— Ты ненормальная!

— А ты? «Нормальных» на Лабиринт не пускают. Пусть сидят на своих планетках, ковыряются в грязи. Небеса не для них!

Алези неуверенно обнял её, попытался представить, что это Марина. Вот так же они лежали когда-то на берегу моря, на влажном осеннем песке — не чувствуя холода… Аварийное освещение погасло, начинался гиперпереход. Седрик зажмурился… и тут же мир взорвался, вывернулся наизнанку, превращаясь в абсолютную пустоту.

Нет, не пустоту! Вокруг не было ничего материального, но Седрик ощущал присутствие кого-то рядом. Не постороннего, не другого. Словно прошлое вернулось…

— …Иди ко мне, — он уселся на песок, мягко, но настойчиво потянул девушку.

— Ты не боишься? — Марина чуть заметно улыбнулась, присела рядом.

— Простудиться? Шутишь! Я могу в ледяной воде плыть без всяких последствий, а сейчас не зима даже! — Чтобы доказать, что не блефует, он откинулся на спину, предложил: — Ложись сверху, я большой и тёплый.

— И глупый! — засмеялась девушка. — При чём тут твоя простуда? Я спрашиваю, ты меня не боишься?

— Разве ты страшная?

— Нет. Но очень опасная. Особенно для таких больших мальчиков, как ты.

— Сильных и красивых мальчиков!

— Сильных и красивых, — согласилась она.

Седрик вовсе не был уверен, что из его затеи выйдет что-либо путное. Но Марина всё же приняла предложение:

— Если мы не остановимся, ты больше не сможешь без меня жить

Она продолжала улыбаться, но предостережение прозвучало вполне серьёзно. Чтобы эту ненужную серьёзность прогнать, Седрик заверил:

— Я и так не могу без тебя жить. Сейчас докажу! — обнял и прижал к себе крепко.

Глаза-солнышки Марины вспыхнули таким жаром, что октябрьская ночь показалась июльским полднем. А затем Седрик ощутил на своих губах вкус её губ…

…В каюте снова затеплилось аварийное освещение. Через минуту вспыхнули плафоны. Экстаз отпустил, Амина Зейд открыла глаза. И поняла, что сжимает в объятиях пустоту. Человек, с которым она делила кушетку миг назад, исчез.

В полной мере насладиться ощущением Манёвра Перехода, если предварительно тебя упаковали в точку, невозможно, — в этом Пристинская убедилась на собственном опыте. Освещение в каюте погасло, и вслед за ним погасло сознание. А когда оно вернулось, пришлось ещё минут двадцать валяться на кушетке, растирая руки и ноги, ставшие неправильно-ватными. «Бррр! Отвратительно!» — подтвердила Половинка. — «Будто опять побывала там, откуда ты меня выдернула».

«Мотылёк» был во всех отношениях необычным кораблём. Лететь от точки выхода до Лабиринта предстояло трое суток, и времени, чтобы рассмотреть корабль, Пристинской хватило. Насколько она знала, установка квантовой упаковки объекта, созданная для «Солнечного Ветра», так и осталась экспериментальной. Ни в Европейско-Российском Союзе, ни в других странах она не пошла в серию. Конструкторы Лабиринта опередили в этом новшестве всех. Учитывая, что «Мотылёк» и сам по себе был миниатюрным, после упаковки он занимал настолько малый объем, что радиус м-поля требовался мизерный. Соответственно, мизерным был и вторичный выброс в точке выхода. Чтобы зафиксировать его, требовалось знать, где и когда ожидать, широкополосное сканирование пространства для этой цели не годилось. Этот корабль предназначался не для косморазведки и не для буксировки грузов. Он выполнял совсем иные задачи. Первый межзвёздный шпион, незаметный и неуловимый.

На «Мотыльке» не было космошлюпки и ангара для неё, не было научных лабораторий и плазменных батарей, стасис-установки и кают-компании. Не было ничего лишнего. Только двигательный отсек, навигационное оборудование, рубка, крошечный шлюз и три каюты: капитана, бортинженера и пассажира. Каждая каюта при необходимости легко переоборудовалась в двухместную, потому бортинженер Робин Робинсон уступила свою Пристинской и перебралась жить к Воронину. С пассажирами она вела себя подчёркнуто нейтрально, стараясь никому не выказывать симпатии или антипатии. Зато на капитана смотрела с восхищением. Подобному обстоятельству Елена не удивилась — Воронин умел нравиться женщинам.

