Из-за угла, где кончался коридор, испуганно выглянула девичью мордочка в цветастом платке. Чуть выше нее показалась и вторая, тоже в платке, но сером. Служанки.

— Живо сымайте свое тряпье и одевайте праздничные сарафаны, что я вам с ярмарки привез! — заметив их, Могута рявкнул во весь голос. — Сережка и кольца не забудьте! И морды покрасившее сделайте, чтобы посмотреть было на что! У нас большой гость! И чтобы перед ним на цырлах ходили, глазки строили! Жопы назад, сиськи вперед! Пусть княжич слюнями исходит от вас! Ясно⁈

Обе женские головки тут же спрятались за угол, откуда стало раздаваться шебуршение, яростный шепот и сопение. Обсуждали гостя и наряды, похоже.

А купчина на одном дыхании пронесся по коридору, оказавшись уже у широкой лестницы. Перегнулся через нее и заорал куда-то вниз, в сторону кухни.

— А вы, бездари, что притихли⁈ Чтобы обед седни, как у императора был! Все на стол тащите, что в закромах есть! Не дай Господь, гостю не понравиться, сгною! Вы меня знаете! — потрясал Могута кулаки, опершись на лестницу. В такт движениям тряслось и «хозяйство». Только смешно от этого никому не было. За насмешку над хозяином такого можно было огрести, что мертвым позавидуешь. — Сгною…

Так же рысью, как и до этого, он побежал в спальню. Оттуда лучше всего было видно улицу, по которой должны были княжича везти. Прежде чем с ним познакомиться, нужно было хоть издали на него посмотреть. Словом, понять, что это за птица.

—… Коли все получиться, то я это происшествие в свою пользу оберну. Этот сопляк меня наилучшим другом станет считать. Пару сотенных ему преподнесу за обиду, лишний раз поклонюсь, пару золотых перстней и цепочек подарю. Девки тоже расстараются. От молодых сладких пизденок еще никогда плохого не было, — причмокнул купчина, потирая руки. В голове уже очень приятная картина вырисовывалась, где он огромные барыши от спасения княжича получал. — А потом сам повезу его к родителям. Наилучших жеребцов запрягу… Не-ет, лучше автомобилю возьму. С форсом поедем…

У речного причала — длинной деревянной площадки с парой лодок и вереницей рыбацких сетей, вывешенных для просушки и починки — можно был увидеть довольно странную картину, мало знакомую для здешних мест. На досках в довольно необычной позе лежал подросток, одетый в богатое платье — коричневый твидовый костюм для верховых прогулок с многочисленными костюмами и серебряными застежками по моде, чуть зауженные брюки, заправленные в длинные ботинки с высокой шнуровкой. Смятое легкое кепи того же цвета валялось рядом, видимо брошенное хозяином за ненадобностью.

Непонятными были и действия этого господина. Он то ерзал по доскам причала, стараясь, видимо, занять какую-то нужную ему позу, то почему-то начинал жалобно постанывать. При всем при этом с кем-то невидимым вел очень живую беседу, отчего возникал вполне закономерный вопрос: а не болен ли он?

—… Может хватит валяться? Катаюсь тут, как умалишенный и вою? Черт, костюм вон помял… Порвал ещё в добавок. Черт, я же на эти тряпки почти все свои деньги ухнул… Год копил…

Парнишка с явным сожалением рассматривал здоровенную прореху на рукаве, тянущуюся от плеча и до самого манжета.

— Ладно, ладно, все, не буду канючить, — он точно с кем-то спорил. Даже руками при этом взмахивал, словно кому-то и что-то пытался доказать. — Просто обидно. Все монеты одним махом спустили на этот костюм. А самое паршивое то, что потом его придется выкинуть! Это бешенные бабки! Я же за них так горбатился, что и вспоминать страшно…

В сердцах схватился за свой злополучный рукав и с силой его дёрнул. И перестарался: с треском ткань окончательно разошлась, оголяя под собой белоснежного цвета шелковую сорочку.

— Черт, трясет меня что-то, Друг. Трухаю, похоже… Никогда такого не было раньше. И ведь сколько раз по роже получал, сколько сам бил, так не трясся.

Его, и правда, ощутимо потряхивало, словно от трясучки или лихорадки. Бледный, в добавок, был, как смерть. Ни единой кровинки в лице.

