За большие капиталы тот имел прозвание Золотой Могута. На улице сказывали, что он каждый день есть и пьет с золотой посуды, одевается в золотые одежды и золотые перстни с медальонами носит с полпуда весом. О его гуляниях, вообще, целые песни складывали, а потом на ярмарках на забаву людям распевали. Мол, на свои именины или Святую Пасху купец разом снимал всю Торговую улицу с её двумя десятками трактиров. На тысячу рублей заказывал всякой еды, питья и зрелищ, которыми всех без разбора потчевал день и ночь напролёт. А после упившихся вусмерть выносить и вывозить едва успевали…

— Что-то боязно… Больно уж непростой человек, — осторожничал Рафи. Такого дела он ещё не проворачивал. Опасно слишком, к бабушке не ходи. — Это не кошелек у раззявы на рынке тиснуть. Тут могут запросто все кости переломать, а потом в реку выкинуть. Может что-то попроще попробуем? От этого и правда хлопот много будет.

Рафи в добавок вспомнилось, что про этого самого Могуту много и всякой мерзости рассказывали. Кое-что их услышанного даже язык не поворачивался повторить. Особенно часто болтали про его охоту, которую, правда и охотой то называть не хотелось. Ведь, там он со своими сыновьями и дворней живых людей гонял. Привозил должников, разных бродяг и просто своих обидчиков в ближайший лесок, где и отпускал с Богом. Сам же со своими людьми, выждав немного, пускался вдогонку. Шум тогда поднимался такой, хоть святых выноси: палили из ружей и револьверов, били в барабаны, стучали в колотушки, орали, как резанные. Когда же ловили бедолаг, то смертным боем били. Девок все чаще прямо в лесу на травке раскладывали и пользовали. Хотя и мужиков тоже бывало. «Всеядный» и жадный до этого дела Могута был: мог и девку оприходовать, и мужика, и даже некоторую скотину. Еще и прихвастнуть этим любил. Мол, сила в нем могутная…

Друг при этой мысли тут же на дыбы встал. Таким отвращением от него полыхнуло, что Рафи чуть с ног не свалился. Чувствовалось, что за живое задело:

«Тем более этого пидорка проучить нужно. Да ему не самовары делать, а нужники чистить, причем голыми руками и бородой! Так что, братишка, даже думать не будем. Именно этого любителя животных, б…ь, и потрясем. Обществу одолжение сделаем».

Рафи кивнул. Видно было, что Друг уже «настроился» и менять свое решение не собирался.

— Когда пойдем? Сегодня, к примеру, ночь дюже, как хороша. В такой темноте легко во двор проберемся. Собачек бы только успокоить прежде. У него, сказывают, волкодавы настоящие образины, с теленка ростом, запросто человека перекусывают…

Выдал это и замолк. Ждал, что Друг скажет. Наверняка что-нибудь хитрое придумает. У него столько задумок, что только диву даешься. Может предложит цыган с медведями нанять и к Могуте отправить, может донос жандармам на него написать, а может еще что.

Но Друг снова смог его удивить, предложив уж совсем невероятное.

Когда молчание затянулось, Рафи заерзал.

— Так что делать будем? Может подкоп выкопаем прямо в его подвал?

Голос сразу же отозвался, откровенно заржав при этом:

«Не-ет, с графом Монте-Кристо нам совсем не по пути. Кстати, Рафи, ты „Ревизора“ читал?».

Парнишка недоуменно мотнул головой. Не читал. Совсем не до этого было.

«Тогда слушай вводные, а с самого утра отправимся за покупками и к парикмахеру. Будем из тебя делать…».

Усадьба в пригороде столицы.

С здоровенной постели, накрытой невесомым балдахином, поднялся здоровенный мужик с зеленоватой похмельной рожей и всколоченными рыжими волосами. Явно болел после вчерашнего загула. Огляделся налитыми кровью глазами по сторонам, горя истовым желанием кого-то изувечить.

— А, сучьи лярвы!

Кровожадно захрипел Могута, заметив выглядывавшие из под одеяла чьи-то полные ягодицы. Сочные, ничем не прикрытые, они так и манили потрогать их. Белоснежная кожа до сих пор ещё хранила синяки от слишком жаркой ночи. Могута не любил сдерживаться, оттого девки не очень охотно к нему в постель прыгали.

