— Ваше величество мне льстит.

— Нашему величеству нет резона льстить, когда оно может говорить, что думает, — выспренно продекларировал Гийядин, вскинул гордо голову и обвел победным взором гостей:

— А теперь мы повелеваем: всем отдыхать и готовиться к вечернему торжеству! С Абу — фейерверк! С Селима Поэта — ода новобрачным на свадьбу! Ну, и еще одна мне — просто так. Вылетаем завтра!

На этот раз споров по поводу программы пребывания не возникло.

Нежная ночная прохлада, томная, как парное молоко, еще заливала лениво и сонно сладко почивающий Шатт-аль-Шейх, когда с площади Ста фонтанов калифского дворца поднялся Масдай и устремился бесшумной тенью на восток.

Семь пассажиров его сидели посредине плотной группкой, обложенные мешками и корзинами с припасами словно осажденный город — войсками противника. Длинный посох Агафона возвышался над ними будто мачта над плотом. Меланхоличные звуки настраиваемого нового удда тягучей паутиной предутренних грез разносились над мелькающими внизу темными улицами.

Ощетинившаяся топорами фигура обернулась в последний раз и помахала могучей рукой застывшей на дворцовой стене юной паре и двум сулейманам постарше.

— До свиданья! Удачи вам! И успеха!.. — выкрикнул Абуджалиль, хоть и знал, что на таком расстоянии до быстро удаляющегося ковра долететь мог бы разве что трубный глас загулявшего слона.

— До свиданья! Возвращайтесь! Прилетайте в гости!.. — поддержала его Яфья и, приподнявшись на цыпочки, послала вслед улетающим путникам воздушный поцелуй.

— Ты кому это? — чуть ревниво нахмурился молодожен.

— Всем, — повернула к нему озаренное далекой нездешней улыбкой лицо супруга. — Абу!.. Ты посмотри! Скоро восход! Все эти месяцы в гареме я так мечтала встретить восход здесь, на стене, чтобы увидеть весь город! Это должно быть такое чудо!..

Селим и ибн Садык, словно прочитав мысли друг друга, пробормотали нечто вроде «а не пора ли нам пора» и, старательно делая вид, что они — невидимки, наперегонки поспешили к лестнице, ведущей во двор.

— Я постою с тобой, — робко взял супругу за руку Абу.

— Спасибо.

— Пожалуйста… — волшебник чуть пожал тонкие теплые пальцы Яфьи. — Тебе не холодно?

— Нет, что ты, ничуть… — рассеянно откликнулась та. — Смотри, над крышами небо уже совсем светлое, будто день там, в пустыне, уже давно наступил…

— Да, красиво, — с готовностью, но невпопад отозвался Абуджалиль. — А ты знаешь… ты обратила внимание… наверное, да… говорят, что девушки такие вещи замечают… почему-то…

— Да?

— Д-да. Ну, я имею в виду… что мы поженились… уже… даже… а я ни разу не сказал, что люблю тебя… Нет, мне, конечно, кажется, что это было и так понятно… но… всё-таки… по-моему… наверное, ты думаешь… что чего-то не хватает, да?..

— Да, — тихо опустила глаза Яфья. — Но ты теперь — мой господин, и если ты считаешь, что это и так должно быть понятно неразумной жене…

— Нет, не говори так! Ты не неразумная — ты очень умная, наблюдательная, добрая, нежная… и… и… и я тебе стих сочинил… давно… еще там, в караван-сарае, в ту ночь, когда мы сбежали из дворца…

— Так значит, когда Агафон-ага сказал что-то про стихотворение…

— Да, я тогда очень на него обозлился… потому что он угадал… почти.

— Почти?

— Да, почти, потому что это было совсем не такое стихотворение… Может, оно, конечно, не слишком красивое, как получилось бы у Селима-аги, но… зато я придумал его сам.

— Ты… мне его прочитаешь?

— Да… если тебе интересно…

— Очень!

Волшебник порозовел, опустил очи долу, набрал полную грудь воздуха и дрожащим от волнения и переполняющих его чувств проговорил:

Дочитав последнюю строку, начинающий поэт смущенно прикусил губу и искоса, из-под опущенных ресниц, неуверенно глянул на притихшую девушку.

