Освальд Берг ринулся к раненой дочери, но я отбросил его телекинезом назад и в бешенстве зарычал:

— Не смей к ней прикасаться, подонок!

— Моя дочь! Она моя дочь! — взревел, задыхаясь от ужаса, граф. — Я убил свою дочь, нет, нет, нет!

— Вызывай своих врачей, живо! — крикнул я, аккуратно, как самое драгоценное сокровище, беря бессознательную, окровавленную Эйву на руки и кладя на диван.

Граф заметался в поисках телефона, найдя, дрожащими пальцами набрал номер и вызвал медиков из больницы, принадлежащей его собственному роду.

Помощь прибыла с молниеносной скоростью.

Доктор, высокий, худощавый старик с благородными чертами лица, коротко кивнул Бергу и быстро подошел к Эйве. Бегло осмотрев ее рану, велел санитарам:

— На носилки ее быстро!

Я метнулся было вслед за ними, но док остановил меня:

— Вы ей пока ничем не поможете, с ней может поехать лишь отец.

Я едва не зарычал от ярости при мысли, что чуть не убивший собственную дочь ублюдок будет находиться рядом с ней.

Молча сжав кулаки, я отступил. Берг уехал с ними. Я сел в свою машину и велел Ранду:

— Пулей лети вслед за ними!

— Что случилось, граф? — встревожился водитель.

— Катастрофа, — коротко бросил я и сцепил зубы, чтобы не закричать от рвущей грудь бессильной ярости, перемешанной с горькой болью.

Мы примчались в больницу, когда Эйву на носилках уже унесли в палату реанимации. Берг мерил шагами белый коридор и заламывал руки. Меня он будто даже не увидел. Лицо его горело безумием.

Я молча сел и принялся дырявить взглядом дверь напротив. Все мои душевные силы уходили на то, чтобы не наброситься на Берга и не свернуть ему шею.

Спустя бесконечные часы дверь отворилась, и вышел док.

— Как моя дочь? — кинулся к нему граф, голос его дрожал от душевного напряжения.

— Господин Берг… — Док тяжело вздохнул, будто готовясь сообщить новость, которая подкосит нас. — Мы сделали операцию, остановили кровь. И все бы хорошо, у графини все шансы выжить, если бы не…

— Что, ну что с ней, говорите вы уже наконец⁈ — я не выдержал этого ужасного ожидания, и хаос чувств с моих уст обрушился на несчастного доктора.

— Пуля, которая ранила госпожу Берг, была отравлена. Яд нам неизвестен. И госпожа Эйва умирает.

Я почувствовал, как горе неподъёмным грузом придавило меня к земле и лишило возможности нормально дышать.

— Полиция уже едет, господин Берг. Я не дерзал бы тревожить вас вопросами в такой трагедии, но все же — кто стрелял в вашу дочь? — обратился с сочувствием и готовностью оказать любую поддержку доктор к Бергу.

Граф шумно выдохнул, присел на скамью, с закрытыми глазами откинулся к стене и тихо ответил:

— Это был я.

Берг сознался в совершенном преступлении. Я был ошарашен этим. Ничем не мог объяснить его признания, кроме как потрясением, которое и сподвигло графа на столь неожиданный для меня поступок. Да, он мерзавец и губитель множества людских судеб, но дитя своё всё-таки любит. Возможно, эта любовь к дочери — единственное, что осталось человечного в Берге?

Полиция допрашивала и меня, я подтвердил, что все видел, потому что целился граф в меня, а в дочь попал по трагической случайности.

Ох, чует мое сердце, из полицейского участка я в ближайшие дни и недели не вылезу — будут таскать на нескончаемые допросы по делу такой влиятельной фигуры, как Освальд Берг.

Какой позор для всего его рода! Какое клеймо, которое не сотрешь даже за десятки лет!

Но позор рода Бергов меня не сильно волновал, как и самого графа, я полагаю. Эйва умирала. И, осознав это, я сделал для себя открытие — я люблю эту девушку.

Берг, даже будучи за решёткой, сохранял колоссальную власть. По его распоряжению в мое полное пользование была отдана та самая лаборатория, в которой я по незнанию разрабатывал наркотик.

Мы виделись с Бергом уже после его ареста — я обязан был узнать, как спасти Эйву.

— Что за яд вы использовали для пуль? — с порога спросил я графа.

