– А мы с тобой никогда не плавали голышом, – хихикнула Ника. – Разве что в сауне, в бассейне. Помнишь, два года назад? Перед моей первой экспедицией.

– Конечно, помню, – у лыбнулась Елена. – Это же тогда ты сказала, что больше меня не отпустишь саму.

– Да. Лена… – Пристинская запнулась. Потом придвинулась ближе: – Я хочу тебе сказать… Я должна сказать… Может, это глупо… Лена, я тебя…

Она придвинулась ближе, по-детски ткнулась носом в плечо Елены. Нос и все лицо ее были такие холодные…

Коцюба непроизвольно дернулась в сторону. Вероника замерла растерянно. И поняла… Быстро села скорчившись, подтянув колени к подбородку, обхватила руками ноги.

– Извини! Извини, я забыла, что со мной. Сегодня было так хорошо, совсем из головы вылетело… – Голос ее сорвался на всхлип. И, уткнувшись лицом в колени, она зарыдала.

Елена почувствовала, как щеки начинают гореть от стыда.

– Ника, ты что? Ну успокойся, все нормально!

Она попыталась обнять подругу за плечи, но та быстро отстранилась. Затем и вовсе вскочила на ноги.

– Не надо! Сейчас пройдет… Не обращай внимания.

Развернулась, подхватила на ходу сарафан и побежала к террасе. А Елена смотрела ей вслед и не знала, что делать. Обрушившийся на них кошмар только притворялся отодвинувшимся и потускневшим. Он лишь размахивался, чтобы ударить с новой силой.

Будить Медведеву после бессонной ночи было свинством. Но она сама же сказала: «Если что-то понадобится, заходи, не стесняйся». А Елене нужны были ответы на вопросы, позарез необходимы! Спрятать голову в песок, словно страус, не получилось.

Ярослава лежала с открытыми глазами. Если и спала до этого, то проснулась, как только открылась дверь.

– К тебе можно? – Коцюба осторожно заглянула в комнату. – Не спишь?

– Как видишь. Заходи, присаживайся.

Эта спальня была почти такая же, как и та, в которой провела ночь Елена. Только цвет обоев оливковый, а не бежевый, да в придачу к спальному гарнитуру – полка со старинными, еще бумажными книгами. И картина над тумбочкой была иной. На этой бушевал шторм, волны с яростью разбивались о мрачный скалистый берег, грозились потопить утлые суденышки. Низкие свинцово-серые тучи, подсвечиваемые далекими молниями, закрывали небо. А между морем и небом летела белоснежная чайка…

– Что-то хочешь спросить? – поторопила ее хозяйка.

– Да. Мне кажется, что мы вчера не договорили. Ты не сказала, что сама обо всем этом думаешь: о наших воспоминаниях, о болезни Ники. Ты даже не объяснила, почему не сообщила в медслужбу. А ты ведь не сообщила, правильно? И Нику убедила этого не делать. А если это единственная надежда для нее? Я уже не говорю, что, утаивая неизвестную болезнь, мы совершаем преступление.

– Ясно. – Медведева вылезла из-под одеяла. – Серьезный разговор предстоит, не пристало его неглиже вести. Я переоденусь, не возражаешь?

Не дожидаясь ответа, она сбросила ночную рубаху, надела аккуратно повешенные на тремпель блузу и юбку. С сомнением окинула взглядом незаправленную постель, повернулась к Елене:

– И говорить о таких серьезных вещах лучше не здесь, а в кабинете. Пошли.

Обстановка в кабинете была подчеркнуто деловой: письменный стол, компьютерный, два стула да полки с кристаллокнигами.

– Прошу. – Ярослава кивнула на тот из стульев, что стоял у письменного стола, сама присела на второй. – Итак, для начала тебя интересует, почему в моем доме до сих пор не побывали ребята из медслужбы?

– Да.

– Ответ прост. Не далее как вчера ты сама возмущалась: «Как же так, карантин, всех проверяли…» Я не верю, что наша доблестная медицина сможет помочь Веронике. Больше того, я не верю, что происходящее с ней можно назвать болезнью. Когда человек перестает есть, пить, дышать, ко гда у него останавливается сердце и тело остывает? Знаешь, что скажет тебе любой врач о диагнозе такого пациента? Что этот человек умер! И Вероника это понимает, только боится произнести вслух. И я понимаю, и ты понимаешь. Она умерла и в то же время продолжает жить. Как такое возможно? Я пока не знаю. Чем это закончится? Не знаю тем более. Может ли это быть опасным для других людей? Не исключено. Но опять-таки я понятия не имею, в чем эта опасность проявится. Это ведь не инфекция и не радиация, а что-то абсолютно непонятное. Ты согласна со мной?

