Уна Паппе напилась первый раз в жизни. Не то, чтобы она выпила слишком много. Однако если ты прежде избегала этанола как смертельного яда, то не удивляйся, что организм не выработал к нему иммунитета, и вполне умеренная для твоей массы доза вдруг оказывается ударной. Причина изменить правилам была вполне уважительная: сегодняшний день стал для Уны самым счастливым в жизни. И самым несчастным одновременно.

Счастливым, потому что она обрела семью, по-настоящему, без дураков. Семью, в которой не было мелких обид, мстительной зависти, злорадства и подлости. Её братьев и сестёр не интересовало сомнительное прошлое Саламандры, они любили её за то, что она есть. И она любила их в ответ — всех! Толстого Хао Зэна и аскетичного Джаеша Тхакура, хвастливого Таналя Кассиса и скромную Нину Дорадо, миленькую Аниту Ржавикину и резкую Дженнифер Рейнфорд, великолепного Джеймса Корригана и таинственную Иорико Танемото. И сотни тысяч других, кого она пока не знала, но уже ощущала.

Несчастным, потому что единственный существовавший в её жизни до сегодняшнего дня человек войти в семью отказался, хотя имел на это право больше всех прочих вместе взятых. Да он просто обязан был! Уна не понимала, почему Рихард Берг так поступил. Это был удар в спину. Столько лет у неё получалось беречься, а теперь — пропустила. Она не знала прежде, как это больно — что такая боль вообще возможна! — когда твоё сердце разрывается между теми, кого ты любишь одинаково сильно. Эту боль она и глушила алкоголем.

В очередной раз вынырнув из пьяного морока, Паппе увидела, что гости разошлись, компанию за изрядно порушенным банкетным столом ей составляет одна Рейнфорд.

— Что, я была права? — Дженнифер поймала взгляд Паппе.

— Да, — пьяно хихикнула Уна. — Я тебя люблю, сестра!

Рейнфорд засмеялась.

— Я не о том! Ты узнала, кто такой Берг? Как он к тебе относится — на самом деле?

Паппе насупилась, уткнулась взглядом в тарелку с недоеденным салатом. Да, она узнала. Гораздо больше, чем рассчитывала. Прежде она весьма недурственно умела использовать подобные знания. А сейчас что изменилось? Люди, её окружающие, не чета прежним? Так ведь и знания — уникальные.

Дженнифер её угрюмое молчание оценила по-своему:

— Ладно, бог с ним, с Бергом! Лучше давай я тебе налью.

Она встала, выбрала бутылку с этикеткой поярче, пошла вокруг стола. Но выполнить намерение ей не удалось.

— Не надо! — Паппе, собрав волю в кулак, заставила себя тоже встать. — Да, я узнала кое-что, о чём вы и не подозреваете. Никто не подозревает! Кроме Берга.

Она рассмеялась, увидев, что насмешка на лице Дженнифер уступает место удивлению.

— Ты ещё скажи, что мысли читать умеешь, — Рейнфорд попыталась скрыть удивление за натянутой усмешкой. — Может, поделишься тайной?

— Нет, не поделюсь.

Паппе отвернулась и пошла к двери. Ноги норовили зацепиться друг за друга, вестибулярный аппарат пищал от перегрузки, но она приказала себе идти прямо и не шататься. Она справлялась с противниками куда более сильными, чем алкоголь.

Дороги до выделенного делегации крыла ей вполне хватило, чтобы окончательно восстановить контроль над телом. Пожалуй, выдать её мог разве что перегар. На посту стоял Ламонов. Увидел припозднившуюся начальницу, подтянулся. А когда Паппе с ним поравнялась, шагнул наперерез:

— Уна, можно тебя? Я хотел поговорить…

Паппе скривилась досадливо. О чём собирается говорить здоровяк, она догадывалась. Никак не выберет, возвращаться на Землю или остаться здесь, хочет услышать её ответ… Как не вовремя!

— Нет, Влад, не надо нам ни о чём говорить.

Она прошла мимо своего номера — прямо к двери Берга. На Ламонова не оглянулась. И так знала, какой несчастный вид у того.

Берг спал. Однако оперативники тайной полиции и СБ бывшими не бывают — проснулся мгновенно, стоило шагнуть в комнату.

— Уна, ты?

Вопрос риторический. Кто другой имел право войти к нему без предварительного разрешения? Не теряя времени, Паппе принялась раздеваться.