— Тебе… понравилось?

— Я… люблю тебя, Абуджалиль…

— И я люблю тебя!..

Руки их переплелись, губы соприкоснулись…

И тут взошло солнце.

— …А я тебе говорю, Вань, наплюй ты на этого Дуба! Объяснять ему еще что-то будешь! В охапку его — и к Адалету! — сердито выговаривала Серафима.

Повторение в семь утра в десятый раз одной и той же мысли, хоть и в разных вариациях, долготерпению лукоморской царевны не способствовало.

— Нечего было ему выпендриваться: позволил бы людям со своим демоном парой слов перемолвиться, и все бы в порядке было! — убежденно внушала она супругу то, что уже поняли и с чем согласились не по разу все остальные пассажиры Масдая. — Подумаешь, коммерческая тайна! Про которую полкоролевства знало!..

Но у Иванушки, как ей было прекрасно известно, не было ни единого шанса попасть в категорию «все остальные» хоть когда-либо. То, что было элементарно и понятно для этих остальных, для ее мужа представляло непреодолимый барьер. И непреодолимый не в последнюю очередь потому, что преодолевать его он не мог и не хотел: скорее их ковер-самолет пожелал бы научиться плавать, чем Иван — обманывать, хитрить и изворачиваться[539].

Вот и сейчас он оторвался от созерцания однообразного пейзажа предгорий, упрямо помотал головой в ответ на царевнины слова и насупился, в который раз вспоминая историю, произошедшую с ним и Агафоном прошлой осенью.

Тогда в поисках похищенной Змеем Серафимы они оказались в стране атланов, владениях Дуба Третьего. Когда розыски окончательно зашли в тупик, местные надоумили, что единственный, кто сможет им помочь — ясновидящий горный демон, пленник короля. Дуб же, блюдя государственную тайну, которая тайной ни для кого давно уже не была, вместо того, чтобы выполнить просьбу гостей, бросил их в тюрьму. Правда, они бежали в тот же вечер, прихватив заодно демона, а с ним родственника короля — жуликоватого первого советника и еще с десяток попутчиков, но это вряд ли добавило им популярности в глазах сурового монарха атланов.

Которого и предстояло им сейчас забрать как наследника одного из Пяти родов Выживших.

И теперь Иван из соображений дипломатии, приличий и политкорректности сочинял объяснительно-извинительную речь, которая сочиняться у него решительно отказывалась по той простой причине, что виноватым себя царевич не чувствовал.

— Нет, Сень, — вздохнул и произнес он, наконец. — Если бы я при нем увидел, в каких условиях он дедушку Туалатина держит, ничего в порядке бы не было. Только хуже.

— И обвиняли бы тебя сейчас не в похищении демона, а в цареубийстве, — преувеличивая — но ненамного — пошутил ковер.

— И камни стихий от его внука мы бы не получили. А без них осада Лукоморска неизвестно бы как закончилась, — поразмыслив над сослагательными наклонениями прошлогодней истории, присоединился к друзьям Агафон.

— С таким магом, как ты — да неизвестно? — скептически хмыкнул Олаф.

— Ну, полгода назад-то всё по-другому было… несколько… — скромно усмехнулся его премудрие.

— Айвен, Сима права, — зябко поеживаясь под тонким суконным плащом, вмешалась в дискуссию Эссельте, принцесса Гвента. — Не за что тебе извиняться. И вообще, мне кажется, что этот Дуб вас с Агафоном даже не узнает — вы ж сами рассказывали, что ночь была, темно кругом, и тем более, в казематах… А значит, ничего объяснять ему не надо будет. Чтобы его же не расстраивать. Самый верный подход. Я на своем отце знаешь, сколько раз проверяла!

— Чего не знает голова — душа о том болит едва, — галантно поверил женскую логику народной мудростью Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, калиф Шатт-аль-Шейха, и девушка энергично закивала — то ли из горячего согласия, то ли из не менее горячего желания согреться[540].