Елена неопределенно дернула плечом:

– Хорошо, пусть медицина с таким не сталкивалась. Но у них гораздо больше ресурсов, чтобы разобраться!

– Да, и очень много научного любопытства. Разберутся едва ли, но разберут вас по клеточкам, это однозначно. А ты ведь не хочешь стать подопытным кроликом? И я не хочу, чтобы на вас экспериментировали.

– И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, чем все закончится? Так я тебе скажу: сначала умрет Вероника, потом…

– Сидеть, ждать и думать. Ты говорила о ресурсах. Главный ресурс в этом случае – информация. У наших высокоученых светил есть только отчет, достоверность которого яйца выеденного не стоит. У нас же есть воспоминания. Я уверена: в них ключ ко всему. Так что твоя основная задача сейчас – вспомнить. Моя – понять.

– Ты издеваешься?!

– Ничуть. Я серьезна, как никогда.

Елена куснула щеку.

– А задача Вероники в чем? Умереть на наших глазах?

– Задача Вероники – вести самодиагностику, собирать фактологический материал. Во всяком случае, до тех пор, пока она сможет этим заниматься. – Медведева вскинула руку, останавливая гневную отповедь: – Лена, ты не ребенок. Ты прекрасно понимаешь, что бывают обстоятельства, в которых ничем нельзя помочь.

Руки Коцюбы сами собой сжимались в кулаки. Ей очень хотелось стучать этими кулаками по столу, орать, брызгая слюной, доказывать… Разумеется, это была глупая детская истерика. Медведева в который раз оказалась права.

Елена глубоко вдохнула, выдохнула. Еще раз. И когда спросила, голос ее звучал вполне спокойно:

– Ярослава, что случилось на Горгоне во время последней высадки? Ты слышала наши разговоры, смотрела видеосъемку, которая велась со шлюпки. Тебя ведь не коснулась эта… амнезия?

Медведева кивнула.

– Расскажу. Но сначала я должна услышать твой рассказ. Все, что ты смогла вспомнить.

Елена стиснула зубы. Рассказать все, что вспомнила, значит, снова – остановившиеся глаза и струйка крови, бегущая вверх по щеке?! На секунду ей захотелось отвернуться, вскочить, убежать из этого дурацкого кабинета, из этого дома… Лишь бы не вспоминать! Но янтарные глаза не отпускали. И она начала говорить.

– …Вот. – Коцюба закончила рассказ. И ощутила, что вспотела так, что майка прилипла к спине. – Это чушь, да? Они ведь не могли…

– Ты правильно помнишь, все так и было.

– Так и было?! – Елена вновь сорвалась. – Но мы же писали отчеты – там все по-другому! И если ты знала это с самого начала, то почему не сказала?!

Медведева усмехнулась невесело.

– Еще один вопрос? Так на какой отвечать? Что происходило на Горгоне, или почему я молчала?

– Рассказывай о Горгоне.

Вчерашний разговор с Ярославой не шел у Ивана из головы. Скрывается ли за его предчувствием что-то реальное, или просто начинают капризничать натянутые до предела нервы? Круминь смотрел на приближающуюся поверхность планеты и пытался найти ответ на этот вопрос. Они провели здесь неделю, обшарили кратер, прилегающую к нему долину, ущелье вдоль и поперек. Сделали все возможные замеры. И не нашли ничего, что заставило бы насторожиться. Только алое облако, «пена», как называла его Коцюба. Анализы утверждали, что это всего лишь туман, водяной конденсат, окрашенный непонятным способом. Иван не верил бесстрастным отчетам экспресс-лаборатории. Откуда берется эта «пена»? Почему они не могут выявить в ее составе окрашивающие примеси? Что удерживает ее от растекания по поверхности? Почему она непрозрачна для любого вида излучения? Вопросов, на которые он хотел бы получить ответ, но не знал как, было много.