На кораблике-шпионе её свободу никто не ограничивал. Воронин даже не возразил, когда она заглянула в рубку во время его дежурства. Рубка тоже была миниатюрная, с единственным креслом-ложементом, и Михаил, покосившись на гостью, неожиданно поднялся и предложил:

— Если заскучала, могу включить тебя в список вахт. Присаживайся. Думаю, ты заинтересована попасть на Лабиринт без происшествий и диверсии на корабле устраивать не станешь.

«Ага, делать больше нечего, как под твоё командование становиться!» — возмутилась Половинка. Но Елена не согласилась с ней: «А я бы попилотировала. Кораблик интересный». И села в кресло.

— Пилот ты профессиональный, — продолжал Воронин, — поэтому лекцию читать не стану. Если что непонятно, спрашивай.

Пристинская оглядела пульт. Основное, и правда, было понятно. Дополнительные приборные панели, назначения коих она не знала, вряд ли имели отношение к планетарному полёту.

Она положила руки на пульт, погладила его, привыкая.

— Нравится мой корабль? — улыбнулся Воронин. — Разумеется, это не «Солнечный Ветер», но у него есть свои преимущества.

— Твой собственный корабль?

— В моём распоряжении. Частной собственности на Лабиринте нет.

— У вас что, коммунизм? — Пристинская насмешливо скривила губы. — Все люди братья и сёстры?

— Возможно, не такой, каким его представляли классики марксизма, но да, коммунизм. Повода для иронии в том, что мы всегда готовы поддержать друг друга, я не вижу.

— А господин Альментьев как относится к такому положению дел? — не желала отступать Елена. — Он согласится отказаться от своих миллиардов ради всеобщего братства?

— Спроси у него. Я, например, считаю наш общественный строй вполне подходящим для человека. Тебе он тоже понравится. Одиночество, ощущение ненужности у нас невозможны в принципе.

«Блин, Ленка, как он сладко поёт! Ещё чуток, и поверю. Что-то на Горгоне я не ощутила их стремления к всеобщему братству и сестринству».

— Вот уж не знаю, — склонив голову к плечу, Елена рассматривала Воронина, одновременно слушая Половинку, с которой была полностью согласна, — понравится ли мне всеобщая уравниловка.

— «Каждому — по заслугам, от каждого — по возможностям» — это не уравниловка. Равенство — утопия в силу того, что люди не равны по своим талантам и способностям. Но справедливость, сопереживание, взаимопомощь — иное дело. Чем больше ты можешь дать людям, тем большее уважение заслуживаешь. Это единственная достойная человека иерархия.

Половинка прыснула, заставив и Елену засмеяться.

— Знаешь ли, большинство людей с тобой не согласится. На Земле попытки построить «общество всеобщей справедливости» заканчивались плачевно. Наивно полагать, что на Лабиринте получится иначе.

Воронин её веселье не разделил.

— Ты не права, Лена. Большинство людей со мной согласится. Зато для двуногого прямоходящего животного, в силу эволюционной необходимости имеющего сходный с человеческим генетический код, общественный строй, основанный на справедливости и взаимопомощи, и впрямь неприемлем. Инстинкты заставляют его снова и снова воссоздавать иерархию звериной стаи. Силу, жестокость, изворотливость зверь всегда ценил и будет ценить выше любого таланта. Тысячи лет люди пытались удержать зверя в клетках религии, морали, этики. Но зверь всегда ломал клетки, находил оправдания насилию и бесчинствам.

Он перевёл дыхание. Улыбнулся и добавил:

— К счастью, мы больше не нуждаемся в его ДНК. И теперь у нас есть такая клетка, из какой зверю не выбраться.

У «Мотылька» было и второе принципиальное отличие от прочих гиперкораблей — он мог садиться на поверхность планеты. Как это происходит, заинтересовало даже Диану, а Елена просто сгорала от любопытства. Но ничего не вышло. Последнее, что она смогла увидеть — на поверхности «обожжённого глиняного шара» внезапно вспучился «волдырь». Тут же просел, будто втянулся внутрь, превращаясь в воронку.