— Что говоришь? Не пойму никак, — лицо у него вытянулось от удивления. — Как так поменяться? То есть ты вместо меня будешь? Как это так? Разве так можно…

Паренек чуть наклонился вперёд, словно во что-то вслушивался.

— Значит, говоришь, получится? И что, совсем не страшно? — продолжал он с удивлением. — Давай, попробуем…

И замер без движения. Со стороны посмотришь, скажешь, что удар хватил. Руки висят безвольно, как плети. Голова опущена. Глаз совсем не видно. Страшно, ужас.

— Х-р-р-р-р… Х-р-р-р-р…

В какой-то момент послышалось легкое горловое хрипение, то и дело прерываемое каким-то бульканьем. Не верилось даже, что человеческое горло могло производить такие звуки.

— Х-р-р-р-р… Х-р-р-р-р… Ох ты, б…ь! Ни хера себе!

Застывшее тело вдруг резко дернулось. С хрустом перегнулось сначала в одну сторону и тут же в другую сторону. Дрожь пошла по конечностям, заставляя трясись и руки, и ноги.

— Вот же, б…ь! Получилось! Получилось, мать вашу! Рафи, братишка, все получилось! Мы же теперь им такую кузькину мать покажем, что Хрущев в гробу перевернется! В смысле, кто такой Хрущев? — паренек снова с кем-то заговорил. Только в этот раз речь его была совершенно иной — взрослой. — Это же, братишка, такой персонаж, что… Ох ты, б…ь, едут! Все, Рафи, амба! Срочно входим в образ! Ну, Станиславский, помогай!

Вне всякого сомнения, это был Рафи. Любой, кто его знал, или даже просто видел мельком, подтвердил бы это. И в тоже время это был не он, в чем тоже не было сомнений! Погрубел голос, полностью исчезли детские нотки и речевые обороты. Неуловимо изменились движения: действия стали резче, точнее и экономнее, не осталось и следа от растерянности и сомнений.

— Так, едут. У нас с тобой, Рафи, пять — семь минут, не больше. Самое время повторить легенду, чтобы от зубов отскакивала, — бормотал он, бросая косые взгляды на приближавшуюся повозку. Причем смотрел так, чтобы это не было особо заметно. — Итак, я отпрыск княжеского семейства Милославских. Значит, лицо поспесивее нужно сделать, добавить немного брезгливости и, главное, уверенности. Мол, все вокруг быдло, один я на коне, в белом, Д,Артаньян, словом!

И вскоре нужные эмоции, словно по волшебству, отразились на его лице. Даже во взгляде появился эдакий налет аристократической усталости, с которым обычно смотрят на окружающих пресыщенные достатком люди.

— Это род не сильно на слуху, но с хорошей историей. И самое главное, там есть подходящий по возрасту вьюнош, который, правда, сейчас в поместье, а не в городе. Словом, на первое время легенда потянет, — паренек удовлетворенно кивнул. — Ну что, лед тронулся, господа присяжные заседатели… С Богом…

Архипка, хоть и имел в голове две извилины, как хозяин говорил, но понимал, что дело совсем тухлое. Это сейчас Могута гоголем ходит и на всех плевать хотел с высокой колокольни. А если признает кто из серьезных людей про княжить и его беду, то никому мало не покажется. С хозяина огромный штраф сдерут за недосмотр, а их, слуг и дворню, в лучшем случае в Сибирь закатают медведей пасти. Поэтому и спешил.

— Чо плетемся, сучий кот? — рявкнул он на кучера, сопроводив окрик хорошим тычком в бок. И следом от душившей его злости ещё добавил. — Гони, тетеря, гони! Вдруг, княжич уже дух испускает. С нас же хозяин живьём шкуры спустит.

И тут Архипка привстал и уставился вперёд.

— Вон он, вон! Лежит, встать не может!

Его тут же холодный пот прошиб, а следом оторопь напала. Он так глаза выпучил, того и гляди их орбит вылезут.

— Господин, господин, мы едем, едем! — заорал парень, как умалишенный. Руками ещё затряс над головой. — Ужо едем!

Не доезжая десятка шагов, одним махом выпрыгнул с телеги и что есть духа припустил к причалу. А при виде лежащего княжича тут же начал голосить как старая бабка над болезным внуком или кормилица над захворавшим ребетенком.