Мы сидели друг напротив друга в тюрьме для самых знатных особ. Даже комната для встреч была максимально комфортабельной: приятный нежно-зеленый оттенок стен, уютное теплое освещение, большой стол с графином воды, мягкие стулья с высокими спинками. Не тюрьма, а санаторий какой-то.

Я впервые видел Берга не в деловом костюме, а в более простой, но все же качественной одежде: свитер и джинсы. Было весьма пространно наблюдать отца Эйвы в таком виде.

Да, выглядел он почти так же презентабельно, как и на воле — даже в свитере и джинсах. И лишь по мучительному выражению, которое, словно приклеенная маска, сковало лицо графа, можно было догадаться о его душевном состоянии.

— Краса смерти, — выдохнул едва слышно Берг, глядя куда-то мимо меня.

— Это что такое? Название растения?

— Да. Невероятной красоты цветки этого растения несут в себе смерть. Я думал… я хотел… тебя… убить… — Берг с трудом сфокусировал на меня взгляд.

— Я знаю, — жёстко отозвался я. — Как спасти Эйву?

Берг несколько мгновений молча смотрел на меня, затем, к моему громадному изумлению, глухо зарыдал:

— Никак. Нет, нет противоядия… по крайней мере, я не знаю его. Не знаю, на что я надеялся в больнице, должно быть, на чудо…

— Как нет противоядия? — Все внутри меня похолодело и замерло от ужаса. — Ваш род веками занимается растениями, и вы не знаете, как ликвидировать действие яда?

— Это очень редкое растение… по моим сведениям, растет только в наших владениях по всей империи. Я тщательно скрывал его и втайне изучал у себя в лаборатории. Я не знаю, что может служить антидотом — за десятилетия я так и не выяснил этого. — Плечи Берга затряслись в беззвучном горе.

— Сколько у нас есть времени? — угрюмо спросил я.

— Уже всего неделя, в лучшем случае — дней десять.

— Мне нужна ваша лаборатория, образец цветка, и вообще все, что может мне помочь в поисках антидота.

— Ты спасешь мою дочь? — Граф судорожно схватился за мою руку, я с отвращением ее вырвал. — Ты создал сыворотку правды, хотя веками это считалось невозможным. Ты куда способнее меня. Скажи, что спасешь мою дочь! — И столько было в голосе графа отчаянной надежды, даже мольбы, что мне стало на какое-то мгновение жаль его.

— Я не успокоюсь, пока не вытащу Эйву из лап смерти.

Я поднялся и направился к выходу.

Следующие двое суток я не вылезал из лаборатории Берга. Я досконально изучил цветок, чей яд прямо сейчас убивал Эйву. Снова и снова я пытался синтезировать антидот, снова и снова экспериментировал и ставил опыты на лабораторных крысах, каждая из которых в итоге издохла.

Я почти не ел и совсем не спал, я работал на пределе сил физических и умственных, но результата не было. Паника ледяной ощупью стала пробираться в мое сердце.

Карл. Бирла. Арнольд. Акке. Смерть каждого из них была для меня ударом. Смерть Анни сшибла меня с ног. Если же умрет Эйва — я уже не поднимусь. Я уже не сохраню рассудка.

По истечении вторых суток я приехал домой поесть, чтобы потом сразу ехать обратно, но после того, как силой втиснул в себя еду, свалился в забытье на три часа. Проснувшись, я выругался и вылетел вон из дома.

Ранд, как и было велено, поджидал меня в машине.

— В лабораторию, граф? — спросил он.

Я задумался на несколько секунд.

— В центральную библиотеку, — велел я наконец.

Я и понятия не имел ранее о Красе смерти. Быть может, стоит попробовать отыскать нужную информацию в древних книгах?

Идя по залу библиотеки, нагруженный несколькими увесистыми томами по травоведению, я с тоской вспоминал, что именно здесь познакомился с Эйвой.

До самого закрытия библиотеки я просидел, провалившись в книги, но результата это мне не дало.

Почти с ненавистью захлопнув последний том, я поехал обратно домой.

Меня стала преследовать мысль, что я теряю Эйву в наказание за всю кровь, которая пролилась по моей вине. Меня прошибал ледяной пот от мысли, что в любую минуту мне могут позвонить и сообщить весть о ее смерти.