— Это обязательно? — вздохнул Берг. — Хорошо, давай по короткой программе. Завтра непростой день ожидается, отдохнуть нужно как следует.

Уна присела на кровать у него в ногах, стараясь не прикоснуться. Ей очень хотелось прикоснуться, прижаться всем телом! Но она сдержалась.

— Рихард, — она впервые назвала его так вслух, — завтра — простой день! Ты только открой себя. Там такая глубина, ты не представляешь…

— Я не хочу представлять, — оборвал её Берг. — Мне кажется, ты пьяна.

Паппе невесело засмеялась.

— Я понимаю, что тебя останавливает. Вернее, кто. Твоя дочь. Она велела тебе…

— Моя дочь погибла четыре года назад.

— Неправда. Я не понимаю всего, но она жива, и она сейчас здесь. Не бойся, этого никто не знает. И не узнает! Только я. Потому что я твои глаза, твои уши… позволь мне быть твоим сердцем, Рихард!

Она протянула к нему руку…

— Уходи! — словно ледяной водой окатило. — Совсем уходи.

— Я не могу совсем!

— Можешь. Теперь — можешь. Я тебя не держу.

Уна вдруг поняла — может! С той самой минуты, как вслед за остальными погрузилась на глубину, а затем вынырнула, может. Именно из-за этого сердце рвётся пополам.

Она встала, пошла к двери.

— Оденься! — догнал оклик Берга.

Паппе остановилась, посмотрела на валявшуюся под ногами одежду. Засмеялась зло:

— Не хочу!

У Ламонова глаза сделались круглыми, даже икнул, бедняга. Уна прошла мимо него к своей комнате, потянулась к сенсору… и передумала. Обернулась, объявила:

— Влад, меня можно. Теперь — можно.

Уралец растерялся вконец, покрылся пунцовыми пятнами, прямо как мальчишка. Паппе засмеялась, шагнула к нему, взяла за руку, потянула.

— Пошли, пошли, не бойся. Говорю можно, значит, можно.

— Уна, я ж на посту. Может, попозже? Потом…

— Пошли, я сказала! Пока не передумала.

Желание и чувство долга боролись в здоровяке с немыслимой силой:

— Э-э-э… а давай Янека разбужу, попрошу, чтобы покараулил.

— Ничего с твоим «караулом» не случится! Кто на нас нападёт, сам подумай. Господину Корригану мы живыми и здоровенькими нужны, так что защищать нас будет всей мощью своей планетки. — И вложив в голос изрядный заряд властности, Паппе скомандовала: — ИДЁМ КО МНЕ!

Получилось вовсе не то, чего ей хотелось. Ламонов не участвовал в погружении, и действо, на которое Уна возлагала неясные ей самой надежды, выродилось в заурядный секс, итогом какого становится не столько удовольствие, сколько усталость. Но уралец и этого не понял. Едва закончилось, принялся бубнить на ухо:

— Уна, выходи за меня замуж. Ты мне очень подходишь…

Паппе захохотала:

— А ты мне — нет! Всё, сеанс окончен, свободен.

О, таким ошеломлённым она его прежде не видела.

— Но как же…

— Топай отсюда, я сказала! Кстати, ты на дежурстве. Забыл?

Ламонов выскочил из постели, точно ошпаренный, начал лихорадочно натягивать трусы, штаны, покрылся пунцовыми пятнами от макушки до пят. Паппе снова захохотала. И она надеялась, что это чучело способно заменить Берга?! «Нет, Рихард, не получится избавиться от меня так легко. Ты отпускаешь меня? Спасибо за великодушие. Но я тебя не отпущу, никогда! Потому что я тебя люблю, хочешь ты этого или нет! И я не собираюсь рвать своё сердце пополам. Лучше я разорву твоё! Я заставлю тебя изменить решение, заставлю присоединиться к нам. Рано или поздно я как крыса прогрызу брешь в твоей непробиваемой броне!»

Ламонов до сих пор ковырялся в одежде, и Паппе прикрикнула на него:

— Пошёл вон, я сказала! БЕГОМ!

Приказ подействовал не хуже пинка под зад. Уралец сгрёб в охапку остаток одежды и как был в одном башмаке, метнулся к двери. Распахнул её… Мир треснул, расколотый пополам. Будущего больше не существовало, Саламандра поймала собственный хвост.