Мне казалось, что кухни больше нет: одно темное пространство, заполненное его рычащим шепотом.

— За что, Яна? За что ты так со мной?! — Эмиль начал кричать. — Они напоминали мне об этом каждый день. Я больше не мог, я хотел сдохнуть! Мне было все равно, Яна! Я после этого должен был ему в глаза смотреть! Жать ему руку, Яна!

Замолчи. Замолчи сейчас же.

Я думала, что можно защититься. Оказалось, это самообман. Тебя просто бьют тыльной стороной рукоятки в висок, и ты падаешь. До сих пор не могу забыть тот удар. До сих пор его чувствую. Вокруг виска застывают мышцы — сильно, до боли. И не отпускает. Никак, что ни делай.

Я стояла на коленях возле стены, голая — меня ведь вытащили из его постели. Колени разламывались от боли — в них словно вбили гвозди. Руки, сложенные за головой, тряслись. Из носа текла кровь. Я прижималась лбом к стене и уже не молилась.

Они зашли и один из них ударил меня в висок.

Он все это видел. И то, что было потом, видел тоже.

Я так хотела, чтобы он спас меня. Я звала и звала, кричала и кричала, пока не поняла, что никто не придет.

Замолчи, Эмиль.

Я обошла его по дуге — как опасного зверя, и бросилась из квартиры, ничего не видя перед собой. Выгнал меня из собственного дома. А я думала, что не придет, не сможет. Внутри нарастало напряжение, я должна была что-то сделать — все равно что. Все равно с кем.

Один пролет, второй… Не знаю, куда я бежала, мне просто нужно было бежать. Перед глазами темнело, я цеплялась за перила, падая, но вставала, пока не споткнулась в очередной раз, и рухнула. И встать больше не могла. Раскачивалась, стоя на коленях. Оружие я сумела удержать — оно было в руке. Судорожное дыхание отражалось от стен пустого подъезда. Меня трясло. Я ничего не видела перед собой, словно ослепла.

Грудь распирало изнутри — во мне бился голос, искал выход. Все что осталось во мне — крик. Я стала хрупкой, как стекло. Коснись, и разлечусь в осколки, стану стеклянной пылью, ничем.

Заткнись, Эмиль!

Я разжала губы и завопила. Это хуже, чем смерть, это конец.

Можно кричать и кричать — легче не станет. Я раскачивалась и орала, пока не поняла, что меня пытаются поднять на ноги. Голые ступни обжигали холодные гладкие ступени. В ушах звенело от собственного крика. За спиной что-то говорил Эмиль и я замолчала.

Его рука лежала на плече. Я повернула голову, пытаясь уловить слова и вернуться в реальность.

— Что ты сказал? — пробормотала я. Говорить было больно, от горла осталось сырое мясо.

— Больше никто не знает, — он жарко дышал над ухом, а я до одури боялась повернуться и снова посмотреть ему в глаза. — Я всех убил. И тех, кто меня пытал, и тех, кто тебя… мучил. Пойдем домой. Ты босиком выбежала.

Он взял меня за локоть, и я растерянно пошла наверх — я не знала, что еще делать. Главное, смотреть под ноги. Боже, наверное, весь дом слышал, как я ору. Как теперь с соседями здороваться?

Я приходила в себя, с третьей попытки вернула пистолет в кобуру и почувствовала себя немного легче. Эмиль тоже убрал оружие, тоже упрямо смотрел вниз, а не на меня, и так лихорадочно дышал, словно тоже был растерян.

Мы как будто вместе возвращались домой после той ночи, оттуда, где осталась часть нас. Наверное, самая важная часть, которую уже не вернуть.

Кажется, Эмиля трясло, да и меня тоже. Ноги болели от холода. Я не знала, что сейчас произошло и, сказать по правде, не хотела знать.

— Выключи свет, — попросила я, когда мы вошли в прихожую.

Наконец-то спасительный полумрак. Я бы не выдержала его взгляда — было неловко за срыв. Уверена, как и ему. Это так болезненно, когда сползает маска — последнее убежище.

Меня сильно мутило от голода, после истерики пришли слабость и опустошение, но адреналин пока не давал свалиться.

Я дрожала, не зная, что делать дальше, как вернуться в привычную шкуру, с которой срослась за годы. Не сказать, что без нее плохо, но неуютно. Я чувствовала себя уязвимой.