Хмыкнув, облизнулся и следом потянулся. Вновь нахлынуло желание, заставляя вздыбиться его естество. Одним движением руки откинул одеяло, заставляя взвизгнуть прятавшуюся там пухлую бабёнку.

— Молчи, дура! Раздвигай скорее рогульку, мочи нет терпеть! Апосля на французский манер возьму…

Расстрепанная с помятым лицом и потекшими румянами та с готовностью раскорячилась, даже не думая медлить. Знала, курва, что с похмелья ему лучше не перечить. В миг так измордует, что света белого не увидишь. На всю жизнь с изуродованной харей останешься.

Пованивающая кислым потом и блевотиной туша Могуты уже была готова на неё навалиться, как с улицу донеся протяжный громкий свист. Видимо, кто-то из дворни свистнул, спеша о чем-то предупредить.

— Хр-р-р, — заревел невольно мужик, чисто как дикий зверь. — Чего исчо там стряслось, судьи дети…

Свист, став ещё громче повторился. Похоже, точно что-то стряслось, раз там никак не угомонятся.

Вскочив с постели, и даже не пытаясь прикрыть срам, вышел на широкий балкон своего терема. Высмотрев с высоты второго этажа, худого парня в белых плотах и лысой башкой, он махнул рукой:

— Аркашка, окаянный, че рассвистелся? Башка и так раскалывается…

А тот подскочил к терему и, задрал голову. Конопатой рожей гримасничать начал, словно знаки какие-то подавал.

— Беда, Макар Силыч! Прямо жуть! — руками при этом дергал в сторону, будто показывал что-то. — Тама какой-то господин из благородных расшибся! Прямо у причала! Голова в крови, стонет сердешный, мамку-княгиyю завет…

Слушая спутанный рассказ слуги, Могута все никак в себя не мог прийти. Брюхо почесывал, раскачивался, на свой торчащий уд поглядывал. Но едва прозвучали слова о благородном юнце и его матери, княгини, с него мигом весь хмель сошёл. Раз, и ничего не осталось.

— Вот же блятство! Привалило откуда не ждали…

Точно беда! Получается на его землях аристократ расшибся! Целый княжич голову разбил! Это же беда бедовая!

Могуту пот прошиб, с головы и до ног заливая дурной жижей. Не дурак, сразу сообразил, что неведомые князь с княгиней с него запросто бошку снимут и потроха наружу вытащат. И никакие капиталы не помогут. Попробуй предложи, в мин в глотку забьют.

— Господи…

К счастью, растерянность быстро улетучилась. И уже через минуту он снова был самим собой, готовый упираться всеми руками и ногами. Могута, одним словом.

— Архипка, б…ь⁈ Подь сюды, стервец!

Не услышав ответ, резко развернулся и влетел в спальню. Что-то посмевшую вякнуть девку, тут же пинком отправил прочь.

— Макар Силыч, беда-то какая, — Архипка начал жалобно голосить, едва только вбежал. — Что же таперича будет?

Хрясть. Ладонью наотмашь как треснет, слуга аж в бревенчатую стену впечатался. Ещё раз хрясть! Золотыми печатками на пальцах все лицо в кровь расквасил.

— Подымайся, сукин кот! Глаза разуй и слухай! — Архипка, всхлипывая и растирая кровь по лицу, в момент вытянулся перед хозяином. — Возьми троих или лучше четверых человек с нормальными мордами, а не варнаков каких-нибудь. Запрягите самую наилучшую повозку, всю ее застелите медвежьими шкурам и рысью к причалу! Чтобы княжича доставили со всей вежливостью и почтением! А то я вас знаю, сукины дети!

Могута с силой потряс внушительным кулаков в воздухе. Таким если припечатать, весь дух можно вышибить из человека. Архипка сразу же побледнел еще больше и истово закивал. Мол, все понял и на все согласен.

— А ты, песья душонка, чтобы с княжичем, как приклеенный был! В рот ему смотри, в штаны заглядывай, но все про него прознай — кто таков, откуда, зачем, какие капиталы имеет, чем живет и что по нраву! Понял? Все вызнай! Апосля сразу же ко мне и все расскажешь. А теперь пшел вон!

Архипку, как ветром сдуло. Вроде бы только что был здесь, а теперь уже и нет его.

— Эй, кто там есть? — купчина, сверкая голыми ягодицами, вышел из спальни. — Что все попрятались? Олефтина? Варька? Стервы, где вас носит⁈ Мигом сюда, а то все косы повыдергиваю!