Рады приветствовать надежду и опору нашего высшего образования! — заулыбался Селим.

— Да, очень! — выпалил Кириан.

И облизнулся.

И всем стало понятно, что его «да», и, особенно, «очень» относилось не к тираде Охотника, а к пробивающимся сквозь лабиринт надворных построек, классов, жилых задний и мастерских волшебным ароматам школярской кухни.

— Тогда мы вас проводим! — шагнули вперед одновременно самый рассудительный и самый внимательный, вежливо делая жесты руками в радикально противоположные стороны.

Иван с Сенькой, Олафом и Эссельте потянулись за рассудительным, остальные — за внимательным, кисти свернувшегося на плече конунга Масдая — совсем в третью сторону, где, по его воспоминаниям, когда-то располагалась та самая ткацкая мастерская…