Тем более, перед Эмилем, который знает обо мне все.

— Помнишь, я привел тебя сюда? — в полумраке я видела очертания фигуры, голос был почти спокойным, хриплым, измученным, но без надрыва. — Мы начали здесь, с порога… Давай продолжим сейчас. Не было больше ничего, Яна, забудь ты все.

Он прижал ладонь к моему лицу и что-то дотронулось до губ — большой палец. А я уже рефлекторно поцеловала и пропустила момент, когда он наклонился. Зато успела уловить дыхание, тепло, царапающие прикосновения. И обхватила его щеки голодными пальцами, чувствуя, что снова раскачиваюсь.

Почему меня от него то трясет, то качает?

Я прислонилась к стене, голова запрокинулась, я позволяла себя целовать — лоб, скулы, мои закрытые глаза, не обращая внимания на колючий подбородок.

Сил больше не было, и я медленно проваливалась в темноту. Даже не знаю, падаю или еще стою.

Он полез к шее, и все началось снова: я сжалась от мгновенного страха и закрылась руками.

Эмиль остановился, он все еще нависал надо мной и дышал ртом. В тяжелом хриплом дыхании мерещилась досада.

— Не трогай, — прошептала я на пороге обморока, еще чуть-чуть — и съеду по стенке. — Не трогай меня.

Меня поглощала темнота. Кажется, я падала. Тело сковала слабость и даже руки, которыми я закрывалась, соскальзывали с шеи.

Донесся голос Эмиля — далекий и тихий:

— Яна?

Он говорил что-то еще, но я уже не слышала.

Я пришла в себя на кровати. Эмиль сидел рядом и держал меня за руку. Стоило открыть глаза, как он показал мне собственное запястье.

— Я тебя осмотрел, травм на тебе нет, — глаза снова были жесткими, да и тон тоже. — Кроме этого. Андрей?

Я тяжело вздохнула и отвернулась, оглядываясь так, словно впервые видела комнату. Он принес меня к себе — или ко мне, в общем, туда, где он раньше жил и куда переселилась я после его отъезда.

Не знаю, сколько я лежала без чувств, вроде бы недолго. Эмиль, как всегда, в своем репертуаре — устраивает допрос абсолютно не вовремя.

— Я разрешила, — я удивилась собственному голосу — хриплому и больному.

Я закашлялась и потерла горло рукой. Потом приподнялась, рассматривая себя: блузка выправлена из джинсов и наполовину расстегнута, кобуру он снял — вон она, на столе лежит. Кто вообще позволил меня осматривать?

— Разрешила, — повторил Эмиль. — Всем разрешаешь, кроме меня. Не ела? Как всегда, Яна, еды нет, по углам грязь. Я должен обо всем думать, пока ты лежишь и страдаешь.

Я упала обратно на подушку и закрыла глаза. Ну да, еды нет и грязь. Как будто у меня есть время этим заниматься. Я выдернула руку из его пальцев и отвернулась к стене. Меня качало от слабости несмотря на то, что я лежу. Видеть его не хотелось.

Я услышала, как Эмиль вышел из комнаты. Он ходил по кухне, с кем-то говорил по телефону, спокойный и собранный, словно не он недавно орал там.

Потом все стихло.

Я прислушивалась, но не могла разобрать ни звука. Возникло ощущение, что в квартире затаился хищник, и я не знаю, что он делает.

Ну и плевать. Я перестала его бояться. Это глупо после взаимного срыва, который мы друг другу устроили. Впервые за три года напряжение ушло — сразу и без остатка, словно я, наконец, столкнула с себя железобетонную плиту. Лежать было приятно, а больше мне ничего не нужно.

Но минут через десять я не выдержала и поднялась. Зря я это сделала. Такое чувство, словно я неделю провела в постели не вставая, и разучилась держать вертикальное положение. Опираясь на стену, я добрела до прихожей и заглянула в кухню.

Эмиль сидел за столом, похоронив лицо в ладонях, но очнулся, стоило мне появиться.

— Зачем встала? Иди, ложись.

Я молча его рассматривала. Глаза были мутными, но с нормальными зрачками. Так много времени провела с вампирами, что первым делом обращаю внимание на глаза.

Кровь он так и не смыл, кобуру не снял, и не переоделся. Наверное, не знает, что у меня осталась его одежда.